Где я, там смерть (СИ) - Сербинова Марина

Шон понимающе промолчал, не зная, что сказать.

Джек откинулся в кресле и посмотрел на отца. Тот с каменным лицом застыл на месте, смотря куда-то перед собой невидящими глазами. В отличие от Джека, он не остался к трагической новости так равнодушен. Джека всегда злило то, что отец продолжал любить мать после всего того зла, что она причинила им обоим, что так и не нашел ей замену, не забыл, хоть никогда и не показывал этого. Только Джек все равно знал, всегда знал, что отец хранит в сердце прежние чувства к этой предательнице и потаскухе. Не понимал этого, не одобрял и жестоко осуждал. И сейчас его печаль о ней, его скорбь, застывшая на лице, взбесили его.

Чтобы как-то успокоиться, он схватил со стола пачку сигарет, вытащил одну и стиснул зубами. Снова подскочив с места, Шон заискивающе подставил ему зажигалку. Джек напрягся, но смилостивился и прикурил.

— Похороны послезавтра, — осторожно и робко заметил парень.

Джек не ответил.

— Вы придете? — уже совсем тихо спросил Шон.

— Нет.

— Но… как же так?

— Да вот так. Это твоя мать, ты ее и хорони. А я свою похоронил уже давно.

Шон взволнованно поднялся, и на лице его появилось негодование.

— Как вы можете так говорить? Ведь она ваша мать, как бы то ни было, и она любила вас. Я понимаю, что вы обижены на нее, но теперь, когда ее не стало…

— Понимаешь? — прервал его Джек с презрением. — Да что ты можешь понимать, щенок?

— Джек! — оборвал его Джордж сурово.

Джек перехватил его взгляд, бледнея от ярости, но Шон вмешался, снова привлекая к себе его внимание.

— Пожалуйста, вы должны ее простить! Она хотела этого, она говорила об этом перед смертью. Говорила, что тяжкий грех лежит на ее душе, что она только теперь увидела и осознала, как непоправима и велика ее ошибка, как сильно она вас ранила, покалечила и превратила… простите, в урода. Но говоря это, она не мела ввиду что-то плохое и оскорбительное, не подумайте… Наверное, она хотела сказать, что ее поступок отравил вашу жизнь, вашу душу…

— Я понял, что она хотела сказать! — оборвал его Джек. — Помолчи лучше, парень.

Шон с досадой прикусил губу, уже не впервые ругая себя за излишнюю откровенность и неумение фильтровать то, что нужно говорить, а что нет. Он всегда рассчитывал, что его поймут, но получалось только еще хуже. Он хотел донести до Джека то, как раскаялась мать, что поняла, что совершила ужасное и непростительное, как отразилось это на брошенном сыне и на его жизни, покалечив, изуродовав его внутренний мир и взгляд на мир окружающий. Так, по крайней мере, понял ее слова он, Шон.

— Вот, это она просила передать вам, — парень вынул из кармана запечатанный конверт и протянул Джеку. — Она написала это перед смертью.

Джек небрежно разорвал конверт и, развернув лист бумаги, прочел последние слова матери, обращенные к нему.

«Прости, и сам будешь прощен — так говорят мудрые, так учит нас Господь. Я прощаю тебя, мой мальчик, и молю о прощении тебя. Прощай. Твоя мама».

Смяв лист, Джек бросил его на стол и затушил в комке бумаги сигарету. Даже перед смертью она не написала ни слова о любви, даже не намекнула. Она его прощает! Вот дура. Думала, что его замучает совесть? Думала, что ему нужно ее прощение?

«Отправляйся к дьяволу, потаскуха, со всеми своими грехами и прощениями, а я еще плюну на твою могилу», — подумал он, безучастно разглядывая, как тлеет подожженная бумага.

Шон побледнел, задрожал, увидев, как обошелся Джек с последним письмом матери. Негодование и обида за горячо любимую мать захлестнули его. Что же это за человек такой, что не желает примириться даже с мертвыми, что продолжает ненавидеть даже после смерти и не прощает, когда его об этом молят на последнем издыхании? И молит не абы кто, а мать, родная мать! Какое сердце бьется в груди такого человека, каменное или просто мертвое, бесчувственное, неживое, потому и такое равнодушное?

