Сэм Крайстер - Наследники Стоунхенджа
Джек уставился на каракули. Знакомое имя. Господи, теперь он понял, чего ради вся эта охрана.
21
Гидеон держал дневник в дрожащих руках. Он сидел прямо на полу, прислонившись спиной к полкам, и боялся читать. Он чувствовал себя избитым, словно после нападения невидимого врага. Призрак отца свалил его на пол.
Он обвел глазами окружавшие его рукописные дневники — полная история отца, которого он никогда не знал. И больше двадцати лет записано шифром.
Зачем?
Он помотал головой, поморгал. Темнота заваливала окна словно лопатами земли. Он чувствовал себя как в могиле. Осторожно раскрыл обложку и на правой стороне первой страницы увидел надпись: ΓΚΝΔΜΥ ΚΛΥ.
И улыбнулся. Провел пальцами по листу, чувствуя, как соскальзывает в детство. Отец никогда не гонял с ним в футбол, не махал крикетной битой, не учил плавать. Зато он играл с ним в игры для ума. Натаниэль часами разгадывал головоломки, задачки и загадки, развивавшие в нем логическое мышление и закладывавшие основу для классического образования. Буквы ΓΚΝΔΜΥ KAY были из древнегреческого алфавита, который его отец считал древнейшим из настоящих, корнем европейских, латинского и средневосточых алфавитов. Он научил сына узнавать все буквы. Чтобы испытать мальчика и разогнать скуку, профессор изобрел простой код. Двадцать четыре буквы греческого алфавита соответствовали буквам латинского в обратном порядке, так что омега обозначала А, а альфа — X. Дополнительные греческие буквы, дигамма и коппа, соответствовали недостающим Y и Z. Натаниэль из года в год оставлял для сына шифрованные записки — пока отношения не стали слишком натянутыми для любого общения.
Гидеон напряг память. Больше пятнадцати лет прошло. Все же вспомнилось: ΓΚΝΔΜΥ ΚΛΥ означало «том первый». Он снова обвел глазами десятки книг, прикидывая, сколько в них зашифрованных слов. На расшифровку ушла бы целая жизнь.
Целая жизнь, чтобы понять целую жизнь.
Он перевернул еще одну страницу, и ему стало нехорошо. Почерк жестоко напоминал предсмертную записку. Он попробовал разобрать первый абзац, но в таком состоянии его хватило только на несколько слов. Он взял с низкого кофейного столика какой-то листок и две ручки: красную и черную. Начертил табличку, расставил греческие буквы слева, а латинские справа:
Q коппа Z
F дигамма Y
А альфа X
В бета W
Г гамма V
Δ дельта U
Е эпсилон Т
Z дзета S
Н эта R
Ѳ тета Q
I йота Р
К каппа О
Λ лямбда N
М мю М
N ню L
Ξ кси К
О омикрон J
П пи I
Р ро Н
Σ сигма G
Т тау F
Y ипсилон Е
Ф фи D
X хи С
Ψ пси В
Ω омега А
Пользуясь таблицей, перевел первые слова: ΛΩΕΡΩΛΠΥΝ — «Натаниэль», а ΧΡΩΖΥ — «Чейз». Дневник писался от первого лица и содержал ежедневные размышления отца. Он пролистал десяток страниц, не высматривая ничего особенного, зачарованный возможностью в одно мгновение перенестись на годы вперед или назад в отцовской жизни. На середине дневника буквы стали крупнее. Отрывок выглядел так, словно писался в гневе и волнении. Годы быстрого чтения научили Гидеона просматривать текст по диагонали в поисках ключевых слов.
В глаза ему бросились: ΖΕΚΛΥΡΥΛΣΥ, ΨΝΚΚΦ, ΖΩΧΗΠΤΠΧΥ.
Он надеялся, что ошибся, молился: пусть окажется, что он запутался от усталости. Само по себе ΖΕΚΛΥΡΥΛΣΥ выглядело довольно невинно — он ожидал, что отец упомянет Стоунхендж.
Душа его похолодела от двух других слов:
ΨΝΚΚΦ — кровь.
ΖΩΧΗΠΤΠΧΥ — жертвоприношение.
22
Мерлибон, Лондон
Джек Тимберленд швырнул костюм в угол и присел на край гигантской кровати, обтянутой черной кожей, со встроенной пятидесятидюймовой плазменной панелью и кнопками управления комнатными светильниками. Он слишком устал, чтобы заснуть, и, как ни странно, не в настроении был продолжать охоту на вертихвосток. Так или иначе, свидание не кончено. Спасибо мобильным телефонам, продолжение будет виртуальным. Прелести технологического прогресса!
В левой руке он держал айфон, а в правой — клочок бумаги с каракулями американской красотки. Уточним: Кейтлин. Кейтлин Лок.
