Дар Божий - Петр Семилетов
Надо сходить туда на недельке — решила Нюта, и в это время перед ней появилась девушка, похожая на главную героиню «Москва слезам не верит» в молодости.
— Привет, ты Нюта? — как-то шибко слитно спросила она, и Нюта поняла, что это Шура, однако не поняла сначала, почему так быстро сказано. Это стало ясно позже, и когда Шура сама объяснила. Ведь заикание это такой идиотизм, что если говоришь, как кажется, не своей обычной речью, то нет запинок. Но эти партизанские методы приходится постоянно менять, потому что они очень быстро перестают действовать, или вообще срабатывают только раз.
Потом подтянулись — сверху, от Универа — Миша с Кирой. Все пошли на Володарского, и большей частью молчали или отвечали односложно, как это бывает в компании, где те кто не знакомы, чувствуют себя внешними ко взаимно знакомым. Последние это тоже ощущают и начинают болтать между собой, то ли для заполнения тишины, то ли чтобы втянуть вынужденных молчунов в разговор, но молчуны еще больше отстраняются.
Шура уже жалела, что пошла. Всегда ли друзья в переписке оказываются незнакомыми людьми при встрече? Унылый дом с подворотней поглядел на нее темными окнами и вздохнул. Внутри, от окна отпрянул старик в шаркающих тапках. Больше он никогда не увидит этих молодых людей внизу. Все изменилось. Старик помнил, как было внизу и вокруг еще тридцать лет назад. Выглядело как в центре где-нибудь возле Софиевской площади. Дома-красавцы, с коваными балконами, с узорами-финтифлюшками. А потом их сильно проредили, и уцелевших обрекли. Скоро, совсем скоро. Надеется не дожить.
— Табаком пахнет, — заметила Шура. Она хотела сказать шире, подробней, но мало ли что хотела? Хорошо хоть выдала два слова.
— Вон за забором табачная фабрика, — пояснила Нюта.
На улице — ни прохожих, ни машин, будто раннее утро. Навстречу двигалось несколько металлюг, и Нюта прищурилась — она плохо видела, а очков не носила — надеясь выцепить знакомых. Но это были какие-то левые парни.
— Я живу на Мичурина, — стал рассказывать Миша, — улица вроде этой, только частный сектор. Но что одинаково — тоже пусто, тоже не ходит никакой транспорт, и нет ни одного продуктового магазина. И так испокон веков.
— Наверное, тут живут одни работники табачной фабрики? — сказала Кира про окрестности.
— Не знаю, — ответила Нюта, — Но я бы такому соседству не радовалась. Это же всё, каждая вещь в доме должна вонять табаком. Улица для отъявленных курцов.
— Пис! — «миром» по-английски приветствовали металлюги, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении хиппанами.
— О, наши люди! — откликнулась Нюта.
Впереди, за пару относительно современных домов, показался знаменитый желтый домик о трех этажах — нижний подвальный. Старик из-за портьеры сказал бы, что раньше он стоял не одиноко, но были впритык сращён с трехэтажным слева, и двухэтажным справа, и у стыка с последним был въезд в проходняк. Исчез дом слева, дом справа, заделали подъезд, ногами вперед вынесли нескольких жильцов из парадного посередине. Из парадного, где оббитая вагонкой дверь на скрипучей пружины такой силы, что опасаешься, как бы не пристукнула входящего. Зато какая от нее польза в зимнюю стужу!
Вошли. Миша — последним. И он увидел, как девочки быстро поднимаются по широким стертым ступеням. Стук-стук-стук. Наполовину жилой дом, тут почтовые ящики. Сверху доносилась музыка и разговор, смех.
Глава 10
И вечером Миша никак не мог вспомнить, какие же были те ступени, скрипучие деревянные или наоборот, холодные каменные, а это непременно надо занести в дневник, полный записей о наблюдениях за живыми мертвецами в ботсаду. Подозрительный человек на аллее, шел одиноко, кажется подволакивая за собой ногу, одет в серый, даже бежевый плащ, и главное — очень бледный. Другая аллея, земляные следы. Это же наверное мертвец выбрался из могилы и оставил за собой.
Уйти, уйти, уйти, дальше.
А всего рукой подать до этого чудесного мира, там, выше усадьбы, за забором, творятся странные дела.
Хотя можно как вчера утром встретиться с Кирой, потом сесть на четырнадцатый троллейбус около школы — ненавистной — и под мурлыкающее пение электродвигателя зайцами доехать до другой школы, на Бессарабке, и пройти до цирка по всему тополиному бульвару Шевченко — сначала вверх, а потом вниз.
Миша тогда непрерывно говорил, шутил и сам смеялся, рассказывал про свой ненаписанный сценарий, спрашивал, смогут ли Кира и Нюта сниматься в «Экскурсии», и взамен даже получил предложение пустить в озвучку фильма музыку их общей рок-группы, которую надо срочно создавать. Миша согласился и вспомнил, и сказал об этом, что недавно он смотрел фильм ужасов «Мурашки по коже», и там как раз звучала музыка группы «Гоблин», и так еще страшнее.
— Как здорово! — у Миши глаза стали круглыми и будто пронзали время.
Да, но надо поговорить с мамой про сарай.
— А ты еще не поговорил про сарай?
Это не Кира спрашивала, Кира вообще не знала, что надо поговорить про сарай, и проще вообще его поджечь и тогда продолжения не будет. Он просто скажет — нет, распишет художественно, как объятый пламенем погибал сарай, а в нем молча кричал, крутя от боли ручкой, граммофон и корчились плавясь шеллаковые пластинки.
О как просто погибает мечта!
На бульваре на Мишу оглядывались. Он знал. Смотрят в спину. Но это неформальный стиль. Самый неформальный неформал. В Киеве. И Кира вот сказала:
— Ну ты даешь!
Она рассказала, что Егор Летов, когда работал дворником, ходил в шинели с булавками и огромных, не по размеру, ботинках, как у клоуна.
— Но ты его, кажется, переплюнул на все сто!
— На все двести, — Миша улыбнулся. Она еще не видела его похоронный костюм.
— Ты куда-нибудь будешь поступать или уже поступил?
— Еще не выбрал, — невозмутимо буркнул Миша.
Зачем раскрывать планы? Годик подучится — надо будет засесть в библиотеках — потом экстерном закончит школу, и пойдет в институт. Добавил:
— Профессуру по лысинам щелкать всегда успею. А ты?
Оказалось, Кира тоже ни туда, ни сюда, и родители посоветовали ей по состоянию здоровья год отдохнуть, а пока подумать.
— Делай зарядку, — посоветовал Миша. Это он серьезно. А Кира рассмеялась.
Бронзовый, позеленевший памятник Щорсу топтался на коне, кряжистый Щорс призывал идти на вокзал, где-то в той стороне, Кира знала, сейчас топает Нюта по узким улочкам Батыевой горы, с черным рюкзачком за плечом, и отрешенно глядит под ноги — она всегда так ходит, а потом как бы очнется и оглядывается.
Кире было стыдно, если они вместе ходили на Володарского, а
