Сергей Владич - Тайна распятия
На рубеже XVII–XVIII веков Новый Завет на русский переводил в Лифляндии пастор Эрнст Глюк — воспитатель Екатерины I, который был известен своими филологическими трудами. Но его первый переводческий опыт пропал в связи с событиями русско-шведской войны. Работа была продолжена Глюком в Москве по личному указанию Петра I. Однако и этот перевод был утерян после кончины пастора в 1705 году. Нельзя исключать, что перевод этот был похищен и уничтожен противниками распространения Священного Писания на понятном народу языке.
Дальнейшая история «русской» Библии связана с деятельностью Российского библейского общества, основанного в 1813 году. Его целью было печатание и распространение книг Священного Писания среди народов империи. Было даже решено продавать их по низкой цене или бесплатно раздавать неимущим. Уже через два года после этого император Александр I повелел «доставить россиянам способ читать Слово Божие на природном своем российском языке». Вновь был поставлен вопрос о переводе и издании «русской» Библии.
Ответственность за эту работу взяло на себя Российское библейское общество, а перевод был поручен членам Петербургской духовной академии. В 1818 году первое издание четырех Евангелий параллельно на русском и церковнославянском языках вышло из печати, а несколько позднее впервые был полностью напечатан русский Новый Завет. Затем стали переводить и печатать книги Ветхого Завета. Одновременно делались переводы Священного Писания и на языки других народов Российской империи.
Однако не всем такое развитие событий пришлось по душе. Некоторые представители высших церковных властей отрицательно относились к деятельности Библейского общества. Они считали, что Библия должна находиться в руках духовенства и что не следует давать возможность народу читать и изучать ее самостоятельно. В 1824 году митрополит Серафим просит царя запретить Библейское общество, и через два года по указу императора Николая I деятельность общества была прекращена, хотя к этому времени типография Русского библейского общества уже успела напечатать около миллиона экземпляров книг Священного Писания на двадцати шести языках народов России.
— Постой, — перебил Валентина Трубецкой. — Так ты хочешь сказать, что почти до начала XIX века Библия была в России не чем иным, как книгой «для служебного пользования»? А когда ситуация начала исправляться, была сделана попытка все вернуть вспять, и инициатором этой попытки была Церковь?
— Увы, это так, — ответил протоиерей. — Отцы Церкви тоже ошибались, чего греха таить. Впрочем, они действовали из лучших побуждений. Представь, если каждый, кто умеет читать, возьмет учебник по хирургии и по нему начнет делать операции, ничего ведь хорошего из этого не получится, так ведь? На такую же логику опирались и в случае с Библией — бытовало мнение, что понять Священное Писание могут лишь специально подготовленные люди. Но слушай дальше.
После запрета деятельности Общества работа над русским переводом Библии приостановилась. Лишь спустя тридцать два года надежды поборников издания «русской» Библии сбылись: император Александр II снова разрешил перевод и печатание Священного Писания на русском языке. Перевод должен был осуществляться под руководством синода — высшего управления православной церкви. Была проделана большая работа для того, чтобы русский перевод книг Священного Писания как можно точнее соответствовал текстам древних подлинников, а также обладал литературными достоинствами.
— Прости, что я снова тебя перебиваю, но из твоих слов следует, что все важнейшие решения о том, когда и какую Библию издавать и издавать ли вообще, во всей новейшей истории принимались не Церковью, а царями и императорами, то есть светской властью?
— Во всяком случае, в России начиная с XVIII века так и было. Разумеется, что в этом процессе Церковь принимала самое деятельное участие, но за монархами всегда было главное слово, они ведь не зря на Руси назывались самодержцами. Вспомни, например, как выглядели символы верховной власти в России — держава и скипетр, а ведь точно такие же символы художник Врубель, да и другие просветленные живописцы, изображали как знаки божественной власти в руках ангелов и пророков. Возьми хотя бы фрески в киевской Кирилловской церкви и во многих других древнейших храмах… Это ведь не случайное совпадение, в церковном каноне просто так ничего не бывает.
