Бессилие и ужас в театре кукол (СИ) - Ставрогин Максим
Когда это кончилось, он устало опустил лицо в раскрытые ладони. При этом он говорил о том, что эти сны начались просачиваться в реальность и что спать больше нельзя ни в коем случае. Скоро у него из носа потекла кровь, но ему было лень даже вытереть её, а потому в скором времени все его тело, как и ванна, были орошены каплями крови, а лицо так и вовсе наполовину окрасилось в красный. Слегка расслабившись, Марк стал размазывать эту жижу повсюду кругом себя, рисуя незамысловатые фигуры.
Спустя несколько минут в дверь позвонили. Юмалов подумал, что это странно, ведь на дворе все ещё стояло раннее утро. После этого до его ушей донеслись шаги Кости. Заинтересовавшись, Марк торопливо включил холодный душ, смыл со своего тела всю ту гадость, что налипла на него, и уже через пять минут стал одеваться. Скоро он уже был в коридоре. А там подозрительное действо: дверь в подъезд была открыта, в ней стояла строгого вида девушка в полицейской шапке. Это сразу насторожило юношу. Он укрылся за дверью и вслушался в их разговор.
— Когда? — задавал вопрос Сотин.
— Вчера вечером.
— Хорошо, там же есть кому позаботиться о всех формальностях, верно? Сестра, к примеру.
— Да, но… — девушка несколько опешила и растерялась.
— Ничего, мама всегда меня недолюбливала, а потому была бы только рада, если бы я в этом деле не участвовал.
— Хорошо…
На некоторое время в квартире повисла неловкая паузка. Даже Марк немного смутился, хотя казалось бы, однако Костя был как всегда спокоен и непоколебим, впрочем юноша всё равно чувствовал какую-то фальшь в этом человеке. Быть может, он не был настоящим стоиком? Быть может, он был всего лишь его симулякром? Эти мысли не имели значения в тот момент, поэтому Марк тут же от них отмахнулся и, дождавшись, когда девушка уйдёт, вышел к Косте.
— Это ведь не помешает нам? — недовольно спросил Марк.
— Что? Нет. Нисколько. Всё в порядке, можешь собираться.
— Да? — облегчённо вздохнул юноша. — Замечательно. Кажется, ты и впрямь стойкий человек. Или, может, у тебя были не очень хорошие отношения с матерью?
— Хм, у неё со мной — возможно, у меня же с ней были прекрасные отношения. Я её очень любил.
Конечно же, Костя сказал эти слова очень спокойным тоном, как само собой разумеющееся, и ничего в нём не выдавало скорби. Юмалов же несколько растерялся и смотрел на товарища непонимающе. Костя, однако, понял эту растерянность превратно.
— Ну чего ты так на меня смотришь? А что я должен страдать? — заговорил он. — Я должен впасть в апатию, депрессию и пустить к чёрту все свои планы и вообще жизнь? Да, она умерла, но мои страдания ничего не изменят, никому они не сделают жизнь лучше. И, Марк, если любишь кого-то, то всегда помни, что этот человек смертен. Потому его смерть не должна вводить тебя в смятение, ибо это нормально, это рано или поздно произойдёт. Если будешь помнить это, то и во время жизни человека, которого любишь, будешь ценить его больше. Я дал своей матери всё, что мог, я рад, что мне с ней повезло, и рад всем тем моментам, которые были у нас, но теперь её жизненный путь кончился. В этом нет ничего страшного, это просто надо принять. Я не собираюсь грустить, это слишком эгоистично даже для меня, — Костя улыбнулся.
— А-а… как скажешь, — отмахнулся Марк, но про себя подумал, что это всё ему было более чем понятно, но…
— Чего ты такой недовольный? Эй, куда?
— Я завтракать, — отозвался Марк, шаркая ногами в сторону кухни да уткнув нос в пол, как последний из горбачей.
Ближе к обеду они вышли из дома. Оказалось, что у Кости была своя машина. В ней они и поехали в город. Всю дорогу в руках у Марка был зажат вчерашний портфель. На лице у него совершенно ничего не читалось, словно вместо лица на нём в утреннем свете блестела маска, но вот в душе у парня было неспокойно. Он предчувствовал большие события и очень волновался, о чём говорили вспотевшие ладони и трясущиеся ноги, но в то же время он неутомимо ждал предстоящих событий.
— Приехали, — вдруг произнёс Сотин.
