Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью
– Господа, что происходит? – Первым в себя пришел Савва Кутасов, его голос был полон негодования. – Офицер, я требую объяснений!
А Федор уже знал, что происходит, понимал, что его счастливая семейная жизнь закончилась, так и не начавшись, что эти люди по его душу, и стены церкви его не спасут. Айви тоже все поняла, обеими руками вцепилась в рукав пиджака жениха, и даже сквозь толстую шерстяную ткань он чувствовал ледяной холод ее пальцев. А в окна церкви уже заглядывали любопытные, и на миг Федору показалось, что стекла залеплены жадной и беспощадной саранчой. Офицер тем временем что-то тихо говорил Кутасову, лицо которого становилось все мрачнее и мрачнее. Наконец промышленник сделал нетерпеливый жест, отошел от офицера.
– Граф Федор Алексеевич Шумилин? – спросил он Федора одновременно удивленно и растерянно. – Государственный преступник, приговоренный к бессрочной каторге?.. Скажи… Скажите, что все это чушь, бюрократическая ошибка!
– Не могу, Савва Сидорович, – Федор покачал головой. Сейчас, в эту минуту, им владела одна-единственная мысль. Венчание не окончено. Они не успели…
– И вы знали? Вы все! – Кутасов обвел долгим взглядом Евдокию, Августа и Акима Петровича.
– Я был в его шкуре. – Аким Петрович смотрел прямо, в его голосе слышалась непоколебимая решительность. – Савва Сидорович, сколько мы с тобой знакомы? – спросил он вдруг.
– Да сколько я себя помню. Я только никак не могу взять в толк…
– И за эти годы у тебя был хоть один повод усомниться во мне? – Аким Петрович не дал ему договорить.
– Нет. – Кутасов потер высокий лоб.
– Вот и у меня нет сомнений в чистоте намерений и порядочности этого человека. – Старик ободряюще посмотрел на Федора. – Ошибки бывают не только бюрократические, но и совершенные по молодости и горячности. Граф Шумилин никого не предавал и никого не убил, он благородный и порядочный человек. Поэтому у меня к тебе будет одна-единственная просьба…
– Аким Петрович… – Кутасов перешел на злой шепот, – вы видите, сколько тут солдат? И еще столько же снаружи. Этот щенок сказал – анонимный донос, показал мне твою… вашу фотографию, граф. – На Федора он старался не смотреть. – Вам не удастся бежать, – закончил он едва различимо.
– Я не о том хотел тебя просить, – Аким Петрович покачал головой. – Я хочу, чтобы их обвенчали.
– Он же преступник. Беглый каторжник!
– В первую очередь он благородный человек! – Аким Петрович стукнул тростью по полу. – И я хочу, чтобы моя внучка стала его женой перед Богом и перед людьми. Савва, – его голос смягчился, – поговори с ними, пусть они обождут.
Во взгляде Кутасова читалось сомнение, но довольно скоро оно сменилось решимостью. Не говоря ни слова, направился к офицеру. Их разговор был короткий, офицер колебался, но Кутасов умел убеждать. Он сделал знак батюшке, и тот, растерянно огладив бороду, неуверенно кивнул. Кутасов вернулся обратно, спросил у Айви:
– Ты тоже этого хочешь? Девочка, тебя сейчас обвенчают с покойником. Не будет ему больше с каторги дороги. И жизни у вас с ним никакой не будет. Никакой!
В ответ Айви часто-часто закивала, сложила ладони в молитвенном жесте, и Кутасов вздохнул:
– Эх, молодость – глупость. Батюшка, продолжайте!
Аким Петрович подошел к ним до того, как Федор с Айви ступили на белый рушник.
– Нужно снять браслет, – сказал чуть виновато. – Там он тебе не поможет, пусть побудет у меня, пока мы что-нибудь не придумаем.
Его слова обещали надежду, но Федор больше не верил в чудеса. Самый прекрасный день в его жизни обещал стать и самым ужасным. Молодой человек молча протянул руку. Аким Петрович просунул пальцы под браслет, потянул в разные стороны, размыкая его серебряные объятия. Вены на его висках вздулись, и Федор подумал, что без специального инструмента ничего не получится, браслет распался на две одинаковые половинки, которые Аким Петрович тут же спрятал в карман.
– Ты сейчас почувствуешь силу, – шепнул он. – Но не пытайся бежать. Всех тебе не одолеть. Дай срок, Федя. Только дай срок.
Их обвенчали быстро, в какой-то суетливой спешке. Больше времени заняло прощание. Аким Петрович обнял Федора по-родственному, ободряюще похлопал по плечу. Савва Кутасов молча кивнул, во взгляде его Федор видел все ту же смущенную растерянность. Август обнял бывшего помощника со злой порывистостью, оттолкнул на расстояние вытянутой руки, заглянул в глаза.
