Алина Лис - Школа гейш
Да и хороший парень этот Джин. Правильный. Порядочный даже. Неизвестно еще, встретится ли кто подобный Мие в будущем. И он правильно сказал – из девочки не получится хорошей гейши. Слишком остро все переживает, слишком искренняя, не умеет лгать ни себе, ни другим.
– Твоя взяла, – неохотно выдавил тануки. – Пиши письмо.
Глава 4
Демоны
– Приветствую вас, воин! – раздался над ухом сладкий женский голос.
Джин уронил почти законченную фигурку нэцкэ и метнулся, уходя с линии огня. В два прыжка он достиг дверей храма и скрылся за ними.
Но женщина была одна.
Она стояла посреди двора – невысокая, изящная. Глаза раскосые, чуть вытянутые к вискам, алые губы как два лепестка мака. Темно-рыжие волосы уложены в сложную прическу и обрамляют лицо.
Красивая. Очень красивая и, несомненно, из знатной семьи, несмотря на черные глаза. Не может у простолюдинки быть такой изысканно бледной кожи, похожей на дорогой императорский фарфор. Да и розовое кимоно из шелка, расшитое танцующими лисами, говорит о знатном происхождении его владелицы.
Что делает здесь, в заброшенном храме в горах, красивая и знатная женщина?
И почему Джин не слышал, как она подошла?
– Не надо бояться меня. Я не причиню вам вреда. Я принесла обед.
В доказательство своих слов она показала корзинку, в которой лежали рисовые лепешки и глиняная бутыль, в какие обычно наливают саке.
Одна… Если Джин не совсем ослеп и оглох, она действительно одна здесь. Ее не сопровождает толпа самураев, вокруг храма не прячутся воины наместника, вознамерившиеся взять неуловимого лазутчика. Женщина (а вернее будет сказать, девушка – слишком юное и свежее у нее личико, пусть пояс кимоно и завязан так, как полагается его завязывать замужним дамам) не заблудилась в горах. Она пришла сюда специально.
Да кто она, ёкаи ее побери, такая?
Он внезапно понял, кто, и чуть было не рассмеялся.
Девушка умоляюще протянула руки в сторону заброшенного храма. Чуть театральным, нарочитым жестом. Словно не сомневалась, что мужчина наблюдает за ней. Вся – изящество, грация и скрытый соблазн.
– Пожалуйста! – Голос звучал чарующе и нежно. – Мое имя – Мэйэр. Раздели со мной эту трапезу, о воин!
– Я и вправду не откажусь от лепешек, – весело согласился Джин, убирая нож и появляясь в дверном проеме. – Вот только ты уверена, что они не превратятся в листья или комки грязи?
Женщина оскорбленно поджала губы:
– О чем ты говоришь?
– Брось, Ху Мэйэр[3], – добродушно фыркнул Джин, называя гостью именем рода. – Не надо считать меня дураком. Давай, признавайся: где взяла лепешки?
Женщина разочарованно вздохнула. На голове ее мелькнули и пропали острые лисьи ушки.
– В ближайшей деревне, – произнесла она уже другим, куда более низким и чувственным голосом.
– Тогда давай обедать.
Она с достоинством последовала за ним внутрь храма, поморщилась, ощущая в помещении одной ей слышный запах тануки, и выложила на циновку содержимое корзины.
Джин насмешливо наблюдал, как кицунэ опускается на пол – в каждом жесте изящество и грация, достойные императрицы. Хороша! Молоденькая совсем, еще не вошла в полную силу. Только учится соблазнять мужчин, но уже бесстыдно, невозможно хороша.
И не сказать, чтобы лисьи чары совсем не действовали. Но Джин знал, кто сидит перед ним. А огненная кровь земли, текущая по венам самханца, позволяла ему противостоять магии кицунэ.
Главное, не позволять ей дотрагиваться до себя.
– Изумительно, – признал Джин, уплетая принесенные гостинцы. – Спасибо, Ху Мэйэр. А теперь рассказывай.
Девушка изящно отщипнула от лепешки и взмахнула длинными ресницами.
– Что рассказывать, о воин?
– Зачем я тебе сдался?
Она взглянула на него снизу вверх, и в этом взгляде были покорность и страсть.
– Я видела тебя сегодня во дворе.
– И что?
– Знак Хо-Ланг-И на твоей спине… – Она закусила губку, полуприкрытые ресницами глаза алчно сверкнули. – Он настоящий?
Джин поморщился. Сегодня он впервые рискнул провести полную тренировку, не давая поблажек сросшейся лодыжке. Стирать кимоно после двухчасовой отработки ударов показалось ему утомительным, поэтому он просто снял его.
И надо было рыжей оказаться рядом как раз в этот момент!
– Поверишь, если я скажу – нет?
Кицунэ покачала головой. Подалась вперед, попробовала дотронуться до него, но Джин отпрянул.
– Знаешь, я могу подарить мужчине такое наслаждение, которое он даже не в силах представить.