Шону, горько разочарованному и оскорбленному, захотелось врезать тому, кто был его братом, чтобы заставить чтить память о матери и не порочить ее таким отношением, но он не сделал этого. Мама очень хотела, даже требовала от него, чтобы он подружился и сблизился с братом, она предупреждала о его крайне непростом нраве, а он, Шон, пообещал, что выполнит ее последнее желание. Он внимательно посмотрел на Джека и постарался уверить себя в том, что не вправе осуждать его, никто не вправе, потому что никто не знает, что у него в душе сейчас, что было все эти годы и в тот самый момент, когда он узнал о том, что не нужен той, что была ему необходима, как любому ребенку. Шон не знал, как бы он вел себя на его месте, возможно, так же. Ведь это в его глазах его мама была хорошей, любимой, нежной и ласковой, самой заботливой, самой лучшей. А для Джека она была совсем другой. Самой худшей, самой презренной и отвратительной. Наверное, так. Шон попытался оправдать его, думая, что эта непримиримая ненависть и обида говорит лишь о том, что в душе его живет такая боль, что ничто не может ее пересилить, ни время, ни смерть, и именно она не позволяет Джеку простить. Шон не стал бы так думать, если бы знал, что, угадай Джек его мысли, он бы от души посмеялся и позабавился над такой детской наивностью и стремлением даже в чистой воды злобе, ненависти и самой обыкновенной жажды мести искать что-то светлое, трогательное, мелодраматичное.

Не было в его сердце ни капли сожаления и скорби. И он совсем не ощущал себя виноватым, неправым или «плохим», как любят выражаться люди. Наоборот. Сердце его переполнялось ни с чем несравнимой сладостью и радостью. Он считал, что нет ничего в мире, что могло бы сравниться с тем удовольствием, какое доставляет осуществленная месть, даже секс, и чем она беспощадней и жестче, тем больше в ней сладости, тем полнее удовлетворение. Этого удовлетворения он ждал долгие годы, месть его была длительной, неторопливой, постепенной. Медленно, мучительно он разрушал жизнь своего злейшего врага, каким объявил для себя мать еще в детстве, толкал к пропасти, забавляясь над бессмысленными сопротивлениями и наивным неведением и непониманием, что является объектом для травли. Что ж, зато умирала она, зная, что произошло на самом деле с ее жизнью и с нею самой, кто затравил ее до смерти так изощренно и беспощадно. И все же она не сказала ни слова об этом Шону. Что ж, Джек понимал, почему она не открыла сыночку глаза. Она не оставила надежду спихнуть ему своего ублюдка, чтобы теперь он с ним нянчился вместо нее. Не за этим ли этот наглец к нему явился? Здрасьте, вот я, ваш брат, прошу любить и жаловать! А отец еще и заступается за этого ублюдка! Как он может? Уж не намекает ли он на то, чтобы он распростер объятия этому сученку?

Видя, что Джек не делает ни шага ему навстречу, что принимает его в штыки, Шон совсем растерялся и упал духом, поняв, что его брат вовсе не разделяет его родственных чувств и желания сблизиться.

— Джек, — почти с нежностью сказал Шон, — я не сделал вам ничего плохого. Зачем вы смотрите на меня с такой неприязнью? В чем моя вина, скажите мне, если она есть?

Джек молчал, изучая его мрачным взглядом.

— Вы должны понять… вы и наша с вами кровная связь очень важны для меня. Вы мой брат. Единственный. И другого у меня никогда не будет. И у вас тоже. Я не навязываюсь, просто… просто мы могли бы иногда встречаться, общаться. Я очень этого хочу. Я всегда мечтал о брате. А вы, вы разве нет?

— Нет, — сухо ответил Джек.

— Но оказалось, что у вас есть брат. Что в этом плохого? Я не доставлю вам никаких хлопот, я ничего не требую, если вы об этом подумали. И мама, она так хотела, чтобы мы подружились. Я восхищен вами, я преклоняюсь перед вами и горжусь тем, что ваш брат. Я вас еще не знаю, но поверьте мне, я уже вас люблю, люблю просто потому, что вы мой брат.

— Хватит! — вдруг взорвался Джек, подскочив и заставив парня вздрогнуть от неожиданности. — Что-то заболтался ты, парень, аж голова разболелась! Я тебе не девушка, чтобы ты мне тут в любви объяснялся, прибереги свое блестящее красноречие для девчонок! Ты мне не брат, ясно тебе, щенок? Как вообще ты посмел заявиться в мой дом, ты, жалкий выродок своей матери-потаскухи, ее грязный ублюдок! Ты, а не я ее грех, запомни! А теперь убирайся из моего дома и не смей показываться мне больше на глаза, если не хочешь, чтобы я раздавил тебя, как червя, попавшего под ноги!