Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи
Оказалось, что после ночи неудавшегося бегства их с Эймундом обоих заперли в чулан, служивший ранее кладовкой, а теперь – хранилищем для опустевших ларей и бочонков. Вот откуда запах тухлой рыбы, мучивший ее день и ночь – ей устроили постель, бросив пару тюфяков на доски, уложенные на несколько составленных вместе бочонков из-под соленой рыбы. И хотя под присмотром хозяйственной Тюры их тщательно вымыли, этот запах окончательно истребить невозможно. Так же была устроена постель и для Эймунда.
Поднявшись, Гунхильда первым делом осмотрела рану Эймунда. Та оказалась чистой и вид имела довольно неплохой – обошлось без нагноения.
– Чем тебя лечат? Здесь нужны березовые почки, сейчас самое время их собирать. Жаль, дуб еще не выпустил листочки, они бы пригодились. Болит? Здесь нужна белая кувшинка и еще рогоз…
– Королева меня лечит, – сказал он. – Все же мы ей родичи, и она не может бросить нас без помощи. Говорит, что фру Асфрид смотрит на нас и не простит небрежения ее внуками.
– Бабушка и сейчас нам помогает, – вздохнула Гунхильда. Горло перехватило, глаза наполнились слезами. – Ну зачем, зачем она это сделала?
Эймунд помолчал.
– Это из-за нас, – обронил он. – Мне рассказала йомфру Ингер. Горм сказал, что раз уж ты сбежала, то он выдаст Асфрид замуж за своего сына. А она не хотела на старости лет оказаться женой парня, который ей годится во внуки, и не хотела, чтобы права на нашу землю ушли к Кнютлингам вместе с ее рукой. Она надеялась, что ты сумела уехать, и тогда, если бы она умерла, права на наследство уехали бы вместе с тобой. И когда ей показалось, что меня уже убили…
– Выходит, это все из-за меня! – От слез Гунхильда едва могла говорить.
– Ну, ты не виновата, что не смогла уехать! – Эймунд лежа протянул руку, стараясь коснуться ее. – Я уже слышал, как все было. Кнут перекрыл вам дорогу к кораблю, а Халле, бедняга, до последнего пытался увести тебя…
– Он погиб, – всхлипывая, добавил Гунхильда. – Посадил меня на камень и погиб.
– Он уже в Валгалле. Хоть рода он был не знатного, но умер как мужчина.
– Я думала, ты тоже погиб.
– Я сам так думал! – Эймунд усмехнулся. – Меня спасла Ингер.
– Почему это? – Гунхильда подняла на него мокрые от слез глаза, вытирая щеки.
– Я ей понравился! – Эймунд тихо рассмеялся. – Я тут изображал того норвежца, Франмара, который дал на йольском пиру обет, что возьмет в жены Ингебьёрг, дочь конунга Ингвара из Гардов, или умрет. Говорил, что явился сюда, чтобы похитить Ингер, о красоте которой известно по всем Северным Странам.
– Да неужели она тебе поверила? – недоверчиво спросила Гунхильда. Она знала, что дочь Горма горда и честолюбива, но ведь не глупа!
– Может, и не так чтобы поверила, но ей определенно понравилось! Ведь это приятно, когда ради тебя сын конунга является из-за моря и в одиночку лезет ночью во вражескую усадьбу? Это прямо сага, пусть и не совсем правдивая. А она, кстати, и правда ничего себе.
– Ничего себе! Да она красавица! Прямо как из саги вышла! И смелая к тому же.
– Это кто тут вышел из саги? – раздалось от двери.
Брат и сестра обернулись – на пороге стояла именно та, о которой они говорили.
– Ты проснулась наконец, спящая валькирия? – Ингер кивнула Гунхильде. – А я уже хотела позвать Харальда, чтобы он тебя поцеловал, как Сигурд Брюнхильду, а то думала, ты так и будешь спать еще сто лет.
– Почему это Харальда? – Гунхильда покраснела, вспомнив свои сны.
И что это на нее нашло – наяву мысль о том, чтобы целоваться с Харальдом, казалось удивительно нелепой.
– Ах, ну да, лучше Кнута! – Ингер усмехнулась. – Но ведь это Харальд лазил за тобой на Серую Свинью. Говорят, ты спала там беспробудным сном, как Брюнхильда на своей горе. Может, он там уже целовал тебя, чтобы разбудить, пока Кнуту не было снизу видно?
– Ничего подобного! – запротестовала Гунхильда, хотя у нее мелькнула мысль, что если бы Харальд это сделал, она могла бы не заметить во сне. – Он не больше хочет целоваться со мной, чем я с ним. Он ведь считает меня ведьмой, от которой вам один вред!