– Я присмотрю за ней, Федор Алексеевич, – пообещал он с неожиданной церемонностью. – Я сделаю для нее все, что будет в моих силах. – Сказал и, понурившись, отступил на шаг.
А Евдокия, невозмутимая Евдокия, разрыдалась на груди у Федора.
– Береги себя, Феденька, – сказала она, вытирая слезы. – Ты только себя сбереги, а мы тут уж как-нибудь…
Он не хотел, чтобы из-за него они жили как-нибудь, и в свалившемся на них горе винил только себя одного.
– И вы себя берегите, тетушка. – Он поцеловал Евдокию в мокрую от слез щеку. – И спасибо… за все.
В тот момент Федор еще не думал, какие проблемы могут быть у Евдокии, укрывавшей беглого преступника, давшей ему приют и свою фамилию. Он подумал об этом многим позже и, подумав, ужаснулся.
Прощание с Айви было самым мучительным. Они стояли, прижавшись друг к другу, и ее боль он чувствовал как свою. Эта боль была безмерной, она погасила свечи и прогнала зевак от окон церкви, она заставила смягчиться даже черствые сердца солдат, ни один из которых не решился помешать, оборвать их прощание.
– Ты мне приснишься? – спросил Федор, покрывая поцелуями бледное лицо Айви.
Она кивнула, сжала в кулачке медальон с ласточкой, единственную память, которая останется у нее, когда Федора уведут. В это мгновение Федор горько пожалел, что отдал браслет. Ему тоже нужна была память, что-нибудь вещественное, то, что можно подержать в руках, но ему оставили только сны. Если повезет. Если у Айви получится…
Из церкви он вышел уже не женихом, а каторжником, со скованными руками и ногами, зажмурился от яркого солнечного света, обернулся, взглядом прощаясь одновременно со всеми и со своим так и не случившимся счастьем. Конвой вел его вперед, сквозь притихшую, напуганную толпу, и он молча считал шаги, уводящие его все дальше и дальше от жены…
* * *Айви пришла к нему той же ночью, упала в раскрытые ладони чернокрылой ласточкой, обвила руками, прижалась всем телом. Своей безумной страстью, той жадностью, с которой они отдавались друг другу, они, кажется, что-то нарушили в Нижнем мире. Он вдруг сделался каким-то зыбким и ненадежным, а луна, которая заглядывала в грот, и вовсе показалась им незнакомкой.
– Это потому, что ты от меня далеко, – шепнула Айви, ложась головой ему на плечо. – Мне очень тяжело, но я что-нибудь придумаю. Слышишь, Федя? Я обязательно что-нибудь придумаю.
Он знал, как это тяжело, но продолжал надеяться, что все еще можно исправить, что жизнь реальную им под силу заменить жизнью призрачной. Он почти забыл про Евдокию, вспомнил в самый последний момент.
– Айви, что будет с Евдокией?
– Она с нами на острове. Полиция за ней не приходила. Дедушка придумал, что сказать. Она ждала племянника, видела его в последний раз, когда он был еще ребенком, а пришел ты. Понимаешь? Когда ты постучался в ее дверь, она подумала, что ты – это он. Ошиблась, доверилась, а ты воспользовался… Феденька, прости, но по-другому никак. Дедушка сказал, что иначе Евдокию арестуют.
– Я все понимаю. – Он погладил Айви по серебряным волосам. – Я сделаю все, чтобы вас защитить.
– Спасибо. – Она поймала его ладонь, поднесла к губам. – Дедушка просил тебе передать, фальшивые документы тебе сделал Иван Гарист. Его уже нет в живых, убили ранней весной. Так что слов твоих он не опровергнет. Запомни, Федя. А станут спрашивать, где взял деньги на документы, скажи, что нашел золотой самородок у реки, когда по лесу скитался. Феденька… – Она всхлипнула и тут же зажала рот ладонью, будто боялась напугать его своими слезами. – Федя, как же оно так все вышло? За что?
Он не знал, что ей ответить. Этот же вопрос он задавал себе много раз. О том, кто он есть на самом деле, знали только свои, самые родные, самые близкие. Так откуда же взялось то подметное письмо? Кто его написал?
Но зачем говорить об этом Айви? С Айви нужно говорить только о любви, о том, как становится теплее на душе от одной только мысли о ней, о том, что ее любовь дает ему силы бороться и надеяться, но отведенное им время вышло, Нижний мир вздрогнул и поблек…
– Я приду, Феденька. – Розовый ноготок Айви превратился в острый птичий коготь, и волосы стали похожи на перья. Они теряли серебро, наливались чернотой, делались жесткими и колкими. – А теперь уходи! – Она вскочила на ноги, взмахнула руками, превратившимися в крылья. – Не хочу, чтобы ты меня видел такой.
И он ушел, вынырнул из сна в явь и вытер скованными руками мокрое от слез лицо, чтобы встретить новый день с достоинством.
