Карина Демина - Механическое сердце. Искры гаснущих жил
Конечно, жаль покидать знакомые места, но… этот ведь не отстанет.
Кейрен, не приходя в сознание, свернулся клубком. Мерзнет, бедный… он же говорил, что сосуды слабые. И Таннис мысленно пообещала ему раскопать еще одно одеяло. Или два, если не истлели.
Благородный все-таки.
Нежный.
Глава 9
Дите стало лучше.
Она сидела в кресле и перелистывала страницы журнала, делая вид, что всецело увлечена если не чтением, то разглядыванием картинок. Но Брокк чувствовал на себе ее взгляд, и взгляд этот мешал думать.
– Что? – спросил он.
– Ничего. – Дита улыбнулась. – Думаю, поздравить тебя со свадьбой или сочувствие выразить?
О его свадьбе «Светская хроника», стремясь исправить «досадную ошибку», писала в самых восторженных тонах. И Дита, читая статью, с трудом сдерживала смех, а у Брокка не получалось сердиться на нее. Напротив, если этот фарс развеселил ее, то в нем имелся хоть какой-то смысл.
– Расскажи о ней, – попросила Дита, закрывая журнал. – И не хмурься, я все равно не поверю, что ты злишься.
– Слишком хорошо меня изучила? – Брокк отложил записную книжку. Рассказать о жене?
Кэри, последняя искра угасающей жилы. Лунное дитя с белыми волосами и глазами цвета янтаря. С привычкой смотреть сквозь ресницы, тоже светлые, словно пеплом припорошенные. Какая она?
Настороженная. Уже не испуганная, скорее опасающаяся.
Чего?
Брокк не знал.
Она ступала бесшумно, а прежде чем выглянуть в коридор или войти в комнату, замирала на несколько секунд. Прислушивалась? Прятала в юбках вздрагивающие руки? И сторонилась зеркал.
Его жена носила серые платья, закрытые и скучные.
Смотрела в пол.
И не заговаривала, если к ней не обращались.
Ее страхи все еще жили, но Брокк сторонился и их, и ее самой, не желая нарушать хрупкое равновесие.
Об этом говорить нельзя, но Дита ждет.
– Она… пожалуй, она ребенок. Постарше Лили будет, но все равно ребенок. И выглядит ребенком.
– Тебя это раздражает?
– Нет.
– Тогда в чем дело? – Дита приподняла бровь и тут же болезненно скривилась. – Если ты скажешь, что все в порядке, я тебе не поверю.
Вновь она угадала. Нет, не в порядке.
Эйо с мужем ушла на Перевал, а во вновь осиротевшем доме поселилась девочка с желтыми глазами, не способная заполнить его пустоту. Она редко выглядывала из комнаты и старалась держать дистанцию, что даже хорошо, потому что сближаться с нею – глупость неимоверная.
Брокк вежлив.
Она – предупредительна и послушна.
Наверное, Кэри можно было бы отослать, но…
– Сложно все. – Брокк коснулся витражного стекла. Лампа, купленная в антикварной лавке, нравилась Дите своей безыскусной красотой: молочно-белый фон и синие, красные, зеленые рыбины. – Сложно… она из Высших.
– И что?
– Ничего.
– Ты ей не нравишься?
– Нет, но… не знаю. Я не разговаривал с ней.
Случайные встречи. Совместные завтраки, которые проходят в настороженном молчании. И взгляд Кэри, устремленный если не на скатерть, то на его руки.
Знает?
Определенно. И если пока это знание не пугает ее, не вызывает отвращения, то скоро все изменится.
– Попробуй поговорить. – Кресло Диты покачивается, скрипит. – Как знать, вдруг понравится?
– Смеешься?
– Ничуть. – Она замялась и, сняв перчатку, вытянула руку. Дита разглядывала ее с удивлением. Сухая ладонь и тонкая пергаментная кожа, на которой проступили темные пятна. Ногти, напротив, сделались белы, хрупки. – Дело в том, что она из Высших, верно? И ты… опасаешься, что та старая история повторится?
– Она и повторится. Если я позволю.
– И ты думаешь, что, делая вид, будто тебе все равно, ты что-то изменишь?
– Я…
– Брокк, – прежде Дита не решалась перебивать его, – наверное, я не имею права указывать тебе, в конце концов, я ничего не понимаю в ваших отношениях, но мне кажется, ты обвиняешь свою жену в чужих грехах. И если она и вправду ребенок…
– Дети вырастают.
– Именно. Ты уже видишь в ней врага и сделаешь ее врагом. Попробуй иначе.
Брокк, повторяя ее жест, стянул перчатку. Тень его металлических пальцев скользнула по лампе, распугивая стеклянных рыб.
– Боги, ты переоцениваешь свое…
– Уродство.
– Я этого не говорила!
– Верно. – Брокк сжал кулак. – Ты добра. И ты человек.
– Это что-то меняет?
– Все.