– Знаю, – жестко ответил Джин, – но нет, Ху Мэйэр.
Она обиженно надула губы:
– Почему?
Самханец поморщился:
– Тебе не кажется, что в этом есть что-то от людоедства?
– Ну и что? – Она небрежно повела плечами. – Да, мне нужно любить мужчин, чтобы оставаться молодой и красивой. Я делаю их счастливыми, а взамен они дарят мне свою силу.
Джин смерил ее взглядом. Он мог бы сказать многое. Например, что каждая ночь с кицунэ стоила ее жертве нескольких лет жизни. Чем меньше магии нес в своей крови бедолага, рискнувший любить лису, тем дороже оплачивал ее ласки. Или что мужчины редко догадывались о дани, которую взимала рыжая красотка за свою благосклонность.
Но зачем? Бессмысленно винить волка в том, что он режет овец. Такова его природа.
– Я не собираюсь судить тебя.
Она подалась ближе. Меж приоткрытых губ мелькнул остренький язычок.
– Тогда дай мне то, чего я так хочу, о Тигр. Ты же знаешь – тебе это ничего не стоит! Ты мог бы взять в жены такую, как я, и любить каждую ночь, не опасаясь, что богатство отмеренных тебе лет уменьшится хоть на один день.
Джин стиснул зубы. Она не знала, о чем просила.
И хорошо. Еще не хватало, чтобы о таком знал каждый ёкай в деревенской глуши. Достаточно того, что она разбирается в магических родовых знаках.
Должно быть, лисица сильно оголодала. Здесь, в горах, нечасто встретишь высокорожденных магов.
– Нет, – отрезал мужчина.
Кицунэ горестно вздохнула.
– Как знаешь. Саке? – Она потянулась к бутыли.
– Я не люблю холодное саке.
– Я подогрею. – И снова этот взгляд. Взгляд, за который смертный мужчина отдаст жизнь и душу. Изящные белые ручки ухватились за бутыль. Лебединый изгиб шеи, чуть округлившиеся влажные губы…
Иллюзия, но какая совершенная. Вся – соблазн и страсть.
Чтобы отвлечься, Джин ущипнул себя за руку чуть повыше локтя. Не помогло. Лисьи чары оплетали, окутывали храм, пронизывали воздух, наполняя желанием и вожделением. Девушка… нет, лисица – он решил называть ее так, чтобы не забыть об ее истинной природе и не поддаться соблазну – хищно облизала язычком губы.
В храме остро запахло сандалом и мускусом – призывно, возбуждающе. Джин смотрел на нее, не отрывая взгляда. Кимоно само собой чуть распахнулось, словно приглашая. Руку, протяни только руку, самханский тигр, и она будет твоя. У тебя уже давно не было женщины, не считать же ту возню в горячем источнике за секс. А вот она – здесь. Такая сладкая, влажная, податливая, готовая на все…
Кицунэ застонала и подалась навстречу, пытаясь впиться в губы поцелуем. И тут же жалобно взвизгнула, как собака, которой отдавили лапу, потому что самханец перебросил ее через себя и вывернул за спину руку. Теперь лисица лежала на животе, а колено Джина упиралось ей в спину.
– Пусти, – захныкала кицунэ.
– Пущу, – спокойно сказал Джин. – Потом ты уйдешь отсюда, Ху Мэйэр, и больше не вернешься.
Он удерживал руку пленницы вывернутой. Несильная, но постоянная боль не давала лисице применить магию.
Кицунэ поерзала, тщетно пытаясь прижаться к нему ягодицами, за что получила болезненный шлепок пониже спины.
– Хватит! Я никогда не охотился на твоих сородичей и не хочу начинать, но если в следующий раз ты попробуешь применить ко мне чары, я убью тебя.
– Но почему? – обиженно спросила лиса. – Разве я не хороша? Я тебе не нравлюсь?
И снова зазмеилось, потекло нестерпимое жгучее желание. Дразнящий запах мускуса, изящное и беспомощное тело в его руках… Сорвать с нее кимоно, войти прямо так, без предварительных игр, выплеснув копившееся месяцами вожделение.
Джин чуть усилил нажим, заставив кицунэ жалобно вскрикнуть. Наваждение прекратилось, но возбуждение осталось, будь проклято лисье колдовство.
– Хороша и нравишься, – он старался, чтобы его голос звучал бесстрастно, – но это не основание идти на поводу у похоти. Я не завтрак для тебя, Ху Мэйэр. И у меня уже есть женщина.
Джин поднялся сам и заставил подняться кицунэ. Довел ее до ворот и лишь тогда отпустил.
Она повернулась, скользнув на прощанье полным жгучей обиды взглядом, упала на четвереньки, махнула одним-единственным пушистым хвостом[4] и скрылась в зарослях.
В свете ламп купальня казалась совсем другой. Непривычной. Незнакомой. Тревожный танец света и тени рисовал на потемневших от времени стенах искореженные силуэты чудовищ.
