Карина Демина - Леди и война. Цветы из пепла
Дар боялся, что Меррон, узнав, захочет увидеть. Поехать. А он не сможет отправиться за ней. И удерживать тоже будет не вправе.
– Я рада, если у них все нормально, но… ты мне важен. И док. Я знаю, что док при деле и жив. А ты… тебе ведь хорошо здесь? Лучше, чем было?
Намного. Еще немного, и Дар снова опьянеет, хотя сейчас он знает, как разделить это странное состояние на двоих.
– Мы провалимся, – предупреждает Меррон.
На смуглой коже отблески костра складывают причудливые узоры. Свет играет с тенью. Или наоборот? Это не столь уж важно.
– Я тебя вытащу. – Дар готов пообещать ей это.
Он сдержит слово. Потом. Как-нибудь под утро… это, или следующее, или то, которое будет когда-нибудь.
В Доме-на-холме прочный фундамент и крепкие стены. Там есть очаг, и, значит, в очаге появится огонь. Будет мир.
Тишина.
Покой и женщина, которая не позволит сойти с ума, защитит от кошмаров и себя самого, потому что с остальным Дар справится. Она слышит. И отвечает, без слов, но все равно понятно.
Нежность. Доверие. Хрупкая надежда, что все будет именно так.
Утром Дар наденет на нее обручальный браслет по местному обычаю. Браслет надежней кольца, его снять тяжелее, особенно если замок хороший…
– Ты неисправим. – Меррон тихо смеется.
И принимается наново считать родинки, каждую отмечая поцелуем. Всякий раз получается иное число… наверное, потому что никогда не выходит досчитать до конца.
Она и вправду привыкнет к острову, пожалуй, быстрее, чем Дар ожидал.
Снова начнет лечить.
И женщины уважительно назовут ее ведьмой, а Бьярни Медвежья лапа, чья рука, пусть бы и не вернет себе прежнюю силу, но обретет способность двигаться, приведет к порогу Дома-на-холме Сольвейг. Попросит в ученицы взять. Зачем? А ведьма сама выбирает себе мужа: каждый будет рад позвать ее к своему очагу. Счастлив тот дом, который хранят от болезней и бед.
Пожалуй, Дар был согласен.
Только счастье – состояние непривычное. И порой он начинал бояться, что оно вот-вот закончится… на сколько хватит? Год? Два?
На третий Меррон стала меняться. Исподволь. Понемногу. Делаясь ярче день ото дня. Манила запахом молодого леса и еще почему-то молока. Дара тянуло к ней с неимоверной силой. Он отступал и возвращался. Мешался под ногами, злился сам на себя и еще на то, что она не замечает.
– Сам поймешь, – Меррон не выдержала первой, – или сказать?
– Скажи.
– Херлугом сына назвать не позволю. – Она посмотрела на ступку, в которой перетирала травы. – И Рюмниром тоже… и вообще мне местные имена не нравятся. А ты раздражаешь. Все раздражает! И меня, кажется, сейчас стошнит и…
…и ее стошнило.
– Дар, – Меррон вцепилась в него, – я боюсь.
Он тоже.
– …я не уверена, что справлюсь. И… и у меня такой характер. Я же тебя изведу вконец…
Так начались самые безумные месяцы в жизни Дара. Но они того стоили.
Вместо эпилога
Я точно знала, где найти Йена – на крыше Кривой башни. Он сидел на краю, свесив ноги, – меня всегда это жутко нервировало, – и вышивал. Рядом на солнышке распластался рыжий кот, который изрядно постарел, погрузнел, но все был сам по себе. Иногда – рядом с людьми.
Как правило, с теми, кому нужно общество без общения.
– Прячешься?
Таиться не было смысла, Йен услышал меня задолго до моего появления на крыше. И если не сбежал еще, то на разговор настроен.
– Даже если я упаду, ничего не случится. – Он всякий раз это повторяет, а я отвечаю, что все равно нервничаю.
– Он еще сердится? – Йен отложил пяльцы, собрал разноцветные ниточки, прилипшие к рубашке, и все-таки сполз со стены.
Рыжий. Долговязый, уже с меня ростом. По-щенячьи нескладный. Смешной. Ему тринадцать, и Йену кажется, что это умопомрачительно много. Во всяком случае, достаточно, чтобы с ним считались.
– Я все равно скоро уеду…
Носом шмыгнул и насупился.
– А ты хочешь?
Не хочет. Несмотря на кажущуюся взрослость, он ребенок, которого в очередной раз высылают из дому. И пусть бы с Гартом он ладит куда лучше, чем с отцом, Йен все равно переживает.
– Ты можешь остаться. Гарт поймет и…
– Я ведь должен. – Йен позволил себя обнять. – Я же знаю, что должен, и… и он опять разочаруется. Он никогда не говорит, что разочаровывается, но я же все понимаю…
Ссора двух интровертов страшна торжественным молчанием и показательным игнорированием друг друга. Ее как бы нет, этой ссоры. Есть взаимная вежливость в случаях, когда не избежать встречи, и взгляды исподтишка. Мрачный Кайя, который бродит из угла в угол, мысленно доказывая себе, что он-то прав. И не менее мрачный Йен, сбегающий в очередное секретное место.
