Ирина Скидневская - Фэнтези-2005
«Это дитя», — взглядом же ответила Готлинда.
Впрочем, пока маленькая Альберта выучилась кормиться, покусы бывали. Так что вкус молока и крови она узнала одновременно.
Всадники въехали под сень леса. Альберта, продолжая мысль об охоте, рассуждала вслух, но речь шла не об оленях или кабанах.
— Агобар, архиепископ Лиона, писал в девятом веке от рождения Христа о людях, сошедших с воздушного судна. Он воспретил их побивать камнями. Я точно помню его слова: «Местные жители так темны, что верят в существование страны Магонии, откуда по облакам приплывают корабли и уносят с собой плоды земли в эту страну». Был этот пастырь недоверком, вот что я скажу! Не уберег его высокий сан от скудоумия. Толпа людей видела, как приплыл корабль с неба и сошли наземь магонцы, а Агобару вздумалось, что это сказки. Судить надо было пришельцев за кражи сеньориальным судом и казнить, а в другой раз прилетят — разбить их корабль и спалить огнем! Разве они лучше викингов тем, что летают, а не плавают? Викингов-то мы не милуем!.. Я думаю, Адриен, можно сбить их корабль на лету из камнемета или большого крепостного лука.
— Обслуге камнемета надо пристреляться, а между выстрелами корабль будет двигаться, — Адриен засомневался. — Вот если зарядить требюше, что мечет снаряды через стену, дюжиной булыжников, два-три из них могут попасть, поскольку полетят россыпью.
— Крепостной лук верней, — настаивала Альберта, — и чаще бьет стрелой. Наш мастер Ламбер — заправский наводчик, в поросенка за триста шагов стрелу всадит. А если корабль упадет, к нему надо подкатить мангонно и разрушить настильной стрельбой. Станут разбегаться — так ударить верхом в копья! сечь мечами!
— Если молва не врет, Ваше Сиятельство, они могут ослеплять лучистым светом, утягивать людей незримыми арканами и…
— …и затемнять рассудок, говори уж прямо. Да, согласна. Но заметь, сьер Адриен, они это делают на близком расстоянии, меньше, чем в полете камня из пращи. Поэтому вперед надо послать лучников и арбалетчиков, не давать врагам собраться с духом и пустить в ход их нечистые уловки. Хотела бы я взглянуть, как эти магонцы будут молить о пощаде!.. Убить, подкравшись ночью сверху по-совиному, подло захватить безоружного монаха или женщину, напасть на свинопаса — на это они способны, а что запоют, встретив бойцов?!
Углубляясь в чащу, они продолжали разговор. Неясным оставалось то, где и как подстеречь летающих по небу. Ночью нетрудно поднять по тревоге лансхольмских всадников и служилых людей, а вот мастеру Ламберу во тьме сложно будет целиться.
По мнению Альберты, все приметы совпадали — жаркое лето, ночные явления, налеты с целью утащить или обезумить людей. Она вполне резонно полагала, что летучие разбойники где-то отсиживаются днем, что у них есть логовище на земле. Где-нибудь радом с Лансхольмом?
— Егерям и вилланам надо объявить: кто увидит чужих людей или что-то незнакомое, укрытое в потаенном месте, пусть немедля сообщит в замок. Я богато награжу за весть. Мы окружим логово и подвезем на катках мангонно, а потом устроим незваным гостям достойную встречу. Кажется, днем и на твердой земле они не так сильны, как ночью в воздухе.
— Одного не пойму, — признался Адриен, — что их сюда привлекло, в ваши земли. Урожай не поспел, скот не откормлен — «плодов земли», как писал Агобар, взять можно мало. Серебро, золото, одежду они, согласно разным записям, не ищут. Чего же ради?
Альберта напрягла ум, стараясь представить себе страну Магонию. Голые скалы и мертвые пустоши, среди которых к небу поднимаются столбы дымов и слышен звон молотов в кузнях. Багровый щит солнца в пепельно-сером небе. Магонцы нарисовались ей тенями людей, говорящими на клекочущем, гортанном наречии. В глубоких кельях, в пещерах плетут их бесплотные руки колдовство. Вот раскаляется в горне железный глаз, что испускает лучи умоисступления. Вот из колеблющегося над огнем воздуха вьются арканы на людей. Они черпают радость в злодействе.
— Я читала о людях, породнившихся с древним миром. Тот мир жил до Христа и был проклят. Может, это народы Гога и Магога. Не от того ли и название — Магония? Они исторгнуты на бесплодный край земли, где все их волшебное могущество не в силах вырастить ни колоса, ни корня. Вот они и похищают снедь у нас, а зло, которое они творят, — от лютой зависти к нам, живущим с хлебом. Они прилетают, чтобы любоваться на причиненные нам несчастья. Как по Писанию: пес всегда возвращается на свою блевотину.
