Катерина Снежинская - Самый лучший демон. Благословлённые Тьмой, проклятые Светом

Катерина Снежинская

САМЫЙ ЛУЧШИЙ ДЕМОН. БЛАГОСЛОВЛЁННЫЕ ТЬМОЙ, ПРОКЛЯТЫЕ СВЕТОМ

Ты, сын мой, полагаешь себя рождённым Светом? А ты, дочь благодетельная, называешь своей матерью Тьму? Так скажите же, премудрые, кем станут дети ваши, ежели объединитесь вы в одно, полутьмой или полусветом?

Не рождается тень без луча солнечного. Но и света вы не познаете, не увидев вначале мрака. Так и души не имеют цвета единого. Всё понамешано, всё сплетено, позапутано — не разберёшь, не расправишь. Смиритесь Тьмой, и со Светом в душах своих. Только так вы счастье обретёте.

Глава первая

Фраза: «Ну не буду вам мешать» — означает, что помогать вам никто не собирается.

За тонкой перегородкой грохнуло, зазвенев пустыми жестянками. В стену бухнуло, как будто с той стороны по ней тараном вдарили — доски аж прогнулись. Кто-то вздохнул словно огорчённый слон, тяжело переступив по полу. Теперь уж скрипнули половицы.

— Тётя Арха, а тётя Ю опять жёрдочку съе… Ай! — звонкая затрещина напомнила неугомонной Ируш, что она находится в приличном месте. — Ну чего сразу драться-то? Я ж хотела сказать, мол, снесла тётя Ю жёрдочку. Чё, неправа я разе?

— Дурдом! — буркнула под нос ведунья. — Зверинец на выгуле.

Лекарка с ненавистью глянула на льняные лоскуты, укоризненной грудой лежащие на столе. И от всего своего большого сердца пожелала им сгореть. Корпию[1] щипать девушка ненавидела. Уж лучше сутками горшки выносить, чем выдёргивать колкие упрямые нитки.

Странно, но все остальные полностью разделяли её мнение. Желающих мыть судна находилось предостаточно. Готовить корпию не было ни одного.

— Иду! — крикнула Арха.

Видимо, получилось слишком громко, потому что за стенкой опять ботнуло, покатилось и финальным аккордом разлетелось с радостным стеклянным звяканьем.

— Тётя Ю, да что ж ты как корова-то?!

— Чтоб вам всем во Тьму провалиться!

Сердце у девушки было действительно большое и добрых пожеланий в нём хватало на всех.

Ведунья сгребла с колен кучку нащипанных ниток, переложив её на стол. По сравнению с горой лоскутов кучка выглядела неубедительно.

За перегородкой ударил гонг. Видимо, Ю добралась до бака с кипячёной водой.

— У-у-у!

Мычание лекарки вышло малоинформативным, но очень эмоциональным. Арха с досады грызанула подсохшую уже мозоль на большом пальце. Из вскрытого пузыря немедленно потекло. Пальцу стало больно. Ведунья со злости сунула его в рот, мстительно обкусывая оставшуюся корочку. Встала, стряхнув с фартука сор и пух. Чище он, конечно, от этого не стал.

— Ар, извини, я тут… того…

Кипенно-белая занавеска, закрывающая дверной проём, отодвинулась в сторону, демонстрируя девушке виноватую физиономию грахи.

Лекарка похвалила себя за сунутый в пасть палец. Вовремя она это сделала, честное слово. Прекрасной великаншу в последнее время считал исключительно Тхия. Все же остальные при виде отёкшего лица с заплывшими глазами и носом-пуговкой пугались. Вот и Арха едва не взвизгнула. Хотя должна была уже и привыкнуть. Но физиономия Ю, словно только что извлечённая из дупла с дикими пчёлами, действительно ужасала.

— Честно, не хотела я, — гудела граха, кажется, собираясь зайти в коморку.

— Да всё нормально!

Правда, из-за пальца, зажатого в зубах, получилось нечто вроде «т усё нырнальна». Но, главное, смысл понятен.

— Как же, нормально! А жёрдочку-то снесли! — нажаловалась Ируш, шаркая веником.

— Да не жёрдочку, а этажерку! — рявкнула ведунья. — Сколько раз повторять?

— А мне всё едино, — невозмутимо отозвалась вредная беса. — Тока снесли — и снесли. Зачем встають? Говорят же: покой нужон. Нет, скачуть, что твоя корова на льду! И всё сносют.

Ю покраснела ещё гуще, переливаясь всеми оттенками багрянца.

— Ты зачем встала, действительно? — вздохнув, проникновенно поинтересовалась Арха.

— Душно… — пожаловалась великанша и едва ли ножкой не шаркнула.

— Душно ей! Пойдём, провожу. Сразу позвать не могла?

— Да неудобно мне. Все делом заняты, одна я как дура.

