Коллектив авторов - Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I

ЖЕЛЕЗНАЯ

ЗЕМЛЯ

Фантастика русской эмиграции

Том I

В сборник включены некоторые редкие и в большинстве своем никогда ранее не переиздававшиеся фантастические произведения писателей русской эмиграции, затерянные на страницах эмигрантской периодики 1920‑х годов.

В книге представлена разноплановая фантастика — от сравнительно «твердой НФ» до фантастики мистической, сказочной и юмористической, традиционных «святочных рассказов» и т. д. Разнятся между собой и авторы: наряду с известными именами читатель найдет здесь и забытых литераторов, чьи произведения, однако, не менее характерны для фантастики эмиграции.

© Authors, estate, 2016 © М. Fomenko, комментарии, 2016 © Salamandra P. V.V., состав, оформление, 2016

В. Никифоров — Волгин

КОШМАР

Чахлая, без цветов и трав равнина. Курганы. Гнилые кресты. Ржавые проволочные заграждения. Скелет лошади. Череп человека. Кружится сухой ветер, вздымая песчаную пыль. Одичавшая большая дорога с опрокинутыми телеграфными столбами и заросшими бурьяном колеями. У края дороги, в просветах обожженных берез, развалины большого монастыря. Уцелевший ржавый купол молится сизому, завечеревшему небу. Вместо белых голубей витают над монастырем жирные вороны. Степной ветер звенит ржавыми телеграфными проводами. Дико и пусто, как во времена печенега.

По дороге плетутся двое. Старый и молодой. Одеты в тряпье. Землисто–синие лица. Больная развинченная походка. У старика прогнивший проваленный нос. Ветер треплет грязно–мочальную бороду. Молодому лет двенадцать. Широкое обезьянье лицо с низким лбом. Тусклый блеск маленьких злых глаз. Длинные волосатые руки с крючковатыми, мышиного цвета, пальцами. Лицо и руки в багровых наростах.

— В–о–о-л–к–а… а-у о, скорно? — дико, рывком спрашивает мальчик.

Старик гнусавит сиплым шуршащим голосом:

— Волга не скоро. Верст пятнадцать. Заночуем в монастыре. Я устал…

— Завчуем… а-о… уах–ли… — соглашается мальчик.

— Как ты плохо, Демоненок, говоришь по–русски! У тебя волчий, лесной язык.

— Гай… гы? — указывая на курган грязным мясистым пальцем, спрашиваете Демоненок.

— Это могилы. Покойники лежат. Красные и белые солдаты. Война была здесь. Братоубийственная…

Демоненок гогочет. Ему весело. По земле хромает ворон.

— Лапу сломал, — говорит старик. — Поймай его и тащи сюда.

Демоненок волчьими прыжками подбежал к ворону, схватил его за крылья и принес старику. Тот взял его за лапы и ударил о телеграфный столб. Демоненок при взгляде на кровавую размозженную голову ворона заурчал как зверь и облизнул губы длинным толстым языком.

— Жрать! Жра–ать! — тянулись к мертвому ворону цепкие обезьяньи руки мальчика.

— Погоди, — отстранял его старик. — Придем на ночлег, там и поедим.

Демоненок подошел к телеграфному столбу, жадно стал облизывать на нем следы крови и урчать звериным восторгом. Старик шел слабой, заплетающейся походкой сифилитика, изредка смахивая что–то с лица, словно приставала к нему паутина. Рука была серой, как мышиная шерсть, в багровых гниющих наростах.

Надвинулся сумрак, когда они дошли до развалин монастыря и укрылись под каменными сводами полуразрушенной часовни. Вспыхивала молния и гремел гром. Наползали зловещие черные тучи.

— Ыгы–гы… а? — спросил Демоненок и протянул старику ржавый георгиевский крест.

Старик взял крестик, покачал головой, обнял Демоненка и стал говорить:

— Слушай, Демоненок… Была Россия…

— Рос… Рас… — с усилием повторял мальчик, стараясь врезать в мозг это неведомое и чужое для него слово.

— Кругом была жизнь. Работали фабрики.

Мчались поезда, нагруженные товаром. Были университеты. Книги. Чистые женщины. Много было солнца. Много было радости…

Демоненок не понимал его, не слушал, но старик продолжал говорить, поникнув головой.

