Ледяное небо - Евгений Артёмович Алексеев
Но я обогнал его. Взмыл свечой и под самой границей облаков, соколом упал в хвост «Фантома» и когда увидел в перекрестье прицела мясистый затылок Хаббарда — нажал гашетку — пушка выплюнула ослепительный залп огня, пронзив кабину, бензобак. Оглушил взрыв. В мгновение ока «Фантом» превратился в огромный пылающий шар. Я едва успел отвернуть, чтобы меня не задело здоровенным куском крыла, пролетевшим прямо перед фонарём кабины.
«Миссия завершена успешно», — возвестила система. «Вы получаете 500 баллов опыта. И 120 премиум-баллов».
Неплохо. Внезапно вернулась зима — небо посерело в морозной дымке, словно с него смыли все краски.
Когда сердце начало снижать бешеный ритм, я осознал, что катапультироваться Броуди и Хаббард не успели. Но почему-то не ощутил ни малейшего укора совести. Если Броуди — такой же игрок, как я — выполнит штрафную миссию и вернётся. Если нет — черт с ним! Сам напросился.
Покувыркавшись от избытка чувств в небе, я лёг на обратный курс.
Замерцал красный глазок топливомера — закончилось топливо в основных баках, и я щёлкнул тумблером, включив перекачку из дополнительных.
И вдруг оглушила странная тишина.
Но не та, которую ощущаешь сквозь рокот турбин в предрассветном небе, когда несёшься над рекой, а совершенно мёртвая. Сильно и прерывисто забилось сердце у самого горла, противная струйка пота скользнула по виску. Я раздвигал крыльями невесомую белёсую хмарь, всё сильнее проваливаясь к земле, и лишь слышал собственное тяжёлое дыхание и шипенье кислорода в маске.
Метнул взгляд на топливомер — в норме. Температура масла в норме. Но обороты на нуле. Что за чертовщина?
Катапультироваться? На сотни миль вокруг — ни одной живой души. Если только здесь не шныряют «Красные волки». Или настоящие. А до авиабазы— пару сотен миль.
Говорят, полёт для лётчика — несколько часов скуки и пару секунд ужаса. И такие секунды я и переживал сейчас. Время замедлилось, стало вязким, растянулось как резиновая лента. И на одном конце был я, а на другом — моя жизнь.
Я бросил джет в отвесное пике. Он падал в полной тишине как камень. Только не испугаться, не сдрейфить. Я кричу, кричу не от ужаса, а чтобы выровнять внутричерепное давление, и не дать лопнуть барабанным перепонкам. Набираю побольше воздуха в лёгкие и ору, потому что нужно.
Земля нарастает стремительно, притягивает магнитом, сливаясь в серое неразличимое месиво. Видеть себя со стороны я не мог, но почему-то представлял отстранено, как серо-голубая стрела в полной тишине падает вниз и вниз. А пилот, то есть я, даже не пытается отвернуть.
Секунда, другая растянулись на века. Уже нет возможности катапультироваться — скорость слишком высока. И, кажется, даже мой ангел-хранитель закрыл глаза от ужаса, не понимая, что я делаю. Заглохшая турбина нехотя набирает обороты от плотного потока воздуха, прокачивает в камеру сгорания негодное топливо.
И вдруг — кабину наполнило рёвом до краёв, залив душу горячей душной радостью — движок завёлся, и я резко взял ручку управления на себя, едва не чиркнув крылом по крыше заброшенного здания.
Резкая боль обожгла виски, от страшной перегрузки я ослеп, и лишь рефлекторно выровнял машину. Бросил взгляд на приборы — ничего не вижу. Полная тьма. Затошнило, вязкой кислотой обожгло рот.
Лётчик может летать без ног, с протезами, но не может летать без глаз. Он должен видеть хотя бы приборы, а я не видел даже их. И никто, никто не мог сказать мне, куда я лечу.
И лишь спустя мгновения, растянувшихся на века, я прозрел на один глаз. Выровнял машину и понёсся на опасной малой высоте к авиабазе.
Вот уже на горизонте прорисовался высокий «стакан» диспетчерской вышки с обветшалым балкончиком наверху, и я начал снижение, сбрасывая скорость. Я потерял стереоскопическое зрение, и определить точно, сколько осталось до взлётной полосы не могу, веду только на рефлексах — так, как делал в последние двадцать лет.
Погода испортилась, снежная дымка закрутилась в розовую муть, сквозь которую едва пробивались тусклые лучи солнца. И тут облачная кисея расступилась, и я с облегчением увидел сереющие среди белоснежной пустыни взлётно-посадочные полосы. И вдруг волосы зашевелились у меня на затылке. На полосе прямо по курсу торчал высокий столб с перекладинами разной длины — длинной, средней и короткой, украшенные мигающими огоньками, как новогодняя ёлка. Откуда это взялось? Когда взлетал, этого не было — я помнил точно. Не паникуй, не паникуй — успокаиваю себя, и лихорадочно пытаюсь вспомнить, что это такое.
А МиГ всё ближе и ближе и вот-вот воткнётся к чёртовой матери в это выросшее из ниоткуда препятствие. Мозг работает на пределе, пытаясь лихорадочно вытащить из памяти, что это может быть. И вдруг пронзает мысль — а что мне напоминают эти странные огоньки «святого Эльма»? Ну,конечно!
И в последний миг, когда я уже должен был врезаться, столб с огнями «лёг» на землю, превратившись в бегущие огоньки — наземные мигающие маяки, указывающие место посадки.
Когда самолёт остановился, я ещё некоторое время сидел в кабине, сорвав кислородную маску, впитывая всем телом неподвижность и твёрдость опоры под собой. Отодвинув фонарь, с трудом вытянул тяжёлое тело и спустился вниз по лестнице. Отдышался и потряс головой. Закрыл один глаз, потом другой. Правый глаз по-прежнему ничего не видел.
— Герр майор, как вы? — голос Гюнтера звучал с сильным беспокойством.
— Аллес ин орднунг, Гюнтер. Всё в порядке.Спасибо.
Я сделал пару шагов и замер на месте. Развернулся.
— Гюнтер, а как твоя спина?
— Спина? — он растерянно заморгал. — А что с ней?
— Ну, твой племянник сказал, что у тебя радикулит или что-то вроде этого?
— Племянник? Герр майор, я не иметь племянник. Я есть один в семье.
Это совсем не удивило меня. В голове пронеслась вся цепочка, и я ощутил себя полнейшим идиотом, так что вспыхнули щеки от стыда — так глупо попасться. Как мальчишка!
— А почему тебя не было в ангаре в полдень? — поинтересовался я.
— Я отдыхать, герр майор. Вы сказать мне.