Если тебя заметили на расстоянии вытянутой руки от Лок, ты внесен в список «А». Он предполагал, что в данный момент есть три варианта ее времяпрепровождения. Возможно, продолжает веселье, однако сомнительно: ее гориллы вряд ли предоставляют ей столько свободы. Может, выпивает с кем-то из чистюль, с которыми была вечером. Возможно. Или, как хорошая девочка, уже улеглась в постельку. Скорее всего. В любом случае она думает о нем. После такого поцелуя обязательно думает.
Он собирался подогреть ее размышления. Влезть в них, пока память еще свежа. Дать ей основу для небольшого воображаемого романа. Лучший инструмент для этого — интимные послания. Ничего крутого. Просто пара коротеньких записок, чтобы и впредь было о чем подумать. Начать вежливо и непринужденно, потом поднять градус, немножко раскрыться. Нет смысла выплескивать все в первом сообщении. В этом случае девушка не ответит, выбросит тебя из головы до следующей попытки.
Джек набрал: «Надеюсь, добралась ОК. Я потрясающе провел вечер. Джек». Нет, не пойдет. Он переписал: «Надеюсь, ты добралась ОК. Здорово, что я встретил тебя. Джек».
Все равно что-то не так.
Он вспомнил, сколько ей лет. Намного моложе его. И внес поправку: «Ты ОК? Встреча с тобой — это круто! Джек х».
Он позволил себе довольную улыбку и нажал «Послать». Айфоны — это здорово. Он смотрел, как виртуальный конвертик на экране отращивает крылышки и улетает прямо к сердцу любимой женщины. Ну, может, и любимой. Пока тут чистое и простое желание. Но, скажем прямо, без него и любви не бывает.
Телефон бибикнул. Ого, быстро ответила! Добрый знак.
«Хочешь, звони х».
Он этого не ожидал. Да и не хотел. Перекинуться игривыми сообщениями на ночь — то, что доктор прописал, но разговор — это слишком. Он задумался. Когда девушка говорит: «Звони, если хочешь», это не просьба, а приказ.
Джек стянул с себя носки и рубашку, захватил в ванной стакан воды и забрался в постель. Едва ли не в панике набрал ее номер.
— Это Джек. Привет.
— И тебе. — Голос звучал тихо и чуточку сонно. — Я гадала, позвонишь ты или напишешь.
— Даже после того, как я у тебя на глазах сел в лужу?
Она хихикнула.
— Даже после того, как ты макнулся задом в лужу.
— Вообще-то, не я макнулся — твоя горилла меня макнула.
— Это Эрик. Он на мне свихнулся. Видала я, как он кое с кем обходился много хуже. Намного, намного хуже, чем с тобой, а тех я даже не целовала.
— Напомни, чтобы я не послал Эрику поздравления на Рождество.
— Он просто меня защищает.
— Я заметил. Зачем ты это сделала?
— Что сделала?
— Меня поцеловала.
— А, наверно, потому что хотелось. — Голос стал совсем сонным. — И, скажем прямо, тебе тоже.
— Мне?
— В жизни не видела, чтобы мужчине так хотелось поцелуя!
Он рассмеялся:
— Ты не представляешь, как хотелось.
— Немножко представляю. Ты сунул мне подсказку. Прямо в ляжку. Довольно большую подсказку.
Он изобразил смущение.
— О господи, правда?
— Будто сам не знаешь?
— Давай сменим тему, пока кто-то из нас не покраснел.
— Только не я.
— Верю. Как нам с тобой увидеться?
— Хороший вопрос.
— И?
— И наберись терпения. Можешь звонить мне по этому номеру, это мой личный, но сразу встретиться не выйдет.
— И мне предстоит мучиться?
— Прояви изобретательность. Доброй ночи.
Трубка замолчала.
Он сидел, пялился на нее и думал, что делать с бьющимся сердцем и колышком, таким твердым, что на нем можно было раскрутить тарелку.
23
После бессонной ночи накануне Меган с облегчением уложила дочь в ее собственную постельку. Хоть она и терпеть не может Адама, в его словах есть смысл. Она выключила лампочку, закрыла дверь к своему уже посапывающему ангелочку в окружении полка мягких игрушек. Температура у Сэмми спала, озноб прошел. К утру малышка встанет как ни в чем не бывало.
Меган добрела до кухонного уголка своего маленького коттеджа и вылила в стакан все кьянти, которое еще оставалось в бутылке. Можно включить телевизор, посмотреть что-нибудь скучное, выбросить из головы заботы о Сэмми, деньгах и вечную проблему, как совместить материнство с работой.
Но дело Чейза не оставляло ее, гудело в мозгу как овод. Есть три причины, из-за которых обычно самоубийцы приставляют дуло к виску и пачкают стены: не могут вынести вины и стыда за что-то, ими сделанное, боятся, что какой-то поступок выйдет на свет и погубит их репутацию, или из-за тяжелой болезни, иногда душевной.