— Так вот, — продолжил Валентин, — в 1862 году, сорок лет спустя после первого издания русского Нового Завета, было выпущено в свет его второе издание, несколько улучшенное, на более современном русском языке. Одновременно решено было заново тщательно подготовить перевод всех книг и Ветхого Завета. Для этого был избран специальный комитет при Петербургской духовной академии, который сделал попытку как можно более полно охватить все имеющиеся первоисточники. И наконец в 1876 году впервые вышла из печати полная русская Библия. Этот перевод Священного Писания получил название «синодального», так как он был издан под руководством синода. Произошло это почти три века спустя после появления первоначальной церковнославянской Библии.
Закончил свой рассказ Валентин Флоровский так:
— Как свидетельствуют некоторые источники, еще Августин Блаженный писал, что «сам бы не верил в Евангелия, если б делать этого не велел авторитет Церкви». Ему также приписывают следующее признание: «Если я в Библии встречаю ошибки, то я думаю, что это ошибки не сказавшего их Господа Бога, а ошибки переписчиков или переводчиков. Если я убеждаюсь, что здесь нет ошибок переписчика или переводчика, то я думаю, что это я сам чего-то здесь недопонимаю. А если я убеждаюсь, что здесь дело не в моем недопонимании, что ошибка очевидна, противоречие в самой Библии налицо, то я думаю, что правильное понимание библейских ошибок мне откроет сам Господь Бог на том свете, если я после смерти попаду в рай. На этом и успокаиваюсь». Давай же и мы успокоимся на том, что истина все равно пробьет себе дорогу, ее не остановить, а ошибки для того и существуют, чтобы их исправлять и больше к ним не возвращаться.
* * *«Все, на сегодня хватит», — решил про себя Сергей Михайлович, взъерошил курчавые волосы и стал собираться домой. Было еще не поздно, а от института, который располагался на Трехсвятительской улице, до их с Анной квартиры на перекрестке Андреевского спуска и Боричева тока пройтись было недалеко и, учитывая нынешнюю погоду, одно удовольствие.
Был конец сентября. Деревья в большинстве своем еще хранили с трудом отвоеванную у жаркого лета зелень, хотя кое-где, особенно на каштанах, листва уже подернулась золотистыми оттенками осени. Киевские парки начали покрываться первыми опавшими листьями, но дворники их пока не трогали, давая возможность детворе нашуршаться вдоволь. Сергей Михайлович специально выбрал длинный кружный путь домой — через парк на Владимирской горке, где легко дышалось свежим днепровским воздухом, напоенным ароматом влажной осенней земли.
В таком лирическом настроении он прошел через Михайловскую площадь, по улице Десятинной, спустился вниз по Андреевскому спуску и прямо в дверях своего парадного столкнулся с почтовым посыльным, который работал тут уже лет десять и хорошо знал профессора Трубецкого. Сергею Михайловичу время от времени приходили всякие странные пакеты, и волей-неволей местное почтовое отделение научилось отличать столь необычного клиента от остальной публики.
Эх, нет уже того старого Подола, который помнят коренные киевляне, а ведь когда-то, в те далекие времена, которые всегда почему-то кажутся добрыми, почтовый посыльный на Подоле был важной персоной, можно сказать, отцом родным! «Роза Годиевна! — бывало кричал он на всю округу. — Сынок ваш Мойша из Бобруйска прислал вам телеграмму. Так я лучше вам ее прочитаю, шоб не ходить через усю вулицу». И он читал, и вся улица потом обсуждала, почему это Мойша решил бросить учиться на тракториста, а пошел шить шляпы, как это делали его отец и дед. А ответ был прост: потому что тракторам на Подоле делать совершенно нечего, а вот шляпников там было хоть отбавляй!
Впрочем, и нынешний посыльный тоже был славным малым.
— Добрейший вам вечерок, Сергей Михайлович! — радостно поприветствовал он Трубецкого. — А промежду прочим вам тут как раз пакетик! С нашей общей исторической родины!
Он протянул Сергею Михайловичу большой коричневый конверт, облепленный почтовыми марками государства Израиль. Трубецкой узнал на конверте почерк Анны. Он был несколько взволнован и поэтому даже не ответил на шуточки посыльного, а просто рассеянно расписался в квитанции, взял пакет и поднялся к себе на второй этаж. Не успел Сергей Михайлович зайти в квартиру и снять плащ, как резко и как-то тревожно зазвонил телефон — старый добрый послевоенный аппарат из черного эбонитового пластика. Трубецкой снял трубку.
