Svetlana Gamayunova - Птицедева

– Эти картинки называются фотографиями, – прокомментировала мне Вероника, – и он их делает при помощи вон той аппаратуры, называемой фотоаппарат.

Тут я увидела предмет, который на салфетке вышила Михелу Клевенс давно, еще тогда, когда мы жили в «Приюте Нужных Путников». Вот как предвидение исполнилось. Интересно.

Михел явно любил свое творчество и гордился собой.

– Самое прекрасное, что произошло сегодня, это то, что я вижу тебя, Лотта.

Тему я не хотела развивать и поэтому спросила:

– Как ты здесь? Я волновалась за тебя.

– Это так приятно, что ты обо мне думала. Но, как ни удивительно, тут я нашел себя. Ты знаешь, как я мечтал научиться останавливать прекрасный миг, который ненароком увидел, а здесь это стало возможно. Это удивительно, поверь. Я работал день и ночь, спал по четыре-пять часов в сутки и учился, снимал – опять и опять. Тут масса людей– профессионалов, они необыкновенные. Такая техника, такие студии. Ты не представляешь, какие возможности передо мной открылись. И еще я уже неплохо владею полупрофессиональной кинокамерой. Тебе обязательно понравится кино.

Я улыбалась, но как-то не так искренне, как хотелось. Я-то думала, что ему было плохо с Лилит, а он, оказывается, невероятно рад, что попал на эту Землю, многому научился и с Лилит ладит. Пользуется здесь популярностью у девушек и стал таким чрезмерно привлекательным. «Сексуальным», – опять подсказала Вероника. Но это так, минутная эмоция проскользнула. Я все-таки была рада за него – рада его видеть, рада его успехам, хотя совершенно терялась в этой массе картинок. «Фотографий», – опять поправила меня Вероника. И подсказала мне:

– Посмотри внимательно, какие они выразительные. Вот, например, эти фото Лилит – сложный, неоднозначный образ. Она, конечно, красавица и секси, понимаю мужчин, которые готовые на все ради ее внимания. И Михел это так здорово передал. Да и многие девушки его явно не обижают вниманием. Смотри, скольких юных особ он отснял, и какие они у него красивые получаются. Удивительно красивые, сказала бы. Он нашел в них изюминку, и даже девушки с невыразительными чертами лица выглядят как красавицы. Здорово. А это что?

Мы подошли к столу, на котором были разложены фотографии женщин, девушек, но, что сразу бросалось в глаза – пустота глаз. В них не было зрачка. Странно, интересно, но необычно.

– Что это? – спросила я. – Почему они как слепые?

– Не знаю, – ответил Михел. – Говорят, глаза – зеркало души, а она не всегда так прекрасна, как лицо и тело. Я хочу убрать в своих портретах выражение глаз и оставить только облик – прекрасный, незнакомый, таинственный. Мне кажется, у меня получается.

– Ты это сам придумал?

– Да не совсем, мне безумно нравится один итальянский художник, Модильяни. Слышал о впечатлении, которое производят его портреты: «как женщины у Модильяни, смысл красоты не материален». Здорово сказано, правда? Да и для меня смысл красоты не материален. Материальна только ты, Лотта. Лотта, для меня всегда красота была главным в жизни. Я понял это совершенно отчетливо здесь. Этот мир прекрасен и уродлив одновременно, но я ищу и вижу красоту. Красоту всего – девушек, мужчин, природы, мига, который случайно подглядел – во всем много красоты. Люди часто не замечают ее, а мне хочется найти, понять ее, запечатлеть. Смешно, да? Да, я такой. Может, не такой глубокий, как Карен, считай меня поверхностным, но вот такой я есть, и я работаю и учусь и буду учиться этому всегда. Мне понятны слова еще одного художника, Огюста Ренуара, ты обязательно должна посмотреть его картины, я тебя приглашаю в музей. Я поведу тебя не в залы, где восхваляют уродство, но туда, где все искрится радостью и красотой. Увидишь, что когда на них смотришь, чувствуешь, как они заполняют сердце, и жизнь кажется прекрасной. Я поддерживаю мысль, что красота – и только она – спасет мир. Я смешон в своем идеализме, мне уже сказали об этом, но я не один такой. Так вот, тот же Ренуар считал, что именно женщины приносят в мир красоту и радость, а это главное в искусстве: «Для меня картина… должна быть всегда приятной, радостной и красивой, да – красивой! В жизни достаточно скучных вещей… Я знаю, трудно добиться признания того, что большое искусство может быть радостным». А ты, Лотта, самое красивое в мире создание, которое я когда-либо встречал. Я знаю, что виноват перед тобой. Прости меня, я не поэт, но эти стихи нравятся, я только чуть-чуть их изменил:

Я не забыл, какие у тебя волосы,

я не забыл, какое твое дыханье,

подари мне прощенье,

раз я виновен,

а простивши – опять одари виною.