Граха, конечно, была на пару голов выше лекарки. Раза в три шире и, кажется, раз в пять тяжелее. Но за последнее время они приноровились. Арха не столько подпоркой служила — на ногах-то Ю и сама держалась неплохо — сколько задавала верное направление.

Ведунья подсунулась под локоть великанши, тычком в богатырские рёбра указывая, куда повернуть надо.

— Ей неудобно, а мне тут подбирай всякое, — словно старая бабка бубнила Ируш, собирая с пола осколки.

— Выдеру, — пообещала Арха, шаркая мимо перевёрнутого стеллажа. Беса, ничуть угрозой не напуганная, презрительно фыркнула в ответ. — Иррашу пожалуюсь! — пустила в ход тяжёлую кавалерию лекарка.

Второй фырчок вышел ещё более презрительным. Маленькая зараза самой Тьмы не боялась. И очень быстро бегала. Что самое удивительное, действительно обгоняя шавера. Да ещё и по деревьям лазала, как белка.

— И вот что с ней делать, а?

— Вправду выдрать, — меланхолично посоветовала Ю, сосредоточенная на последовательности переставления ног, которых за огромным животом просто видно не было.

— Выдерешь её…

Задача и впрямь казалась нетривиальной. Как только Ируш начинали угрожать всерьёз, она корчила жалостливую физиономию и заявляла, что: «Несчастного ребёнка с глубокой психологической травмой каждый обидеть норовит!». При этом ещё в больших, голубых и чистых, как ясное небо глазах появлялись такие же кристально чистые слезы.

Никто из демонов так и не признался в авторстве фразочки. Но, наверное, даже сам сочинитель горячо пожалел о содеянном. Поэтому девчонка наглела день ото дня всё больше, искренне считая и лазарет, и все Дубки своей исконной вотчиной. И с этим оставалось только смириться.

Выбравшись из бывшего общинного сеновала, а ныне служебной каптёрки[2] при госпитале, Арха осторожно усадила граху на лавку и сама пристроилась рядышком, опершись спиной о стену. Идея подышать свежим воздухом показалась заманчивой. В сеннике и вправду было душно, пахло сухой травой, камфорой, йодом и эфиром. И сколько ни драй полы, а травяная труха, превратившаяся в пыль, всё равно висела в воздухе.

— Тьма, когда же это кончится-то? — тоскливо протянула Ю, с ненавистью глядя на нежно зеленеющие берёзки.

— Да ведь совсем немножко осталось, — привычно успокоила великаншу лекарка.

Граха в ответ также привычно кивнула.

Ну а что тут другое скажешь? Беременность Ю переносила плохо. Наверное, не унаследуй детёныш от мамы гораздо больше, чем от папы, всё давно бы уже кончилось. И весьма печально. Когда Арха сообразила, что у великанши не обычные недомогания будущей мамочки, ей захотелось счастливых родителей лбами стукнуть. Чтобы в следующий раз подумали, прежде чем на размножение решиться. Ведь кровь любого демона для арифеда настоящий яд. А в животе у Ю, между прочим, наполовину арифед обитал.

Ошарашенный такой новостью Тхия, растерянно пролепетал, что у жён его брата, в смысле, его собственных жён, ничего подобного не было. А потом пошёл биться головой об стену. Ведунья его от стены оторвала и отправила в бывшие владения бывшего же лорда Сареш. Вернулся оттуда рыжий с маленьким Данашем и полным отсутствием информации. Грахи по этому поводу ничего умного сказать не сумели. Они, оказывается, о несовместимости папочки и мамочки тоже не задумывались. Само всё получалось.

У Ю само не получалось.

Пришлось экспериментировать на свой страх и риск. Зато Арха теперь заслуженно гордилась первым, наверное, в этом мире опытом по переливанию демону человеческой крови. Впрочем, как и по переливанию крови вообще кому бы то ни было. Перспективы такая практика открывала богатые.

Правда, во время эксперимента лекарка чуть подопытную не потеряла. Оказывалось, что не вся кровь ей и подходит. И для лечения годилась исключительно та, которая по выражению Тхия «пахла особенно вкусно». Причём только для него. Ю разделяла гастрономические предпочтения супруга, игнорируя пристрастия других арифедов. Проверяя данную теорию на практике, Арха своего «кролика» чуть вторично во Тьму не отправила.

Зато теперь при госпитале обитали три «тёлки» с подходящей кровью. И ведунья от них даже шарахаться перестала.

А закончиться всё должно буквально со дня на день. Правда, это всех не столько радовало, сколько пугало.

Сидеть на лавочке и впрямь было хорошо. Природа разбуянилась вовсю: пригревала пушистым солнышком, ублажала безумным птичьим гомоном, перекрывающим даже привычный гвалт ставки. Радовала яркой зеленью только что распустившихся листочков.