Восхождение. Янтарное взморье - Карина Вран
Тишина после музыки опускается на зал филармонии, в ней слышны лишь капель и дыхание тех, кто на сцене. Бард нежно проводит по клавишам, и те откликаются: печалью и радостью, тоской близкого расставания и ясным, как летнее утро, трепетом от случившейся встречи.
Нереиды не нападают. Застыв в воде подле сцены пятью женственными статуями, морские девы начинают петь. Эта песнь — без слов. «Вокализ», — всплывает в памяти художницы словцо из арсенала соседа-музыканта.
«О-о-о-о-о», — в унисон тянут объемный звук нереиды, изгибают и плавят, и вместе с голосами дрожит и плавится душа каждого, кто слышит сплав музыки гениального демона с пением моря о пяти голосах.
Хель плавно подымается, теперь она плывет в танце, а все прочие — замерли, затаили дыхание. Воздушно-крылатая легкость танцовщицы, внеземная игра музыканта, огонь их сердец и песнь моря сошлись в нестерпимо прекрасной гармонии.
Сколько длилась она? И миг, и вечность…
А после на Ла Бьен обрушился Девятый вал.
Часть 4
Гнев моря пал на безмолвный город. Все звуки, что еще не угасли под напором яростных волн, сосредоточились в Ла Мьюсика. Сигнальная башня стояла разбитая, как сломанный зуб; огромную, почти в человеческий рост, металлическую доску — било, по коей ударяли молотом — унесло вглубь города. Теперь она торчала из разбитого окна ратуши, подобно тесаку мясника в большой мертвой туше.
Живые попрятались в укрытиях. Чайки умчали от опасности, куда глаза глядят. Город-порт молчал. Разве только вода постукивала обломками о стены — где целые, а где уже лежащие в руинах.
В Ла Мьюсика вода, цветом схожая с чернилами, ринулась напором столь мощным, что мало кто успел осознать близость финала. Лишь Вал встал с банкетки, опустил крышку рояля, будто это могло уберечь инструмент, поклонился. Хель смыло в пируэте. Вала — в полупоклоне. Остальных Лазурное море загребло, кто как был. Хэйт только и успела, что убрать перо и бумагу в инвентарь.
Тьма, давление и ощущение взглядов, которым мрак кромешный не помеха. Все это царапает даже не кожу — самую душу. Озноб, мандраж и… страшный прилив любопытства, вот что накрывает Хэйт с головой вместе с чернильной водою.
Кроме взглядов в темноте есть и голоса. Приглушенные, обезличенные, они доносятся сквозь толщу воды обрывками фраз.
«Отмечены пресноводными…»
«Друзья…»
«Невозможно…»
«Мельчают озерные…»
«Младшие голодны…»
«Он звучал, как море…»
«Песнь глубже голода…»
«Та, легкая, показала, зачем у них два длинных плавника…»
«Она так гладко плыла…»
«Голодны…»
«Добыча…»
«Съешьте одного без метки…»
«Мало. Мало. Мало!»
«Друзья. Не еда…»
— Тихо! Не журчать! — рвет тьму и многоголосье рокочущий гул.
Некто огромный и исполненный силы, непостижимой для Хэйт, обрывает галдеж. И выносит вердикт.
— Море дарует названным легкую смерть. Один — младшим. За него сказать некому? Он — корм.
Водные оковы не дают озвучить возражения… Хэйт очень хочет подбодрить Локи, извиниться, что втянули его в это мутное дело, возможно, даже себя предложить на роль корма вместо авантюриста… В знак дружбы, к тому же, она — лидер клана, ответственность, взаимовыручка…
Тьма сгущается, размывает ход мысли. Вспышка! По глазам бьет свет, обычный дневной свет, к которому приходится привыкать после чернильного мрака.
Когда Хэйт проморгалась, выяснилось, что забросило ее в круг воскрешения в Велегарде, причем вместе с Маськой. Остальных явно по другим кругам разбросало.
— Мась? — позвала подругу художница.
Гнома не откликнулась, со стеклянным взглядом продолжила глядеть прямо перед собой. Глава Ненависти осмотрелась: знакомая площадь, прямо тут когда-то (всего лишь месяцы игры назад, а по ощущениям — как в прошлой жизни) она расклеилась и ныла, что напарница из нее никакая, даже хилые гоблины рвут ее, аки тряпочку, и стоит ее, бесполезную, бросить.
— Мась?
Хэйт подергала безучастную ко всему внешнему напарницу по тем местами славным, а местами гиблым приключениям за чувствительное — чернявый хвостик с малиновыми прядками.
— Твари, какие же они все твари, — абсолютно нехарактерно для себя выпалила Массакре; взгляд по-прежнему мутный, как грязное стекло.
Мимо проходили другие игроки: кто возрождался после неудачных схваток, кто просто топал по людной площади. Некоторые косились на сидящих на холодных камнях квартеронку и гномку.
Гнома в дорогущем (для своего уровня — едва ли не лучшем, если оставить за скобками эпик) снаряжении, с топориком из эргиума, оплетка рукояти из драконьей кожи, щит из чешуи бурого драколиска. Бронированным задом на камнях, ноги в разные стороны. С ней рядом на корточках дроу (на четверть) в простенькой тканой одежде (Хэйт для прогулки по приморскому городу не экипировала небесное разноцветье, обошлась неброской одежкой на замену). «Бедная» тормошит «богатую», наверное, со стороны смотрелось несуразно.
— Гады морские? — предположила Хэйт, так как малая забыла уточнить, кого она костерит не по-детски. — Надо написать Локи, спросить, как он, что с ним де…
— Знаешь же сказку о маленькой морской деве? — оборвала поток мысли гнома. — В нашей адаптации — Русалочка. Автор правил концовку, дева моря становилась девой ветра, мораль там со слезами и хорошими поступками… Не суть. Вот ТАКОЙ голос отобрали у девочки. Дали ноги, способности к танцу и невыносимую боль. Отрезанный язык и перманентные страдания за билет в мир людей. В котором, если ты хоть в чем-то отличаешься от социума — тебя не примут. ТАКОЙ голос за попытку стать… другой, обрести «бессмертную душу»? У малышки не было и шанса.
Конечно, художница читала «Русалочку». Правда, в ее книге история заканчивалась пеной морской, без каких-либо альтернативных дев ветра.
Мася шумно выдохнула, как если бы сидела не на открытой всем ветрам городской площади, а в душной потогонной парилке. Как будто силилась выпустить наружу то, что накипело. В зрачках вместо привычного искрящегося веселья — плеск темных волн, тоска, неприятие.
— На инаковость могут закрыть глаза, если у тебя есть власть или деньги, а лучше и то, и другое, — бесцветным голосом продолжила малая. — Или если на тебя распространит влияние тот, у кого имеется вышеперечисленное. Принц-покровитель женится, статус фаворитки немая танцовщица теряет, что делает свита? Те самые люди с «бессмертной душой», к которой стремится морская дева? Начинают вымещать обиду за милость венценосного красавчика, ее ж приблуда долго получала «ни за что». А она даже пожаловаться не может, язык-то отрезан. Как знать, может участь пены морской лучше, чем жизнь среди двуногих.
Переосмысление