А. Вознесенский

Прости, может, мои слова не нужны тебе, но я вижу твой образ во сне каждую ночь. Ты снишься мне, такая красивая, что я просыпаюсь от счастья, и я живу этим и вдохновляюсь. Прости, что так получилось, и я здесь, а ты осталась там, и на тебе такая ответственность. Хочу, чтобы ты немного почувствовала этот мир и не осуждала его. В этом мире много уродства, но и много красоты. Есть такие удивительные, чувственные стихи.

К стеклу прильнув лицом как скорбный страж

Ищу тебя за гранью ожиданья

За гранью самого себя

Я так тебя люблю, что я уже не знаю

Кого из нас двоих здесь нет?

Поль Элюар

Меня признание Михела смутило, и я опять запуталась в невообразимом смятении чувств. Это была и радость, что меня любят и не забыли, и сожаление, что наши отношения с двумя братьями так невероятно сложны, и что действительно невозможны наши взаимные чувства с Михелом. Радовало осознание правильности выбора – выбрала Карена и не жалею ни на минуту, что он у меня есть и я его люблю. Но Михел – он тоже мне дорог, как часть моей жизни, и мне хочется, чтобы он был счастлив. Я не совсем понимала, вернее, совсем не понимала эту его новую жизнь, его работу, цели, слова. Но чувствовала, что он лучится радостью, когда говорит о своем творчестве, что это его, и он нашел себя здесь, на этой чужой и такой непонятной мне планете, а самое главное – я с горечью осознала, что у нас дома он не сможет это иметь.

– Ну ты и накрутила, подруга, – услышала голос Вероники.– Не занимайся чрезмерным самокопательством. Михел действительно хороший парень. В нем столько искреннего оптимизма, желания творить, идей и, скажу, идей замечательных, и он очень талантлив, поверь мне. Я все-таки жила в этом мире и знаю цену некоторым вещам. И еще он симпатичный, сама бы в него влюбилась, но, увы, я старше его на целую жизнь, и у меня нет тела, а то бы сейчас пыталась привлечь его внимание, такой он притягательный. А эти его глаза цвета горячего шоколада – обалдеть.

– Вероника, ты чего, эмоции твои аж мое сознание пробивают?

– Ах, оставь, Лотта, у меня нет тела, но сознание и эмоции-то есть, так почему бы не помечтать о несбыточном? Немного завидно стало. Господи, старая дура, что удумала! Все, молчу. Просто забыла, каково это, когда на тебя так смотрят – я же вижу, как он поедает тебя глазами.

Я поперхнулась, закашлялась и решила сменить тему.

– Тебе этот мир больше нравится, чем наш? Да, Михел?

– Он другой, в нем много совершенно ужасного и отвратительного, но я стараюсь уйти от этого, жить творчеством, хотя Лилит смеется и называет меня страусом. Но кроме творчества мне ничто не интересно. Я пытаюсь, может быть, тщетно, уходить от интриг, не вникаю в политику, не смакую истории межнациональных распрей, не обращаю внимания на всевозможные сексуальные извраты, которых тут невероятно много и, конечно, не хочу участвовать и даже думать о войнах. Будет хорошо, если ты тоже не будешь в это вникать, надеюсь, получится. Если мне не нравится кто-то, я по возможности ухожу от общения с таким человеком. Я не пытаюсь исправить его, не мое это призвание, и я почему-то уверен, что кошку не научишь гавкать по-собачьи, как не научишь искренности политика или не сделаешь ягненком акулу бизнеса или, хуже того, толерантным религиозного фанатика.

Услышала голос Вероники:

– Оказывается, Михел – приверженец чистого искусства. Искусство ради искусства – это уже было, и немногим удалось не запачкать крыльев своих Пегасов. Уход от негатива даже понятен, не люблю идею полезности существования. От этой идеи кислой капустой попахивает: она полезнее, чем апельсины, а апельсинов хочется все равно.

А в это время Ха продолжил свой монолог:

– Но в этом мире есть то, чего еще нет или, может, никогда не будет в нашем мире. Этой невероятной техники, которая дает такие возможности выразить свои идеи и поделиться этими идеями с людьми, которым это тоже интересно и понятно. Здесь есть профессионалы, у которых я могу научиться, как выразить то, что живет внутри меня. Как ни странно, я понял – этот мир для меня. Это ощущение сугубо личное, другим нужно иное – природа, тишина, дороги или книги и раздумья. Ты удивлена, да, Лотта? Тебе здесь не нравится.

– Михел, это точно не мое, мне трудно здесь дышать и думать, трудно чувствовать этот мир. Давай пока об этом не будем. У нас есть то, что мы должны выполнить, и мы будем стараться. И я рада за тебя, ты найдешь еще человека, который будет с тобой рядом.