Повернув голову вправо, Марк увидел большое здание у парка — самый крупный банк в городе, на котором, собственно, и держалась немалая часть экономики Лжеца.
— Благодарю, — улыбнулся Юмалов, развернувшись к Косте
— Тем не менее я все ещё не совсем понимаю… зачем всё это.
— А знаешь что? Я тоже, — после этих слов Марк засмеялся и вышел из автомобиля.
— Удачи. Она тебе понадобится, — попрощался Костя, и на том они разошлись, мимолётом перекинувшись друг с другом взглядами, в которых читалась мысль о том, что это была их последняя встреча.
Марк дошёл до здания банка и остановился. Перед ним светилась дверь. Словно ворота в Содом, что вот-вот загорится, возвышались они над юношей. Крепко сжав кулаки, он тем самым попытался спрятать дрожь. Вдох-выдох. Его грудь высоко вздымалась, а поток воздуха, выходивший из рта, оставлял на стеклянной двери тонкий паровой след. И вот он уже дёрнулся вперёд, намереваясь войти внутрь, сделал шаг и вдруг остановился, а затем развернулся и торопливо встал на прежнее место. Вдох-выдох, и вот он было снова дёрнулся вперёд, но резко замер и стал судорожно оглядываться по сторонам.
— Чёрт, я наверно выгляжу слишком подозрительно. Тц, надо… надо отвести подозрения! — и сам над собой посмеялся, но сценку играть не перестал.
Задумавшись на пару коротких мгновений, Юмалов в очередной раз быстро выдохнул и непринуждённо так привстал на цыпочки, да принялся покачиваться вперёд и назад. И вот, спустя ещё секунд пять, его рука таки уверенно потянулась к дверной ручке и уже почти схватила её позолоченную поверхность, как вдруг его грубо одёрнули за плечо.
— Парень, ты издеваешься? — Обратился к Марку грубый, зернистый мужской голос, напоминавший, почему-то, своим звучанием гречку.
Обернувшись, Юмалов увидел пару средних лет: пузатого мужчину и женщину с короткой фиолетовой стрижкой, что смотрели на него с изрядной долей раздражения, а так же презрения. Ни говоря ни слова, юноша сделал шаг в сторону пропуская людей внутрь. Невольно, давая им проход, он, к своему несчастью, позволил лицу обрасти кислым выражением и озлобленным взглядом.
— Какая поганая молодёжь пошла: орут ночами под окнами, шатаются всюду, блюют портвейном на прохожих — жить на одной планете с ними просто невозможно. Ещё и стоят тут, пройти не дают.
— Да это всё нашенское образование! Не учат их ничему, — сказала мужу женщина.
— Не образование это, а в семьях никто не воспитывает, вот и всё.
Подслушивая этот разговор, Юмалов молча проследовал за ними и вошёл в банк. Ему чудовищно хотелось высказать своё возмущение: и то, что он не такой, как все эти юродивые подростки, и то, что это их поколение воспитало нынешнее, и то, что они уж точно не хуже прошлых поколений и много чего ещё, что всегда хочется высказать предкам, но никто никогда не высказывает, а если и высказывает, то вызывает у них лишь смех и ещё большее презрение. В конце концов, Марк сдержал этот глупый порыв и просто промолчал, ведь не было никакого смысла вступать в спор, они — эти самые споры — всё равно бесполезны, лишь нервы расшатывают. Да и его мысли отвлеклись на нечто более важное, чем пара старпёров: красота помещения.
Внутри здание было очень величественным. Высокие потолки напоминали собой лепестки кислицы, закрывшиеся на ночь. Острыми краями мраморно-белые части потолка сталкивались друг с другом и в точке их соприкосновения вырастала величественная люстра, распадающаяся множеством хрустальных капелек, что отражали жёлтый, искусственный свет. Внизу же находились обыкновенные полупрозрачные кабинки с офисными столами и офисными же рабочими внутри них. То и дело кругом стучали и щёлкали клавиши клавиатур, что входили в резонанс в древним величием здания. Эти кибитки было будто бы призваны в это место, чтобы опорочить его и привести к равновесию. Вместе они представляли Инь-Ян. А в окнах тем временем утренним огнём горели фрески. В углах банка стояли горшки с очень крупными растениями, очевидно тропического происхождения. Их широкие листья порой заглядывали внутрь кабинок, словно любопытные звери, и тогда рабочие своими канцелярскими ножницами отрезали кончики больно любознательных листов, отчего те смотрелись какими-то рубленными и квадратными.