— Ваше Сиятельство! Альберта, слезьте с ковра! Вы его когтями в паклю издерете, или он со стены рухнет вместе с вами. Знаете, во сколько он обошелся монсьеру Бертольфу? Пять марок и шесть эйриров деньгами, три красно-бурые удойные коровы и восемь телег навоза. Вот расскажу матушке, какая вы негодница и баловница, матушка вас выбранит!
Скатившись на пол («Ах, ах, вы убьетесь!»), Альберта в четыре руки одернула на себе сбившуюся одежду. Замковый господский швец ум сломал, гадая, как сшить для быстро подросшей Бертольфин камизу и блио. Нижняя часть блио в итоге стала похожа на конскую попону, чтоб закрыть брюшко и все ноги. Рукава оказались длинны, и Альберта постоянно их закатывала.
Матушки Альберта не боялась, кроме тех случаев, когда Эрменгарду донимали звуки в голове. «Это она вспомнила свой горький день», — шептала Готлинда, торопливо уводя испуганную девочку из матушкиного покоя. Чаще Эрменгарда сидела, раскачиваясь и напевая, ходила вдоль стен, касаясь их ладонями, или слушала у окна доносящиеся снизу голоса. В таком состоянии она никого не замечала. Но порой на нее находило — она принималась метаться, часто дыша и издавая бессвязные крики, между которыми прорывались слова «Отпустите! Не троньте меня! Мне больно!», и пыталась биться головой о стену, но служанки оттаскивали Эрменгарду к постели и укладывали, отчего она еще громче кричала, пока не теряла силы.
— У нее в голове чужой голос, — объясняла Готлинда примолкшей Альберте, — голос и стук. Она страшится, что за ней придут те, кто испортил ей голову.
— А если они придут, кастелян их не впустит, — храбрилась Альберта. — У нас высокие, крепкие стены и лучники.
— Да, дитятко. Здесь мы в безопасности.
— Надо поймать их и повесить на дереве, — вслух рассуждала Бертольфин, донельзя обиженная тем, что мама даже слова ей не скажет. — А чьи они были вассалы? Или просто разбойники?
— Ох, если б знать. Они ни следа не оставили, только копыто. Его нашли вместе с вашей матушкой.
Белое копыто, сохранявшееся в ларце у капеллана, Альберта потребовала показать позднее. Оказалось, никакое это не копыто, а круглая пирамидка высотой и шириной в полпяди, с вырезанными по кругу у основания знаками. Был крупный знак, похожий на раздавленного паука, и на плоской вершине копыта. Капеллан не мог прочесть знаки.
— Должно быть, Ваше Сиятельство, эта вещь сделана из рогов зверя по имени слон. Слон живет в Африке, и во рту слона растут рога, а на носу — хвост.
Слон ужаснул Альберту, но копыто содержало некую загадку и, возможно, помогло бы найти обидчиков матери. И так и сяк она вертела копыто, царапала когтем и пыталась раскусить, но белая кость не поддавалась. Даже острый железный резец ее не повреждал! Значит, не кость.
Альберта велела скопировать надпись и послать мудрым людям, сведущим во всех искусствах и науках, в разные города — и в Марбург, и в Маэн, и в Дьенн, а также в Эрль и Бремен. Но никто те знаки не растолковал.
На лысой вершине пологого холма громоздились глыбы камней. Средний, самый большой, вздымался от травы к небу на семнадцать локтей; боковые, кряжистые, стоящие позади, — локтей в десять высоты, и на них непостижимым образом наложена была каменная поперечина. Вилланы, сохранившие изустные предания о прошлом, говорили, что их пращуры, тогда вольные люди со своим князем-язычником, выжили из этих мест племя мелкорослых и черноволосых, вскапывавших землю корягой, и тот дикий чернявый народ поклонялся камням на холме, называя их наследством старых великанов. И посейчас верили, что, пройдя в каменные врата с нужными словами, можно обрести второе зрение и знание того, что человеку не положено.
— Что, если пройти под поперечиной, читая «Отче наш» наоборот? — промолвила Альберта, спрыгивая с Резвого у подножия камней-столпов. — Грешно ли это будет?..
Из предосторожности, чтоб бес не внес ее слова на хартию грехов, она тут же перекрестилась правой верхней рукой, а правой нижней тронула навершие меча; нижняя левая ощупала рукоять охотничьего кинжала. Здесь, на возвышенном и открытом месте, она отчетливо ощущала, что их всего двое. Благо у таких мест никто засад не устраивает.