Дита молчала, ожидая продолжения. А Брокк подбирал слова, чтобы объяснить то, что для него было очевидно.
– Я не способен защитить. – Металл сохранял тепло и подобие жизни, но оставался лишь металлом.
– Кого?
– Себя. Жену. Род. Я калека. Несомненно, полезный короне, но… это ничего не меняет. Я слаб, Дита. Лично я слаб. И как только в роду появится хоть кто-то способный встать на мое место…
– Ты его уступишь без боя. Но при чем здесь твоя жена?
Она человек, а у людей все иначе.
– Сейчас она смотрит на меня… настороженно.
И внимательно, подмечая любой жест. Оценивает? Ждет, когда он оступится, совершит ошибку? Брокк не знал. Но его компания вряд ли была ей по душе. Исполнив обязательный ритуал совместного завтрака, Кэри с явным облегчением пряталась в своей комнате. Она следила за Брокком, но издали, словно стесняясь этого своего интереса или же, напротив, опасаясь его гнева, пусть бы он никогда не давал ей повода думать, что способен обидеть.
Она была тиха.
Незаметна.
Девочка-призрак, о присутствии которого говорит лишь тонкий аромат гортензий, что остается на коврах и вплетается в многовековую тишину библиотеки, цепляется за корешки старых книг. Этот запах лозой обвивает дверные ручки, распускается узорами на столовом серебре, на скатертях и вазах…
– Она вырастет.
Его жена красива, но сама не понимает этой красоты, скрывая ее за простыми серыми платьями, которые слишком унылы, чтобы их и вправду выбирала Кэри.
– И поймет, как следует ко мне относиться.
– Как?
Вопрос Диты заставляет болезненно кривиться.
– Со снисхождением. Жалостью.
И не более того.
– Рано или поздно, но рядом с ней появится кто-то, кто… более ей соответствует.
Брокк видел, как это бывает.
Знакомство.
И несколько случайных встреч. Букет цветов и скромная визитка. Ничего не значащие фразы. Совместная прогулка в парке…
– И мне останется отойти в сторону и сделать вид, что я ослеп, оглох и слишком занят, чтобы заметить, как… самолюбие пострадает, но и только. В конце концов, я привык.
Дита слушала внимательно, упершись сухими пальцами в подбородок.
– Король не станет вмешиваться в семейные дела. А я… бросить вызов? Смешно. – Железные пальцы разжались со скрипом. – Его примут. Нет, вряд ли меня убьют, мой соперник…
– …которого еще нет…
– …не станет искать себе лишних неприятностей. Но жизнь, оставленная вот так, – это дополнительное унижение.
– Дело не в этой девочке, хотя ты уже обвиняешь ее в предательстве, которого она не совершала. – Дита прервала молчание, теперь она смотрела не на Брокка, но на разноцветных рыбок, вплавленных в молочно-белое стекло. – Дело в тебе. Помнишь, что ты сам мне сказал, когда я узнала о болезни? Шансов нет, но это не повод, чтобы сдаваться. А ты, Брокк, сдался. Заранее признал поражение и теперь ищешь в нем виноватых. Прости, если обидела.
В ее словах была своя правда.
– Дай ей шанс. И себе тоже, Брокк. Нельзя вечно прятаться по углам.
Возможно, но…
– Страшно поверить?
– Скорее, поверив, страшно ошибиться. – Брокк надел перчатку, под тонкой кожей скрывая металлическую руку.
Дита не ответила – заснула, и сон ее, как и во все предыдущие дни, был глубок. Брокк убрал с журнала ее руку, вялую, с сухой мягкой кожей, которая, казалось, при неосторожном прикосновении лопнет, расползется. Он коснулся волос, лица… Сколько ей осталось?
Месяц?
Два?
И вновь пустота и одиночество, тщательно оберегаемое от посторонних.
Пролистав журнал – в этом сезоне дамам настоятельно рекомендовали носить синее и лисий мех, – Брокк бросил его на стол. Вернувшись в кресло, к светильнику и рыбам, он вытянул ноги и закрыл глаза.
Жена? Он с ней поговорит… когда-нибудь, когда будет свободен от дел. Или хотя бы одного, нынешнего.
Четыре имени.
Четыре человека. И каждому из четверки Брокк верил как себе самому. Вновь и вновь он перебирал их, словно костяшки домино, силясь разглядеть за нанесенным рисунком еще один, скрытый смысл.
Инголф из рода Высокой Меди.
Бастард, и об этом обстоятельстве он не позволяет забыть ни себе, ни окружающим. Он молчалив и заносчив, как может быть заносчив тот, в ком есть кровь Высших. Самолюбив. Обидчив.
Но умен, а что хуже всего – умел.
Мог ли он?
Светловолосый, светлоглазый, имеющий отвратительную привычку тщательно подбирать слова, и так, что в каждой произнесенной им фразе чудился иной, скрытый смысл. В дурном настроении он язвил, высмеивая всех и вся, но… предать?
