Сезон охоты - Тимофей Петрович Царенко
Теперь уже рассмеялся я.
— Дружить с паразитом в собственном мозгу? У тех ребят, которые сидят тумане, на мозги намазан орган управления. Ты выжрала их как баночку йогурта и выскоблила языком.
— Да ни хрена ты не понял. Это симбионты. Благодаря этим блокам я могу смотреть на мир глазами каждого из тех, кто принял меня. А они могут заглядывать в головы друг друга, знал бы ты, какие у нас оргии…
— И ты хочешь меня пригласить в свою большую семью? В качестве кого?
— В качестве любимого ребёнка. Или парня. Или отца. Ты можешь стать кем угодно. У тебя будут десятки тысяч братьев и сестёр, друзей, отцов и матерей. Ты никогда не будешь один. Ты сможешь играть в свои игрушки.
— А ребята явно изобрели новую форму инцеста, респект, — это Карлсон прошептал у меня за спиной.
— А в чём смысл для тебя? Ты станешь мной, а я стану тобой. Слияние на уровне эмоциональных оболочек. Я буду хотеть всё то, что хочешь ты, я смогу уметь то, что умеешь ты. Мы будем вместе всегда! А ещё я могу вырвать твоё сознание из гибнущего тела и запустить его заново. Лекарство от смерти, Живой. Свобода.
— У меня вопрос. Сколько было тебя изначально? Сто двадцать восемь человек? Больше?
— О, я смотрю, ты уже успел раскрыть часть секретов. Я довольна, Живой. А какая разница?
— Да вот, понять хочу, осознает ли себя каждый из той толпы? Счастлив ли он? Всё ли ему нравится, не хочет ли он чего-то изменить.
Печаль рассмеялась, громко и заразительно. Следом за ней стала хихикать Нэнси. К ней присоединился Карлсон. Я тоже скривил улыбку, но взгляда от твари не отводил.
— Давай я тебе расскажу, каково это… Ты думаешь, нечто поглотило каждого из них? Нет, всё гораздо, гораздо, гораздо интереснее. Я — высшая форма каждого из них. Я — это любой из участников нашей маленькой секты, который поглотил память и личности остальных. Нет конфликта, нет сожалений, каждый получил больше, чем мог мечтать. Каждый — это Я. И я — это каждый.
Воцарилось молчание. Туман клубился вокруг, а я слушал удары тысяч сердец и тихий рокот тысяч моторов. Нэнси заговорила первой:
— Слушай, кажется, тебе ссут в уши. Что-то мне подсказывает, что есть разница между одноранговыми сетями и иерархическими. Свобода воли там носит условный характер. Это она решает, чего хотят слитые сознания. А для остальных — это да, собственные решения.
— Какие познания! Доводилось испытать на себе?
— Я тоже умею переваривать носителей.
— О, как интересно, но к тебе мы вернёмся, как только я закону с Живым. Могу обещать, ты не почувствуешь разницы. Её нет.
— Босс, а можно я на неё шляпу свою надену? — Карлсон, кажется, совсем не волновался, как и Плакса.
— Я люблю эксперименты, детишки! Мы обязательно всё попробуем. Итак, Живой, ты согласен?
— Я… я хочу в тебя войти!
— О как, ну раз добровольно, почему нет? Хочешь слиться со мной в момент оргазма?
— Ты не поняла. Я хочу войти в основу. Я сам хочу слиться с тобой!
Печаль рассмеялась, звонким, красивым, совершенным смехом, так могли бы смеяться ангелы, если б слушали тупые анекдоты.
Она подошла ко мне, близко. Очень близко. Её лицо оказалось рядом с моим. Я ощутил тонкий и абсолютно незнакомый запах. Перед глазами замелькали десятки формул. Что-то, что нарушало сознание, вызывало влечение. Желанный запах, вкусный запах. Запах женщины, матери, запах обещания, запах…
Она поцеловала меня. Тёплые губы, пытливый язык. Так целовала меня Лизи. Так целуют те, кто любят.
А потом…
Я увидел, как расплелось её лицо, теряя сходство с человеческим, как сотни тысяч игл коснулись моей кожи в ожидании. И я не заставил себя ждать. Сотни синих игл вырвались из моей кожи, по лицу потекли капли крови из разорванных сосудов. И эти иглы, тонкие нити, сплелись с белыми в одно.
Спасибо, Лизи, я знал, чего ждать. Спасибо, крошка, ты в очередной раз спасла мою задницу!
Сознание Печали было больше моего, десятки тысяч разумов, воля, которая накатывала ошеломляющим, неудержимым потоком, и меня размыло как кусок твёрдой глюкозы в кипятке. Моё «Я» погасло, но мне было уже плевать, я скользил по той самой сети и видел десятками тысяч глаз, чувствовал сотнями тысяч органов чувств, растворялся, сливался. А потом… пять миллионов шестьсот тринадцать тысяч и сто двадцать четыре тонких волоска проросли из моей кожи и коснулись крохотных семян, невидимых никому кроме меня. Сознания, спящие, сознания, чуждые человеческим. И они ответили мне разом.
Я висел в пустоте, крохотный огонёк в объятиях огненного шторма. Печаль не торопилась, я чувствовал её голод. Страшный, нечеловеческий, в тонких оковах воли. Само «Я» Печали, вокруг которого как канаты вокруг шайбы обвились другие сознания, лишённые воли, но обретшие опору. Голод заменил ей одиночество, голод заменил ей страсть, голод, который обрёл собственное «Я». От первого семени, крохотного сознания альдариона, слабейшего помпейского механизма, она забилась в экстазе. Проглотила его не жуя.
Она уже завладела разумом, ей было плевать на тело. Она ничего не успела понять…
— Вкусно! Дай ещё, ещё! Принеси мне ещё, и я оставлю тебе кусочек себя!
Я едва шепчу в ответ:
— Откройся! Я накормлю тебя!
— Да, да! ДА!
Второе, третье, эйфория била извращённую тварь. Она текла как шлюха от «розовой чумы», я всё знаю о дерьме, которое убивает. Она сама открыла щиты, она сама решила стать мной.
Я ощутил, как рисунки на коже пришли в действие и спирали из семян устремились по нитям, соединившим наши тела.
Нельзя соприкоснуться с чужим сознанием и не раскрыть своё в ответ. Нельзя пырнуть человека ножом и не быть на расстоянии удара. Нельзя запихнуть жертву в рот и не подставить ей своё беззащитное нёбо и нежные кишки.
Она успела поглотить ровно пятьдесят тысяч семян, а потом сложности сингулярности просто не хватило, её стал слишком мало, внимание распалось на ошмётки, и по незримым нитям устремились самые мелкие, самые быстрые альдарионы. Память о помпейских механизмах вела себя как стая. Десятки тысяч кусков сознания Печали, крохотные, но способные прорасти вновь. Фрактальный вирус искажённого разума. Каждый получил нечто большее, чем он сам. Получил и захлебнулся. Самым стойким потребовалось три семени.
Она рвала нити, она пыталась вырваться, но мои руки обхватили голову