И Настасья, которая пользуется моментом и подсовывает дорогому брату очередное рукоделие. У него ведь лучше получается, тем более что Йена рукоделие успокаивает, а у нее на крестики-бисеринки терпения не хватает. Вообще кто сказал, что она хочет быть леди?
Леди – это Шанталь. А у Настасьи иное жизненное предназначение…
– Ты же знаешь, что Кайя тебя любит.
Знает. Но ему все равно обидно, пусть и по инерции.
– Он просто хочет, чтобы ты умел себя защитить…
…и порой завышает требования. И злится. И потом расстраивается, переживает, а мириться не умеет. Они похожи друг на друга больше, чем хотят думать.
– Я опять веду себя как ребенок? – Йен хмурится.
– Скорее как подросток. Но до Настасьи тебе далеко… разбаловали вы ее. Все и сразу.
– Ну, ма-а-ам… она же хорошая.
– Я и не говорю, что плохая.
Только вот игра в рыцаря несколько затянулась. И моя дочь, которая на полголовы выше Йена и на голову – Брайана, куда охотней примеряет доспехи, нежели наряды. А я понимаю, что Настасья – особенная. Младшая ветвь. Пусть бы и не протектор, но всяко сильнее любого человека. От мужчины это бы стерпели. А вот женщина…
Мир не настолько сильно изменился.
И десять лет, в сущности, пустяк.
Какими они были?
Разными. Редко – беспечными. Всегда неспокойными.
Был город, возродившийся из пепла, сменивший обличье согласно новому плану. И та безумная весна, когда Кайя должен был находиться везде и сразу: только так он мог быть уверен, что зерно, предназначенное для посева, именно на посевы и будет использовано.
Не менее сумасшедшее лето с первыми ласточками судебных тяжб, жалоб и прошений, разбор которых как-то незаметно стал моей работой.
Молчаливое противостояние северян, которые из союзников превратились в соперников. Свободных земель всяко меньше, чем тех, кто претендует на эти земли.
…новые законы, вызвавшие глухое недовольство, причем у всех. Женщины получают право владеть имуществом? Наследовать? Помилуйте, какой в этом прок?
…бунт мастеров, которые желали возродить гильдии. И открытие ремесленных училищ под патронажем Кайя. И первый университет, пусть бы и учителей пришлось приглашать из соседних протекторатов.
…посольский приказ, возродившийся на старом месте. Госпиталь. Сиротские приюты и школы, где разрешено было обучаться и девочкам.
…пиратские набеги, разбойники и бубонная чума, пришедшая с Юга…
…и другая, что рядилась в одежды праведников, бродила по тропам, убеждая приносить жертвы войне. С ней справиться оказалось куда как сложнее.
Была болезнь Йена, ожидаемая, но все равно жуткая в своей неизбежности. Трехдневная горячка, и ощущение полного бессилия. Кайя все три дня носил сына на руках. Настя температурила за компанию. А Брайан, не зная, что предпринять, влез в драку, после которой неделю пластом лежал. И шрам на щеке остался доброй памятью…
А потом появилась новая проблема – сила, с которой Йен не в состоянии был справиться, точнее не совсем понимал, зачем справляться, пока однажды не сломал Брайану руку. Тогда он впервые почувствовал всплеск боли другого человека, родного человека, и перепугался. Он месяц ходил хвостом за Кайя. А Брайан не мог понять, в чем виноват, почему Йен отказывается с ним играть. Рука-то зажила быстро.
Дети не должны так быстро становиться взрослыми, но Йену пришлось.
Он слишком любил друга, чтобы позволить причинять ему боль.
Был отъезд этой пары и недельная Настасьина истерика, которая закончилась полной капитуляцией моего мужа. Он и так ей ни в чем отказать не мог… хочет рыцарем быть? Пожалуйста.
Кайя надеялся, что наша дочь передумает?
Как бы не так…
Она ведь твердо решила.
Была неудачная беременность Тиссы, и Урфин, поседевший за сутки, когда решалось, выживет ли она. Ласточкино гнездо могло многое, но… по-моему, именно он уговорил свою девочку вернуться.
И это горе лишь прочней связало их.
А еще через два года Тисса, упрямейшее создание, родила-таки мальчишку. Она ведь здорова… она немного соврала, конечно, но только чтобы муж не волновался. И вообще, он сам научил ее плохому…
…ей просто жизненно необходим был мальчик.
Беленький.
И факт беременности она скрывала до последнего. Кажется, от этой новости Урфин дар речи потерял. Еще и напился, не то от горя, не то от радости, не то от страха, а вероятнее – от всего и сразу. И оставшиеся до родов месяцы он не отходил от Тиссы ни на шаг, чем изрядно ее раздражал.