– Может, ты и права. Ему все меньше нравится то, что Кнут собирается взять тебя в законные жены. Но теперь больше нечего делать – ведь Асфрид объявила тебя единственной полноправной наследницей, Госпожой Кольца, у вас ведь так это называется? И если кто-то из моих отважных братьев возьмет тебя просто в наложницы, все права перейдут к вашему родственнику. А пока он жив, он ведь еще может найти себе поддержку. Говорят, у Инглингов в Гардах очень много земли и людей, и они весьма воинственны.
Брат и сестра помолчали, думая об одном. Если Олав отправится за помощью в далекие Гарды, в этом году его едва ли стоит ждать обратно.
– Но мы говорили о тебе, – вновь начала Гунхильда. – Как ты могла на такое решиться?
– На что?
– Зачем ты полезла, когда меня тянули через частокол?
– Но не могла же я допустить, чтобы мой брат лишился невесты, а род – прав на Южный Йотланд! Мой отец может стать королем всей Дании, а ты вдруг надумала сбежать!
– Но как ты решилась вмешаться – ведь тебя могли убить!
– Меня? – Ингер выразительно удивилась.
Природной робостью она не страдала, зато с детства привыкла к мысли о своей неприкосновенности под защитой отца-конунга. «Да кто же посмеет меня тронуть?» – говорил ее взгляд.
– Тебе очень повезло, что там был я, – заметил Эймунд, выразительно глядя на нее. – Другой на моем месте мог бы просто перерезать тебе горло, чтобы наступила тишина.
– Ты тоже был со мной невежлив! – Ингер потыкала пальцем себе в лоб, где осталась красная ссадина от соприкосновения с бревнами частокола.
– Это заживет.
По первоначальному замыслу, встретить Гунхильду во дворе и подсадить в петлю для подъема должен был Кетиль Заплатка – тот, что теперь наряду с прочими изображал недоумение и искусно делал вид, будто он здесь ни при чем. А тот, хромой волк, битый жизнью и не знающий жалости к другим в борьбе за собственное выживание, без колебаний полоснул бы красотку ножом по горлу и тем обеспечил благополучный исход побега. Эймунд не смог этого сделать, поняв, что имеет дело со знатной молодой женщиной, скорее всего, невесткой или дочерью Горма. За что и поплатился провалом всего дела. Правда, сейчас, глядя на Ингер – ее статную фигуру, белое лицо с правильными чертами, пышные вьющиеся волосы, будто водопад белого золота – он ничуть не жалел о своей доброте. К тому же она потом сполна с ним рассчиталась, не дав Харальду его добить.
– Я должна тебя поблагодарить, – промолвила Гунхильда. Она тоже понимала, что обязана Ингер провалом бегства, но зато и жизнью брата. – Ты сохранила ему жизнь…
– Да. – Ингер смерила Эймунда небрежно-оценивающим взглядом. Он пристально смотрел на нее. – Я подумала… сама не знаю, что я подумала. Должно быть, мне понравилось совершать подвиги!
На самом деле Эймунд был прав: ей понравился он сам. Ведь Эймунд сын Сигтрюгга был не только знатен родом, но и весьма красив, хотя ранее не было случая указать на это. Немного выше среднего роста, сильный и ловкий, он имел довольно правильные, хоть и грубоватые черты лица, а длинные светлые волосы носил завязанными в хвост. Несколько обветренная кожа позволяла серо-голубым глазам сиять еще ярче; взгляд их, когда он разговаривал с девушками, обычно принимал ласковое и немного шальное выражение; в широкой улыбке удивительным образом сочетались детская простота и самоуверенность, если не наглость человека, знающего себе цену. А тот, кто сам знает цену себе, всегда будет ценим окружающими, особенно иного пола. Эймунд везде привлекал внимание женщин и считал, что именно о нем сложена старая пословица: «Кого все женщины любят, тот горя не знает». Голос его, низкий и звучный, производил на женщин самое чарующее впечатление. К тому же он был отважен, находчив, всегда весел, никогда не терял присутствия духа и здравого смысла.
Возможно, его красоте и веселой, немного шальной, соблазнительной улыбке он был обязан тем, что даже использование Ингер в качестве живого щита не уронило его в ее глазах: она видела в этом решимость и способность быстро соображать, качества вполне похвальные. И ей даже нравилось вспоминать о том, как он держал ее, прижимая к себе, и она чувствовала силу и тепло его тела. Даже при таких условиях его объятия утоляли ощущение томительной пустоты внутри, которая нередко ее мучила; ей часто хотелось прижаться покрепче к кому-нибудь сильному и теплому, нравился запах мужчин, их прикосновения – отсюда и выросло это глупое свидание с хирдманом Асгейром, приведшее к таким важным последствия. Но теперь Асгейр был забыт, как игрушка подросшей девушки. Появился сын конунга – красивый, веселый и отважный. Ингер и впрямь не поверила его словам, что он явился сюда ради нее, но слышать их тем не менее было приятно.
