Карина Демина - Механическое сердце. Искры гаснущих жил
– Оглянитесь, мастер. – Олаф отряхнулся.
А он ведь одет не по погоде.
Серые штаны на широких подтяжках. Расстегнутый жилет. Светлая рубашка с закатанными по локти рукавами. Руки у Олафа худые, жилистые, а на локтях кожа потемнела. Котелок, столь им любимый, съехал почти на затылок, и светлые локоны Олафа намокли, прилипли ко лбу.
Да и сам он успел вымокнуть, а летавший в воздухе пепел оседал на влажной одежде, покрывая ее тонким серым слоем, будто краской. И лишь ботинки, остроносые, темно-лилового цвета, оставались чисты.
– Люди боятся огня, но не уходят. – Он сунул руки в карманы.
– Это их дом. Им некуда идти.
И сколько семей остались без крова? А сколько будут хоронить мертвецов, если, конечно, останется, что хоронить.
– Конечно, – легко согласился Олаф. – Но ведь дело не только в этом, верно? Вглядитесь в их лица. Вы увидите не страх, не печаль, но желание, жажду огня, если можно так выразиться. Сейчас он – их бог, сошедший на землю.
– Я несилен в человеческих верованиях.
Олаф не услышал. Он склонил голову к плечу и наблюдал за агонией истинного пламени.
– Их бог гневается, но они принимают гнев его с покорностью. Они не помнят те времена, когда обитали в пещерах, но… голос огня, дарующего жизнь, звучит в их крови.
Дождь усиливался, и над головой Брокка беззвучно раскрылся черный зонт.
– А вас все берегут, мастер. – Олаф стоял под дождем и, запрокинув голову, подставлял лицо холодным его плетям. – Вода тоже стихия, но, согласитесь, она не влечет так, как пламя.
– Что ты здесь делаешь?
– Я? – Олаф все же отвернулся от огня. – Смотрю. А вы, мастер, что делаете здесь вы?
– Вызвали.
Случайна ли эта встреча? Или Олаф знал, где случится взрыв, и…
– Думаете, не я ли бомбу заложил? – поинтересовался Олаф.
Пламя почти погасло. Оно еще пряталось в грудах камней, которые раскалялись, шипели и раскалывались с оглушительным треском.
– Бомбу?
Олаф поморщился:
– Бросьте, мастер. Не станете же вы уверять, что этот пожар… обыкновенен? Возник, так сказать, вследствие естественных причин?
Именно так и напишут в вечерних газетах, быть может, выразят некоторое сомнение в том, что дома пребывали в должном состоянии, попеняют пожарным за медлительность, но…
– Я ведь не глухой. Я слышу это пламя. И сейчас мне хочется заткнуть уши. А вам, мастер?
Брокк тряхнул головой.
Не услышать последний стон пламени, жалобный, рвущий душу, было невозможно. И чувство вины вновь ожило, на сей раз не перед людьми.
…Он не думал, что все обернется именно так. Он лишь хотел остановить войну.
– Меня вот занимает вопрос, – открыв дверь экипажа, Олаф вытащил старый и изрядно заношенный плащ, – кому и для чего понадобилось устраивать взрыв… здесь?
Плащ оказался слишком велик для Олафа. Он повис крупными ломаными складками, а черный капюшон с бурой латкой скрыл лицо.
– Нижний город. Жилой дом. Самый обыкновенный, которых здесь множество. Оглянитесь.
Брокк оглянулся. Дома возвышались, смыкаясь углами, касаясь друг друга плоскими крышами. Неба не видно. Куда ни глянь – бурые, расписанные дождевой водой стены, мутные стекла, за которыми проглядывает пустота.
Нижний город.
Фабрики. Заводы. Жерла труб, из которых в реку сливалась сточные воды. И желтый туман, остро пахнущий сероводородом. Пустыри и мусорные кучи. Крысы. Ежегодные эпидемии холеры и тифа. Разговоры о том, что Нижний город следует вычистить, но…
…слишком дорого.
И опасно.
Здесь обитают люди. Рабочий костяк, наполняющий жизнью что заводские утробы, что порты и пристани. Обживающий муравейники-дома, узкие улицы и темные беззаконные переулки. Здесь собственные правила, установившиеся давно этаким перемирием, которое позволяет Нижнему городу сосуществовать с Верхним.
Время от времени в Нижнем городе случались пожары.
Или бунты.
Кровавые разборки между бандами, в которые полиция благоразумно не вмешивалась, собирая лишь тела проигравших и редких калек, дабы передать их суду во имя формального соблюдения законности.
Нижний город нуждался в переменах, но Брокк прекрасно осознавал: это место не решатся тронуть из опасения, что и люди, и крысы, которых здесь было едва ли не больше, чем людей, хлынут на улицы Верхнего.
– Разве что… – Олаф задрал голову, скрытое под капюшоном, его лицо оставалось в тени. – Кто-то желает вызвать народные волнения. В конце концов, кого затронет смерть полсотни аристократов, случись подобный взрыв, скажем, на балу… да, трагедия, но трагедия локальная, как ни парадоксально это звучит. Кто-то, быть может, и выразит пострадавшим сочувствие, но большинство лишь позлорадствует.
