Григорий Диков - Резчик

Григорий Диков

Резчик

На въезде в Торбеево со стороны Рязанского тракта стоит большой красивый дом, весь в узорных наличниках. Это дом лучшего нашего резчика, Софрона Ивановича Голотеева. Когда-то Софрон славился на всю губернию. Года три назад гостила у нас в имении барыня из Москвы, Елена Дмитриевна П., так она нарочно по окрестным деревням три дня ездила, на Софронову работу смотреть. И не зря — Софрон был работник, каких сейчас мало. И прялку мог узором покрыть, и ендову, и наличник на красное окно. И долотом резал, и топором мог, и сквозной резьбой, и глухой — все умел. Сейчас он уже старый, видит плохо и работать сам не может, да ему сыновья помогают. Он сам тоже дело свое от отца получил, а тот от деда. В их семье все Голотеевы какие были — все резчики. А самым умелым был брат Софрона, Петр. Вот про Петра Голотеева моя сказка и будет.

Петр, пожалуй, из всей семьи лучше всех деревянную резьбу понимал. Из его работы сейчас мало что осталось. Вон, если видели крыльцо в имении — это он делал, а еще церковь украшал, только она за Рекой, далеко ехать. Резал он очень хорошо, да не за всякую работу брался. Мне, говорил, скучно завитки на липовой доске резать. Пусть мои братья ложки точат, а я художник, могу и без этого прожить.

Так и вышло — Бог его и умением наградил, и удачей. Пока его братья мозоли натирали и медные гроши зарабатывали, Петр большим человеком стал. Еще двадцати лет ему не минуло, а уж все богатые мужики, купцы да мещане из города к нему в очередь вставали с заказом. И каждому Петр что-то свое резал: одному птицу-сирина с человеческим лицом, другому русалку, третьему петуха на огненном колесе, и все как живые.

Работал Петр с утра до ночи — как солнце встанет, брал ящик со струментом, доски, и в сарай уходил — заготовки делать. А бывало, такое ему настроение сделается, чтобы не на заказ работать, а для души. Возьмет он тогда колоду и за день вытешет из нее, положим, медведя. Вытешет, раскрасит красками и поставит вечером перед соседским крыльцом. А утром крик — сосед на помощь зовет, из избы выйти боится. «Спускайте собак! — кричит. — У меня медведь во дворе!» Я этого медведя, когда маленький был, видел: и вправду, спозаранку можно с настоящим перепутать, даже вблизи.

Ездит Петр много, по месяцу в деревне не бывает, зато каждый раз возвращается домой с тугой мошной и новыми заказами. Стал он даже подумывать, чтобы кого-то из братьев в подмастерья себе взять, да не хотел славой ни с кем делиться, так и остался работать один. Бог, говорит, и растения, и зверей лесных, и рыб морских, и птиц небесных — все один сделал, никто ему не помогал. Вот и я один справлюсь.

Казалось, живи да радуйся! Да нет в богатстве счастья, коли для себя одного копишь. Стал Петр вокруг себя поглядывать, невесту искать. Узнал он, что в соседнем большом торговом селе, верстах в десяти вниз по Реке, девушка есть на выданье, Лисавета. Красивая девушка, даром что худовата. Голосу нее был мягкий, бархатный, глаза — как ряска болотная, и волосы русые, с рыжиной. На шее бусы серебряные, на ногах сапожки сафьянные, и пояском узорчатым сарафан перевязан. А певица была, а плясунья — каких свет не видывал! Увидел ее Петр в первый раз на вечерней гулянке и сразу же влюбился. Стал он часто в село приходить и под окнами ее прогуливаться, а на гулянках старался все поближе подсесть и шуткой рассмешить. Вроде и он ей приглянулся. Так ее подружки говорили, которых Петр расспрашивал. Стали Петр с Лисаветой на гулянках только вместе плясать и домой вдвоем возвращаться.

Да вот беда, родители Лисаветы были из купцов, хотели ее выдать за своего, торгового человека. Петр хоть и с деньгами был, а все-таки мужик, не ровня. Он им три раза сватов засылал с богатыми подарками. Мать Лисаветы вроде и не против была, а отец ни в какую: сватов благодарил, а подарки отсылал обратно.

Петр тогда сам пошел свататься, супротив правила. Отец Лисаветин его на крыльце выслушал, но в дом не пустил. Сказал строго, что он Лисавете сам жениха сыщет, а Петр чтобы о Лисавете забыл.

Да такую разве забудешь! У Петра в груди горит и в голове кружится, как о ней подумает. И Лисавета тоже влюбилась в Петра без памяти. Каждый раз, когда видятся, плачет у него на груди и умоляет из отцовского дома забрать.

— Ты, — говорит, — резчик вольный, ты к земле не привязан, везде работу себе найдешь. Увези меня куда-нибудь, заживем вместе, по-новому!

