Скверная жизнь дракона. Книга седьмая - Александр Костенко
* * *
Деревья с грохотом падали, придавленные огромным весом. Птицы с надрывным криком улетали прочь, а звери с истошными воплями разбегались. Кроны леса возмущались происходящему. Ветки хлестали меня по лицу, ногам, рукам, телу, шипы срывали кожу, оставляли кровоточащие порезы. Острые камни протыкали ступни, бередили кровоточащее мясо. Шипение позади меня подгоняло бежать ещё быстрее, ещё быстрее, и ещё. Спасаться, не оглядываться. Лес кончится, я выберусь, и смогу ускорится.
Нога попала в ямку, подвернулась, хрустнула. Сознание окрасило красным, я распластался на земле, содрал о камни кожу на груди и рёбрами упал на торчащий корень. Из груди вылетел треск, воздух выбило, сломанное ребро пробило лёгкое и кожу, натужным хрипом воздух попадал в лёгкие. Из глаз брызнули слёзы, я потянулся руками к корню перед собой и начал подтягиваться к нему, помогая здоровой ногой. Потом ещё один корень, ещё, ещё. Шебуршаший звук позади нарастал, приближался, чувствовался смрад из огромной глотки.
Я подтянулся к очередному корню — и что-то тяжёлое придавило сломанную ногу. Я заорал и провернулся, потянул руки к ноге, освободить ей. Огромная змеиная голова неморгающими глазами смотрела чётко на меня. Рот с шипением открылся, ядовитые клыки отогнулись от нёба.
Молниеносный бросок. Клыки впились в ключицы, пробили сердце, лёгкие, ушли в живот. И выпрыснули кислотный яд, с бульканьем растворявший органы. Из моего рта сфантанировала кровь, спазм сковал мышцы. Я ухватился за основания клыков, старясь вытащить себя. Змея играючи подняла меня и закинула в рот, её челюсти начали закрываться прессом мусороуборочной машины. Ноги подогнулись, я упал на колени, руками упёрся в закрывающиеся челюсти, старясь их остановить. Сгибаемая поясница натужно затрещала. Змея дёрнула головой, спина хрустнула, меня сложило пополам, сдавило, сплющило.
Я закричал, задёргался, потерял чувство пространства, ударился животом и грудью обо что-то твёрдое. Руки и ноги заметались в разные стороны, они отталкивались от чего-то, ногти со скрипом царапали что-то. Глотку сдавило, крик прекратился. Я нечленораздельно замычал, заметался взглядом по деревянному полу, деревянной кровати, каменным стенам, витражному окну, письменному столу и стулу в дальнем крае помещения. Меня пробил озноб, всего затрясло, скрутило. Я сгорбился, сложился калачиком, подсунул голову между коленей, обхватил себя руками.
Не знаю, сколько я пролежал на полу, скрываясь от наваждений очередного кошмара — но солнце пробивалось через окно, а палец на левой руке болел. Из-под ногтя торчала длинная щепка, и вся в крови. Глубоко вошла, до самого конца. Я вырвал её, чувствуя боль и облегчение. Пол вокруг меня был влажным от пота, такой же была кровать.
Я заставил себя встать, одеться, и на пружинящих от слабости ногах выйти в главную комнату. Невольница академии с кожаным ошейником ждала меня около входной двери в комнаты. Испуганная криками, она всё же поклонилась. Уже одиннадцать часов. Завтрак давно прошёл, обед нескоро, но на кухне что-то осталось из закусок. Я растерянно покачал головой. Невольница показала на дверь в широкую уборную, где на умывальном столе в тазике разведена тёплая вода. Я растерянно покачал головой.
Какой в скверну смысл? Умываться, есть, пить, дышать? Какая в скверну надобность во всём этом? Я даже не понимаю, как добрался до академии из Фраскиска, как проехал по тракту, как вступал в караваны. Последние двадцать дней зияют прорехой в моём сознании. И в академии я уже который дней. Зачем? Чтобы что? Решить вопросы? С кем? Зачем? Пожри меня скверна — какой теперь во всём этом смысл?
В дверь постучали со всем упорством, у меня сдавило виски от боли. Невольница открыла дверь. В комнаты вошёл матон с вертикальным шрамом на губах. Он подошёл ко мне и поморщился.
— Когда ты в последний раз мылся?
— Что? — недоумённо спросил я.
— Почисти зубы, — матон прикрыл нос и рот кулаком и отступил на несколько шагов. — Архимагистор недоволен тобой. Он передавал тебе просьбу оградить академию от семейных дрязг. Это последнее предупреждение не доставлять академии проблем.
— О чём ты вообще говоришь? — потерянно спросил я.
— Уже час около главных ворот академии стоит карета и телеги. Тебя ждёт к себе ксат.
Ксат, карета, проблемы академии, семейные дрязги — все эти слова ломом пробили моё сознание. В голове загудело, чувства обострились, мысли пробежали по руслам нервов с обычной скоростью. Я едва справился с подступившей тошнотой. От меня пахло засаленной кожей, чем-то затхлым и сгнившим. Я попытался что-то сказать, открыл рот и удержал рвотные позывы. Желудок до колик скрутило от пустоты.
Я показал матону один палец, намекая предоставить время. Тот кивнул и сказал, что будет ждать около входа в общежитие. Я отправился в уборную, умываться, на ходу бросив невольнице «баня и завтрак». Девчонка поспешила поклониться и заверить, что во встроенной в общежитие бане должна была остаться тёплая вода, она сейчас растопит печь и принесёт поесть в комнаты.
Уже через час я вышел из общежития, помывшийся, позавтракавший, и в чистой одежде. И с ненавистью во взгляде. Эти крылатые суки припёрлись ко мне после всего, что сделали. Я практически бежал по мощёным дорогам первого кольца академии, желая как можно быстрее оказаться за воротами и набросится на тварь за ними, разорвать на части, отрывать по кусочку, жрать его плоть, смаковать его мучения. Но за воротами я едва не оступился и не упал на землю, весь мной настрой схлынул.
В сотне метров от ворот стояла карета без всяких украшений, чуть поодаль от неё пятёрка телег и двадцать рабов в белых одеждах, с посохами в руках и кожаными ошейниками. Около кареты стоял ксат, спиной к воротам. При моём приближении он развернулся. Я узнал эти прямые и спокойные черты лица, складки морщин и редкую для ксатов тёмно-серо-синюю кожу. Но я не узнал карие глаза с вертикальным зрачком.
— Ты не Налдас, — процедил я.
— Налдас? — задумчиво произнёс ксат, взглядом гуляя по небу и что-то выискивая в памяти. — Да, вот то имя. Нишар’Нудалкас. Крепкий, ему не потребовалась помощь на Плетях Души.
— Ты, — ошарашенно прошептал я. — Я помню тебя. Там, в пещере.
— Да, названный Лик’Тулкис, —
