Либба Брэй - Прекрасное далеко
Глаза Картика полны тревоги.
— Джемма! Ты не должна шевелиться! Если твоя кровь упадет на почву Зимних земель…
— Я знаю.
С огромным усилием я втыкаю кинжал в дерево по самую рукоятку и падаю назад, стараясь оказаться подальше от путаницы корней. Я прижимаю ладонь к ране, и кровь просачивается между пальцами. Дерево пошатывается. Обитатели Зимних земель отчаянно кричат, видя его смертельную рану. С оглушительным треском ствол раскалывается, трещина расширяется — и вся магия, что была скрыта внутри, изливается наружу.
— Отойдите! — кричит горгона, но уже поздно.
Вся сила дерева до единой капли вливается в Картика. Его тело принимает ее, как сотню мощных ударов. Картик падает на землю, и я пугаюсь, что магия убила его.
— Картик! — отчаянно кричу я.
Он, пошатываясь, поднимается на ноги, но это уже не Картик. Он стал чем-то совершенно другим, он как будто начерчен светом и тенью, его глаза меняются, они то карие, то пугающие голубовато-белые. Он так ярко светится, что мне больно на него смотреть. Вся сила дерева — вся магия Зимних земель — теперь поселилась в нем, и я не знаю, что это может означать.
— Картик!
Я тянусь к нему, и моя кровь падает на замерзшую землю.
— Все начинается сначала! — слышен сквозь общий шум крик какого-то охотника.
Раненое дерево оживает. Корни обвиваются вокруг моих лодыжек, ползут по ногам. Я кричу, пытаюсь отбежать, но дерево пожирает меня.
— Мы его не убили, — говорю я. — Почему?
— Его нельзя убить, — гремит Амар. — Оно может лишь измениться.
Фелисити и Энн пытаются выдрать корни, а Фоулсон рубит их, но новые побеги сильны.
— Я говорил тебе, что ты приведешь ее к нам, брат, — печально произносит Амар. — Что ты станешь ее погибелью.
Картик светится силой.
— Ты говорил, чтобы я следовал зову своего сердца, — отвечает он, и нечто в Амаре, нечто, оставшееся от прежнего, слышит его слова.
— Да, брат, говорил. Ты дашь мне покой?
— Дам.
Стремительным тигриным движением Картик хватает меч Амара. Амар вскидывает руки, и Картик разрубает его пополам. Оглушительный вопль, ослепительный свет — и Амар исчезает. Картик прижимает ладонь к моему боку. Магия оживает, и мы оба загораемся светом, теряемся в тени… Сила Картика вливается в меня, и магия Зимних земель смешивается с магией Храма. И на одно краткое мгновение мы становимся безупречным союзом. Я ощущаю его в себе, себя в нем. Я слышу его мысли; я знаю все, что скрыто в его сердце, что он намерен сделать.
— Нет, — говорю я.
Я пытаюсь отодвинуться, но он крепко меня держит.
— Да, это единственный путь.
— Я не позволю тебе!
Картик прижимает меня сильнее.
— Долг должен быть уплачен. А ты нужна нашему миру. Я всю жизнь ждал, когда же наконец увижу цель. Пойму свое место. И теперь я это ощущаю.
Я качаю головой. Слезы обжигают мои холодные щеки.
— Не надо…
Картик печально улыбается.
— Теперь я знаю свою судьбу.
— И что это?
— Как раз это.
Он целует меня. У него теплые губы. Он стискивает меня в объятиях. Корни дерева вздыхают и опадают с моей талии, а рана на боку мгновенно исцеляется.
— Картик, — я плачу, целуя его щеки. — Оно меня отпустило.
— Это хорошо, — кивает Картик.
И коротко вскрикивает. Его спина изгибается, каждый мускул напряжен.
— Отойди! — кричит горгона, глядя на меня холодными глазами.
— Ну и дела… — в благоговении произносит Бесси.
Магия захватила Картика, и теперь я вижу, что именно он сделал. Он позволил дереву забрать себя в обмен на мою свободу. Энн и Фелисити тянутся ко мне. Фоулсон пытается оттащить меня, но я вырываюсь.
Слишком поздно, ничего не изменить. Зимние земли согласились на сделку.
— Если бы я могла вернуться назад… отменить… — рыдаю я.
— Никогда нельзя вернуться назад, Джемма, — отвечает Картик. — Ты должна идти только вперед. Строить свое будущее.
Он нежно целует меня в губы, и я возвращаю поцелуй, а лианы уже опутали его шею, и его губы холодеют. Последнее, что я слышу — это мое имя, которое Картик произносит тихо и ласково:
— Джемма…
Дерево поглощает его. Он исчез. Остается только голос, произносящий мое имя, да и тот уносит ветер…
Главный охотник показывает на меня.
