Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью
Айви сделала это сама, улыбнулась беспомощной старушечьей улыбкой, прошептала:
– Ну вот, я же говорила, у меня получится.
У нее получилось, вот только какую цену она заплатила? Выгорела до дна? Или позволила неведомой желтоглазой твари выпить себя?
– Я попробую. – Айви взмахнула рукой, но с кончиков ее пальцев вместо серебряных искр сорвался серый пепел. – Не получается. – По ввалившимся щекам покатились слезы. Они с шипением падали на черный камень и испарялись. – Дед был прав, я слабая и глупая.
– Ты умная и сильная! – Федор уже ненавидел ее деда. И себя он тоже ненавидел. – И мы уйдем отсюда. Где твой Верхний мир?
– Наверху. – Она улыбнулась и закрыла глаза, черные, как прогоревшие угли.
– Раз наверху, значит, пойдем наверх!
Тело Айви было невесомым, словно он нес на руках не женщину, а ласточку. Федор уходил от норы, не оборачиваясь, не чувствуя ничего, кроме лютой ненависти к Желтоглазому и решимости любой ценой вытащить себя и Айви из этого гиблого мира.
И мир отзывался на его решимость, оживал и приходил в движение. Между камнями вдруг забили ключи, вода хлынула из трещин, стремительно заполняя все пустоты. Сначала она доходила Федору до щиколоток, потом до коленей, а когда дошла до пояса, вымочила длинные волосы Айви, он понял, что утонет сам и погубит ее. Он карабкался вверх по крутому склону, пытаясь не сорваться и не уронить Айви, когда ладонь кольнуло. Белое ласточкино перо, проводник в Верхний мир. Как же он забыл?..
Айви сказала, подбрось перышко. Федор подбросил.
Перышко вспорхнуло, подхваченное невесть откуда взявшимся ветром, но далеко не улетело, покружило в воздухе и опустилось на воду белой лодкой. Федор переложил в лодку Айви, забрался сам. Он уже ничему не удивлялся, устал удивляться. Он лишь молился, чтобы Айви дотянула до Верхнего мира, не умерла у него на руках.
А вода прибывала, поднимала лодку все выше, все дальше от усеянного костями дна. Вода бурлила и злилась, закручивалась в водовороты вокруг остовов мертвых кораблей, разбивалась о каменную броню острова, наполняла чашу озера до тех пор, пока в мире – Верхнем ли, Нижнем ли – не наступила кромешная темнота. И в темноте этой лодку закружило волчком. Федор изо всех сил вцепился в ее борта, но все равно упал и падал долго-долго, пока верчение не прекратилось, пока с неба не сдернули черный полог.
Они с Айви лежали на дне лодки, не белоснежной, а самой обычной, почерневшей от времени и воды. Айви спала, свернувшись калачиком. Федору хотелось верить, что это сон. Полная луна серебрила ее длинные волосы, и он никак не мог понять, черные они сейчас или седые. И платье ее из белого сделалось серым, подпоясанным тонким кожаным ремешком. А ноги были босые, как и в Нижнем мире, там, где она могла превращаться в ласточку.
Федор, помогая себе руками, сел. Тело тут же отозвалось болью. Болело все, что может болеть, раны на задубевшей, почерневшей коже выглядели так, словно он получил их только вчера. Но о себе он не думал, он думал об Айви.
Ее волосы и в самом деле были седыми – белыми как лунь. Но жилка на тонкой шее билась ровно и размеренно, и длинные ресницы вздрагивали, словно она видела сон. Какие сны снятся ласточкам?
Федор не стал ее будить, взял со дна лодки весло, опустил в воду. До острова было далеко. Во всяком случае, так ему казалось. В том, что плыть нужно не к берегу, а к острову, он почему-то был совершенно уверен. Он даже знал, с какой стороны лучше причалить, помнил рельеф дна, помнил все его впадины и возвышенности и то место, где черная дыра открывала дверь в другие миры.
Все это следовало забыть, так разумнее и безопаснее. Вот только Федор знал – забыть не получится. Нижний мир выпустил свою жертву, но не отпустил ее далеко, приковал ко дну озера невидимой цепью.
А в Верхнем мире царили тишина и безветрие. Водная гладь казалась похожа на гигантское зеркало. Счастливчик тот, кто не знает, что скрывается под ним. Федор сделал гребок, мышцы отозвались болью, кожа на ладонях закровоточила. Айви оказалась права: телу без души плохо, оно болеет и дряхлеет, теряет жизненные силы. Но деваться некуда, нужно грести, нужно отвезти Айви на остров к деду. Это такая мелочь по сравнению с тем, что она сделала для него. И Федор греб, сцепив зубы, смахивая с лица соленые капли не то пота, не то слез, сражаясь с водой, которая вдруг сделалась вязкой, как патока, следя за тем, чтобы не сбиться с курса, потому что лодку все время сносило в сторону от острова. Его упрямство и решимость были вознаграждены. Лодка наконец ткнулась острым носом в каменистый берег.