– Весьма странно слышать подобные рассуждения от вас.
Дождь просачивался сквозь покрывало зонта.
– Вы, как и прочие, полагаете меня этаким… золотым мальчиком? – Олаф спрятал руки в широкие рукава плаща. На плече поблескивала нашивка со скрещенными топориками – эмблема пожарной службы. – Не отрицайте, мастер. Талантливый, но несерьезный, верно? Это стоит в моем личном деле? Если по сути, а не по формулировке?
– Почти угадали.
Олаф кивнул и ответил:
– У каждого своя маска. Вы вот притворяетесь равнодушным, но мы ведь не о масках, верно? А о том, что кто-то взорвал бомбу в Нижнем городе. И как бы ни затыкали рты репортерам, но слухов избежать не удастся. Сколько пострадало? Десятки? В городе станут говорить о сотнях, за городом – о тысячах. И о бессилии властей. Даже нет, бессилие простили бы. Заговорят о равнодушии.
Теперь, когда пламя замолчало, стали слышны прочие звуки. Ропот толпы словно шум прибоя, шелест дождя, звон сбруи и натужное гудение моторов, которые не заглушали, пусть бы и бочки опустели. Трескались камни, шипел пепел, захлебываясь в мутной воде. И ядовитая пена плыла по дорогам.
– Вы никогда не задумывались, мастер, по какому праву мы стоим над ними? – Олаф повернулся к людям, чьи лица гляделись Брокку одинаковыми. Белые пятна на сером полотне. – Их в сотни раз больше, чем нас. Они возделывают поля, они работают на наших фабриках и заводах, они, довольствуясь малым, производят многое, без чего ни вы, ни я не способны выжить.
– Более чем странные речи.
– Особенно для такого, как я…
Его род не из числа Высших, но сурьмяные многочисленны и богаты. А Олаф, будучи третьим сыном райгрэ, и вовсе не знал нужды.
– Мы сильнее, – ответил Брокк на вопрос.
– Когда-то были, несомненно. Но сейчас нас мало. А их много, особенно если принять во внимание тех, кто остался за Перевалом. Война проредила нас, но почти не затронула их. И когда люди поймут, насколько превосходят нас числом…
Он отряхнулся, пытаясь отделаться от мыслей, которые, похоже, возникали у Олафа не в первый раз.
– Или не поймут, но, скажем, устанут. Например, обитать вот здесь. Работать за гроши. Надрываться, пытаясь выжить. Воевать на нашей войне. Недовольство зреет давно, вам ли не знать. Вы ведь не столь слепы, как многие, кто полагает, будто мир неизменен. Столкновение неизбежно. Весь вопрос в том, когда оно случится.
– И полагаете, что бомба…
– Хороший способ подтолкнуть события. Мир все еще неустойчив.
Олаф пожимает плечами, а Брокк оглядывается, подмечая то, чего не видел раньше. Люди. В грязной одежде, вымокшие, серые, связанные с Нижним городом какими-то особыми тайными узами родства. Огонь покинул их, и они, растерянные, озирались.
– Опасный разговор, – заметил Брокк.
– Доложите о нем?
– Боюсь, что придется.
– Так, значит, я тоже на подозрении?
– В каком смысле «тоже»?
– Ай, мастер, – Олаф протянул ладонь, на которую опустилась серая бабочка пепла, она поплыла, прибитая струями дождя, потекла грязью сквозь пальцы, в рукав, – бросьте. Все знают, что вами занимается полиция. Вернее, не вами, а теми письмами, которые вы получаете… и не только вы.
– Ты тоже?
Это не было новостью, и Олаф лишь плечами пожал, сказав:
– Все наши. Но вы – больше остальных… и вот теперь этот взрыв. Не надо быть особо одаренным, чтобы сделать очевидные выводы. Дело перейдет на новый уровень, а подозреваемые… не так много тех, кто способен создать полноценный заряд. Вы. Я. Кто еще? Пожалуй, что Инголф. При всей моей нелюбви к нему и его снобизме, отрицать наличие у него таланта просто-напросто глупо… Риг? И Ригер… какой тесный круг.
– Меня не исключаете?
– А зачем? – Олаф улыбался, пусть Брокк по-прежнему не видел выражения его лица, но улыбку эту чувствовал. – Вы ведь под первым номером идти должны, как автор, так сказать.
– И зачем мне?
Безумный разговор.
И далекие раскаты грома глушат слова и рокот моторов. На экипаж забирается человек в толстой кожанке, он стягивает каску и высовывает ее под дождь. Плечи человека вздрагивают, и он почти плачет.
– Вам… хороший вопрос, мастер. Денежный мотив мы, пожалуй, отбросим. Он скорее подойдет для Ригера. Слышали небось, он опять проигрался и задолжал, причем не тем людям, которые легко прощают долги. Честолюбие? В вас оно есть, но вы достигли многого для своего возраста и… – Олаф кивком указал на руку. – Любимец Короля…