— Новая мораль о раскрепощении пола, о свободе страстей и о любви — как половом голоде, Россией была воспринята с таким энтузиазмом и шумом, с каким не встречались в свое время великие писатели старой ушедшей жизни — Достоевский, Толстой, Тургенев…

Свобода полового разгула вошла в моду. Была узаконена и даже установлен был праздник в честь торжествующей плоти, на котором творилось нечто неописуемое по своей животной разнузданности. Насилия над женщинами считались подвигом. О нем хвастались. Чубаровщина была идеалом юноши, вступающего в жизнь. Все, что напоминало о чистоте и красоте ушедших дней, было смято, задушено и сожжено. Страшное было время… Рождались дети и мы давали им новые имена… Тебя я назвал Демоном…

При упоминании своего имени Демоненок закивал головой и загоготал.

— Да, страшное было время… Вся Россия от края до края, севера и юга, как гангреной была охвачена стихийным развратом…

В 19.. году в России появилась неведомая медицине, новая венерическая болезнь, прозванная «головой смерти». На теле больного появлялись крупные багровые наросты с тремя черными впадинами, имеющие сходство с черепом. Наросты разъедали все тело. В короткий срок больной превращался в гниющий кровоточащий труп и медленно, в страшных мучениях, умирал. Впервые эта болезнь появилась в Заволожье, о чем и было сообщено по радио совету старост. Тревоге, с которой было передано это известие, не придали значения и жизнь России шла своим чередом.

Народился новый человек. Был он расслабленным и хилым, с полузвериными повадками. Рождалось много идиотов. Вся Россия представляла из себя зловонный разлагающийся труп. Случайный европеец, попадая в русский край, надолго уносил кошмарное воспоминание о людях, похожих на теней с полузвериными лицами, заживо гниющих…

Старик всхлипывал и, обнимая сына, шептал в тоске и отчаянии:

— Ты ведь мой! Плоть от плоти, кость от кости… Мною зачатый и мною зараженный… Прости меня… прости… Будь проклята наша жизнь, отнявшая радости наши маленькие, такие хрупкие… нежные…

И, поднимая руки к черному грозовому небу, он кричал шипящим сиплым криком:

— Проклятый я человек! Порази меня! Убей меня, Боже!

Демоненок глядел на отца и хохотал.

Н. Смирнова

ФАНТАЗИЯ И РЕАЛИЗМ

Прочла в номере старого журнала фантастический рассказ о медике екатерининского времени докторе Черном, который, увлекшись учением алхимика–чудодея Калиостро, задумал изобрести сонный эликсир и случайно для себя, наглотавшись паров от жидкости, заснул на триста лет. Жизнь за это время так успела перемениться, что он, проснувшись, не мог никак примениться к ней, вместе с тем она давала для него, как для ученого, столько увлекательно–нового: он хватался за медицину, за философию, за литературу и, казалось, проживи он еще столько же, сколько прожил, ему никогда не усвоить всего, что дала новая жизнь. Раз, бродя по улицам Петербурга, он попал под колеса электрического трамвая и ему оторвало голову.

После него остался флакон с жидкостью, но он куда–то затерялся.

На этом кончается рассказ. Так было тогда, но вот что случится, если применить фабулу рассказа к современной жизни.

Молодой офицер, корнет гвардии, один из правнуков доктора, которому нужно было после отпуска отправиться на фронт, нашел флакон с жидкостью, поднес его к носу — и заснул, но не на триста лет, а на три года.

Проснулся над раскрытым чемоданом и ему показалось, что он спал только несколько минут.

Собрался, одел офицерскую шинель и вышел на улицу.

Его поразила сразу темнота и мертвенность улиц: нигде ни души…

Наконец встретил странного человека в штатском платье, но с ружьем за плечами.

— Ваш пропуск, товарищ?

— Какой пропуск? Вы никакого пропуска от меня требовать не можете. Да и какой я Вам товарищ?

— Вы что, пьяны, или с луны свалились? Знаете, что после девяти часов нельзя быть на улице без разрешения комиссара?…

— Какого комиссара?..

Милиционер поднес к лицу офицера электрический фонарик, и перед его изумленными глазами засверкали золотым блеском офицерские погоны. Крикнул и на его призыв откуда–то вынырнули еще три фигуры с ружьями за плечами…

— Белогвардеец — офицер, золотопогонник…

— Куда его? В комиссариат? Нет, это птица важная, прямо в чека.

Сопротивлялся, но трое были сильнее одного. Шел и раздумывал над странностью положений и над слышанным словом «чека». Вспомнилась по ассоциации сказочка из детской хрестоматии «Ось и чека», но там чека была частью телеги, потом смешная детская песенка — «палочка- выручалочка, чека, чека, чекалочка…»

Тащили по улицам, таким знакомым и вместе совершенно неизвестным: трава посреди улиц, разобранная торцовая мостовая, заколоченные окна, глядевшие как мертвые глаза.