А Петр ей отвечает:

— Подожди, Лисавета, еще немного. Чтобы новую жизнь начинать, деньги нужны. Вот я еще поработаю, подкоплю, и увезу тебя на край света.

Так полгода прошло. Прослышала Лисавета, что родители подыскали ей в женихи какого-то богатого лесоторговца из Нижнего, который после Пасхи должен приехать и к себе ее забрать. Два дня она плакала, а потом собрала узел и побежала к Петру в Торбеево. Ночь уже была. Петр, родители и братья его младшие все спать легли. Тут стук в дверь. Мать Петра открыла, смотрит — Лисавета на пороге, вся от снега мокрая, волосы ветром разметало, лицо горит. Спрашивает Петра. Вышел к ней Петр, а Лисавета ему на грудь без сил упала и говорит сквозь слезы:

— Бери меня, Петя, в жены сегодня, а то завтра поздно будет! Отец хочет насильно в жены отдать купцу нижегородскому!

А Петру страшно, как же против воли родительской ее замуж брать? У Лисаветы отец строгий, и четверо братьев старших — такое не спустят. Положил Петр Лисавету спать на сундук, а сам наутро, как только солнце встало, сел на коня и в ее село поскакал. К отцу Лисаветы пришел и говорит — так мол итак, ваша дочь у меня, что делать будем?

Отец Лисаветы братьев ее позвал и двух приказчиков из лавки, чтобы они в Торбеево поехали и Лисавету привезли. А Петру приказал остаться, да так грозно на него посмотрел, что тот ослушаться не смел. Сидит Петр в сенях, даже слово боится молвить. А отец Лисаветин напротив него сидит и книгу конторскую правит. Так и молчали два часа. Только слышно было, как часы с кукушкой на стене тикали.

Как полдень минул, во двор сани въехали, а на них братья сидят. Лисавету держат, чтобы не убежала. Лисаветин отец на порог вышел: в рубахе красной, в накидке меховой и в черных сапогах смазных (не лапотник был — купец!). Лисавете ничего не сказал, а только рукой махнул своим сыновьям: «Ведите ее в дом, для разговора!» — а Петру на ворота указал. Лисавета, когда мимо Петра проходила, посмотрела на него и так молебно руки протянула, да Петр только глаза отвел и быстрее с ее двора побежал. Сам не помнит, как в Торбеево добрался. Приехал, в сено забрался и три дня там пролежал, от стыда и горя.

А как через три дня вышел к людям, рассказали ему друзья-товарищи, что за Лисаветой купец приехал из Нижнего. Только свадьбы они не сыграли. Лисавета в своей светелке петлю из пояса узорчатого сделала и на ней повесилась той же ночью.

Стал с того дня Петр пить горькую, работу забросил. Думал он сперва Лисаветиного отца убить. Два раза в торговое село собирался, да с полдороги каждый раз поворачивал, как хмель у него из головы выходил. И на себя руки наложить не получалось. Страшно в сырую землю мертвым ложиться, червям на прокорм, в двадцать-то лет с небольшим. Да и грех это — хуже убийства, не замолишь!

Так год прошел, потом другой. Вроде Петр образумился, пить стал меньше, только еще нелюдимей стал, и заказов брал мало, лишь бы прокормиться. Из избы все его братья разъехались, женились и свои дома построили. Остался Петр с сестрой-перестаркой да с родителями. Живет он с ними, а как будто его и нет — завтракает молча, за ужином тоже слова не молвит. А разговаривает только сам с собой, когда за работой сидит. Не разобрать, что говорит. Разве что слышно иногда, как он себе под нос бормочет: «Лисавета, Лисаветочка моя, лисонька рыженькая, страдалица невинная…»

К тому времени отец его, Иван Голотеев, совсем от старости ослеп. Рукам работы нет — так стал он языком болтать, про жизнь свою рассказывать. А и вправду, было о чем рассказать! Много он по нашему краю ездил — и со своим дедом, и с отцом, а после и один. Рассказывал Иван, каких зверей и птиц он резал, как дерево выбирал, пилил, доски делал. Много и небылиц говорил: про волшебное серебряное долото, что само режет, про краску заморскую, которая до полудня красная, в полдень оранжевая, на закате желтая, ночью зеленая, а следующим утром снова красная, про медный гвоздик, который ежели поверх окна в избе вбить, будет все тебе рассказывать, что в избе происходит, и много еще чего такого. Я вам потом про это расскажу, а сейчас лучше послушайте, что с Петром дальше случилось.

Бывало, придет отец к Петру в сарай, сядет на солнышке и давай свои байки рассказывать, пока Петр работает. Что для ремесла полезно, Петр запоминал, а небылицы пропускал мимо ушей. Одну только запомнил крепко — про живое дерево.