На берегу стоял старик, высокий, худой, узколицый, седовласый. Федор узнал его, хотя до этого ни разу не видел, а старик молчал. Ноги подкосились уже на берегу. Федор упал коленями на мелкую гальку, замотал головой, борясь с нахлынувшей дурнотой. Он, когда-то молодой и крепкий, сейчас был слабее младенца. И если бы тот мрачный, неприветливый старик решил столкнуть его в воду, утонул бы, как беспомощный кутенок. А старику хотелось, Федор видел это жгучее желание в блеске его черных глаз, в нервных подергиваниях пальцев. Старик ненавидел незваного гостя и желал ему смерти. Но не убил, прошел мимо Федора к лодке, подхватил Айви на руки и по извилистой тропе пошагал в глубь острова. Он ступал упруго, совершенно не сутулясь под тяжестью своей ноши, и со спины был больше похож на молодого человека, чем на старика. Когда он скрылся из виду, Федор лег на землю и закрыл глаза. Старик поможет Айви, а больше пока ничего не нужно. Только бы с ней все было хорошо. Он так и уснул на берегу, кажется, в тот самый момент, как закрыл глаза.
Сон был темный, как безлунная ночь. В темноте этой хищно светились желтым два огромных глаза, смотрели, не мигая, следили. И от этого немигающего взгляда по хребту полз холодок, и пальцы на ногах поджимались от страха.
Из сна Федора выдернули грубо – тычком под ребра, но даже такому пробуждению он был рад. Старик стоял в двух шагах от него, и в наползающем с озера утреннем тумане походил на призрака.
– Вставай, – не сказал, а прокаркал.
Федор попытался встать. Получилось не сразу, но старик даже не подумал ему помочь. Он стоял, скрестив руки на груди, а когда Федор все-таки поднялся на ноги, коротко бросил:
– Пойдем.
И пошел, не оглядываясь, но дожидаясь, широким, стремительным шагом.
Федор двинулся следом. Получалось медленно, от слабости его шатало из стороны в сторону, тропинка перед глазами двоилась и иногда и вовсе уходила из-под ног. Тогда Федор падал, на коленях пережидал дурноту и снова поднимался. Старика он больше не видел, но тропинка все равно вывела его к большому и приземистому деревянному дому. Перед домом сушились сети, на поленнице дров дремал рыжий кот, в пыли копошились куры, откуда-то издалека доносилось блеяние. Картинка была бы идилличной, если бы не грызущая Федора тревога. Он не видел Айви.
На этом острове Федор был чужаком, незваным гостем, потому в дом заходить не стал, присел на старый колун, уперся дрожащими руками в колени, закрыл глаза. Он сидел недвижимо и, кажется, задремал, когда скрипнули дверные петли. Из дома вышел старик с глубокой глиняной миской в руках. От миски шел горячий пар и мясной дух, такой упоительно вкусный, что закружилась голова. Федор был голоден. Чертовски голоден! Желудок завыл, пошел голодной судорогой.
– Ешь! – Старик сунул ему в руки миску и большую краюху хлеба. И в ту же секунду Федор забыл обо всем на свете. Сейчас он мог думать только о еде. Он ел жадно, не дожидаясь, когда похлебка остынет, обжигаясь и фыркая от удовольствия. Он вымакал остатки похлебки хлебом, облизал пальцы. Как дикарь, а не цивилизованный человек. Но сейчас ему не было дела до цивилизации, сейчас его вели примитивные звериные инстинкты. И он по-прежнему был голоден.
– Хватит. – Старик словно прочел его мысли. Впрочем, все мысли были сейчас написаны на лице Федора. – Нельзя тебе много.
– Можно. – Он вцепился в миску, не в силах с ней расстаться. – Еще немного. Пожалуйста…
– Нет. – В голосе старика не было сочувствия, в нем вообще не было никаких эмоций.
– Где Айви?
– Вспомнил?
– Я и не забывал.
Федор врал, в тот момент, как управление телом перехватил зверь, он забыл обо всем, даже об Айви.
– Лучше бы она тебя забыла. – Все-таки старик умел читать мысли. – С чужаками приходит беда.
Тут он был прав, с Федором в самом деле пришла беда. Беда выбелила волосы Айви, выпила из нее все силы.
– Я не знал, что она сделает.
– А я знал. – Старик чуть заметно качнул головой. – И все равно позволил.
– Она поправится?
– Не знаю. Слишком мало серебра в ней осталось, слишком мало света. Ей нельзя было спускаться. Молодая еще, неопытная. Если бы не ты… – Старик зыркнул на гостя и тут же отвел взгляд, сказал едва слышно: – Лучше бы тебе было умереть.
Федор и сам уже начинал так думать. Но ведь не умер же! Сколько раз смерть брала его за руку, он уже и со счета сбился. А старик вдруг шагнул в его сторону, с силой сжал Федорово запястье, острием ножа чиркнул по ладони и подставил под густую кровь ту самую миску, из которой ел гость.