— У нее все еще есть магия Храма! Мы можем ею завладеть!
Я отшвыриваю их всех мощью своей силы.
— Так вы за это сражались? За это убивали? Что вы хотели сохранить или защитить? Ничего больше вы не получите, — говорю я, все еще чувствуя на губах тепло поцелуя Картика. — Магия предназначена для того, чтобы быть разделенной. Никто из вас не удержит ее! Я верну магию этой земле!
Я прижимаю ладони к потрескавшейся почве.
— Я возвращаю магию сферам и Зимним землям, чтобы она была поровну разделена между всеми племенами!
Охотники визжат и воют, как от сильной боли. Души, плененные ими, проносятся сквозь меня туда, куда мы все перейдем в свое время. Я ощущаю их. Это похоже на то, как если бы я попала в гущу карнавальной пляски. А когда души уносятся, не остается никого, кто мог бы вести вперед мертвых. И они таращатся на меня в изумлении, не слишком понимая, что произошло и что будет дальше.
Бледная тварь, что пряталась в расщелине между камнями, подползает ближе. Тепло дерева растопило лед у его основания. И тонкий покров травы пробивается сквозь обновленную землю. Я трогаю травинки — они такие же нежные, как пальцы Картика…
И что-то во мне лопается. Я заливаюсь слезами. И делаю то, что мне отчаянно хочется сделать. Я падаю на прорастающую траву и плачу, плачу…
Действие пятое
УТРО
Мы сами должны стать теми переменами, которые хотим видеть в мире.
Махатма ГандиГлава 70
Миссис Найтуинг ждет нас в церкви, сидя рядом с телом матери Елены.
— Те твари?.. — спрашивает Энн, и ее голос прерывается от сдерживаемого крика.
Миссис Найтуинг грустно смотрит на нас.
— Сердце не выдержало. Она не поддалась им. Так что… но наконец все кончилось.
Миссис Найтуинг пересчитывает нас взглядом — Фелисити, Энн, Фоулсон, я…
— А Сахира? — шепчет она. — И…
Я качаю головой. Она опускает взгляд, и больше мы ничего не говорим.
Ученицы сидят, сбившись в кучу. У них испуганные глаза. То, что они видели этой ночью, слишком далеко от чайных приемов и балов, реверансов и сонетов…
Миссис Найтуинг кладет руку мне на плечо.
— Я ничего больше не могла им сказать. Они и сами все видели, и им страшно.
— Иначе и быть не может.
Не слишком ли жестко прозвучал мой голос?
— Они не понимают, что здесь произошло.
Ей хочется, чтобы я воспользовалась оставшейся у меня магией и стерла из их умов все воспоминания о прошедшей ночи. Заставила их забыть, чтобы они могли жить как прежде. Чтобы они оставались все теми же Сесили, Мартами и Элизабет в привычном мире — девушками, которым не вынести груза истины. Чтобы мирно пили чай. Взвешивали каждое слово. Носили шляпки, защищаясь от солнечных лучей. Стискивали свои умы корсетами, чтобы из них не проскочила никакая неправильная мысль и не разрушила приглаженную иллюзию того, что они ведут себя как надо и мир вокруг них таков, как им нравится.
Это было бы роскошью, такое забвение. Вот только никто не придет и не прогонит из моего ума то, что мне не хотелось бы видеть, то, чего я не хотела бы знать. Мне придется жить со всем этим.
Я выворачиваюсь из-под руки директрисы.
— Да с какой бы стати?
И все равно я это делаю. Когда девушки засыпают, я прокрадываюсь в их спальни, одну за другой, и кладу ладонь на нахмуренные лбы, на которых просто нарисован страх перед тем, чему стали свидетельницами ученицы. Я наблюдаю за ними, пока не вижу, что морщинки разглаживаются, превращаясь в гладкие холсты под моими пальцами. Это нечто вроде исцеления, и я удивлена, как здорово излечивает меня саму это занятие. Когда девушки проснутся, они вспомнят лишь странный сон о магии и крови, и удивительных существах, и, возможно, об учительнице, которую они знали и чье имя забыли. Они могут на мгновение напрячься и постараться вспомнить, но потом скажут себе, что это был всего лишь сон и лучше его забыть.
Я сделала то, что просила миссис Найтуинг. Но я не стираю все воспоминания девушек полностью. Я оставляю им один маленький символический знак прошедшей ночи: сомнение. Ощущение, что, возможно, в мире есть нечто неведомое… Это не более чем крошечное семечко. И вырастет ли из него что-то полезное, я не могу сказать.
Когда приходит очередь Бригид, я нахожу ее бодрствующей в ее маленькой комнатке.
— Со мной все в порядке, милая. Я вовсе не хочу забывать, если ты не возражаешь, — говорит она, и я вижу, что на подоконнике ее окна уже нет рябиновых ветвей.