Рассказы - Грэм Мастертон
— Вам ведь вовсе не обязательно ехать в Янтвилл, не так ли? — спросила она. Духи у неё были очень насыщенные, головокружительный аромат лилии. — Теперь уже нет?
— У вас на голове торт, или я перебрал с выпивкой?
— Да, торт… Сегодня я должна была выйти замуж, но передумала.
Джек покачнулся, моргнул и огляделся вокруг. Одни подсолнухи до самого горизонта, ни единой живой души.
— Подержите-ка, — сказала Жаклин.
Она протянула ему уголок скатерти и начала кружиться, кружиться, подняв вверх руки, слой за слоем разворачивая ткань. Наконец, она осталась совершенно обнажённой, за исключением свадебного торта на голове и изящных белых кружевных сапожек на высокой шпильке. Джек не сомневался, что это всего лишь галлюцинация. Слишком жарко и слишком много méthode champenoise.
Фигура у Жаклин была потрясающая, почти непропорциональная, не такая, как у обычных девушек. Широкие плечи, большая грудь, тончайшая талия и узкие бедра. Её кожа цвета тёмной карамели блестела от лосьона. От тёплого ветерка, покачивающего подсолнухи, соски её набухли и затвердели.
— Сегодня я должна была закрепить свой брачный союз, — сказала она. — Но поскольку жениха у меня больше нет…
— За кого вы должны были выйти?
— За француза. Но я не захотела.
Джек облизнул пересохшие от жары и алкоголя губы. Жаклин нежно положила руку ему на плечо и сказала:
— Вы не окажете мне честь?
— Какую ещё честь?
Она повернулась к нему спиной, наклонилась, обеими руками раздвинула ягодицы. Он стоял и смотрел на узкое отверстие ануса и пухлые гладкие половые губы. Она раздвинула их так широко, что он видел, какая розовая, влажная и блестящая она внутри.
— Ну? — спросила она, выждав некоторое время. — Чего же вы ждёте?
— Я…
Корова на секунду перестала жевать цветок:
— Si vous ne trouvez pas agrÈables, monsieur, vous trouverez de moins des choses nouvelles, — проговорила она, роняя жёлтые лепестки с пятнистых губ. — Если вам не понравится, месье, вы, по крайней мере, попробуете нечто, ранее неизведанное.
Джек снял рубашку и расстегнул ремень; он раздевался быстро, как привык ещё мальчишкой, когда купался в речке у дедушки. Он уже возбудился, и когда он снял спортивные трусы, его член был наготове.
Он подошёл к Жаклин сзади, взял член в руку и направил его в её влажную вагину.
— Этим членом ты консуммируешь наш брак, — торжественно произнесла Жаклин.
Он вошёл в неё как можно медленнее. Внутри было очень влажно и горячо, будто у неё жар. Он вошёл так глубоко, как только мог, и на мгновение замер, закрыл глаза, чувствуя всей кожей тепло солнечных лучей и ласковый ветер. Этот момент был идеален, он лежал за пределами греховности, морали, за пределами реальности.
Не открывая глаз, он услышал жужжание. Что-то опустилось ему на плечо. Открыв глаза, он увидел маленькую пчелу. Он попытался стряхнуть её, но не получилось, и она медленно поползла к его шее. Он дёрнул плечом, затем попытался сдуть её, но пчела крепко уцепилась за его кожу.
Снова послышалось жужжание. Ещё две пчелы покружились над ним, а затем сели ему на спину. Жаклин просунула руку между ног, нащупала его сжавшуюся мошонку и впилась в неё ногтями:
— Сильнее! — потребовала она. — Сильнее! Я хочу, чтобы наш союз был консуммирован как следует! Давай!
Джек немного отступил назад, после чего вошёл в неё ещё глубже. Она издала радостный клич.
— Тра-ля-ля!
Он входил в неё снова и снова, и с каждым толчком ему на плечи опускались пчёлы. Они будто градом летели на него со всех сторон. Вскоре вся его спина оказалась усыпана ими. Они заползали ему в волосы, ползали по лицу. Они даже пытались забраться ему в ноздри и в рот.
— Быстрее, сэр рыцарь! — подгоняла его Жаклин. Он обхватил её бёдра обеими руками и стал так яростно трахать её, что с каждым толчком она подпрыгивала на несколько сантиметров. Но пчёлы не улетали, они ползали по его ногам, облепили его мошонку, забились в щель между ягодицами. Одна из пчёл ужалила его, затем ещё одна, и ещё. Мошонка и основание пениса горели. Его гениталии стали опухать, пока не увеличились почти вдвое.
Одна пчела заползла на несколько сантиметров вглубь его ануса и ужалила его. За ней последовали другие — десятки пчёл; Джек словно сел на терновый куст. Жаклин не умолкала, при каждом толчке её грудь тряслась, будто два огромных желе, и, несмотря на боль, он ощутил, как приближается сладкая волна, словно его член — это вулкан, сперма — раскалённая лава, и он на грани извержения.
Жаклин задрожала.
— О-о, кон-су-ма-ААААА-ци-я! — закричала она, будто оперная певица в последнем акте трагедии. Она упала на колени, на выжженную солнцем землю между стеблей подсолнухов, и в этот момент сперма Джека, облачённого в костюм из живых пчёл, брызнула ей на ягодицы, анус и раскрытое влагалище.
Опустошённый, он упал на землю рядом с ней, в шоке от произошедшего, а пчёлы — все разом, — жужжа, улетели прочь. Лишь несколько насекомых ещё выползали из его ануса, медленно, будто спелеологи, которые провели в пещере безвылазно целую неделю. Они расправили крылья и тоже улетели.
— Тебя покусали, — проговорила Жаклин, прикоснувшись к опухшим губам Джека. Все его тело было в красных припухлостях от укусов, а глаза сузились так, что он едва мог видеть. Член был огромных размеров, хотя эрекция уже спала.
Джек провёл рукой по её точёной скуле. Никогда прежде он не встречал девушек с таким цветом глаз. Ярко-зелёные, как сигнал светофора дождливым августовским вечером в Саванне, Джорджия.
— Кто ты? — спросил он.
— Жаклин Фронсарт. Живу в Янтвилле. Могу проводить тебя.
Почти полчаса они пролежали среди подсолнухов, обнажённые. Жаклин оттягивала кожу на мошонке Джека, и в свете солнца она просвечивала, словно средневековый пергамент, а затем Жаклин облизывала места укусов, чтобы снять жжение. Взамен он с такой силой сосал её грудь, что соски упирались ему в нёбо, пока она не начинала стонать и по-китайски просить, чтобы он прекратил.
Наконец, корова откашлялась и сказала:
— Меня скоро хватятся. К тому же у меня начинает побаливать вымя.
— Нечего было есть подсолнухи, — упрекнула её Жаклин.
— Нечего было вкушать запретный плод, — парировала корова.
Но Жаклин больше нет, и в зеркале тоже никого — лишь его собственное отражение, да кровать, да лучи заходящего солнца на стене спальни. Вдалеке послышался гудок катера, и это напомнило ему о старом дантисте Тенче из «Силы и славы» Грэма Грина. Все так же стоит в порту и ждёт, когда отчалит последнее судно…
