В тени короля - Ольга Ясницкая
— Погоди, что ещё за пожар? Чего это он там боится?
— Ты что, из Пустошей вылез?
— Вообще-то да.
— Точно! — Диана рассмеялась. — Ну тогда слушай. Около двух недель назад сгорел дотла Регнумский терсентум. Это официальная версия, но мне удалось подслушать разговор магистров. Так вот, никакой это был не пожар! Там даже забор в пыль стёрли, плётчиков заживо сожгли, а все до единого осквернённые куда-то исчезли. Думаю, это дело рук твоего «нулевого». Мы его Разрушителем зовём.
Артур восторженно присвистнул:
— Ну Керс, ну смергов сын! Интересно, что он удумал?
— Керс? Это и есть тот самый «нулевой»?
— Ага. Керосин, мать его… Сопляк с раздутым самомнением.
— Можно подумать, у тебя самомнение не раздутое, — Диана потрепала брата по отросшему ёжику волос.
— Не раздутое, а заслуженное, — пробурчал он.
— Насчёт принцессы, ты же понимаешь, что Брутус стережёт её, как зеницу ока? Девчонку на цепь посадили, охраняют круглосуточно, к ней так просто не пробраться, да и не просто — тоже.
— Всё я понимаю, и Севир догадывался. План у него был вполне ничего, между прочим. Нам всего лишь нужно было отыскать надёжного взломщика, по-тихому вывести девчонку и переждать недельку в укрытии, а потом мы спокойно бы вывезли её из города как какую-нибудь знатную, в карете — всё как полагается, и не нужно было бы по полям-пустошам скакать, рискуя жизнями.
План и впрямь казался неплохим, вот только сложно сбежать по-тихому, когда натолкнуться на патруль проще, чем на торговца лимонадом в знойный полдень.
Диана удручённо вздохнула:
— И что ты теперь собираешься делать? В Легион тебе возвращаться нельзя.
— Я что, на самоубийцу похож? Да и ищейка, поди, всё уже растрепала.
— Ищейка не вернулась, Артур. Брутус до сих пор думает, что вы на задании.
Брат резко приподнялся на локтях:
— Ты уверена?
— Абсолютно! Девятая здесь частый гость, я её знаю как облупленную. Она, кстати, была в ту ночь… — осёкшись, Диана насторожённо посмотрела на брата. Его лицо тут же помрачнело, на скулах заиграли желваки. — Прости, я не должна была…
— Нет, сестрёнка, извиняться тебе не за что, — Артур повернулся к ней и, подтянув к себе, крепко обнял. — Мне нет прощения, я понимаю, но давай постараемся забыть. Я не хочу потерять тебя, Крольчонок, ты всё, что у меня есть.
Диана слушала, как мерно бьётся его сердце, чувствовала, как вздымается грудь; горячая кожа мягко жгла щёку, и почему-то сейчас совсем не хотелось забывать о той ночи — ни с кем ей не было так хорошо.
— Ты ни в чём не виноват, Артур, прекрати себя терзать. Лучше скажи, что нам делать? Я не хочу, чтобы ты опять исчез на полгода!
— Обещаю, я обязательно что-нибудь придумаю. В Перо нам без принцессы путь заказан, но можно сбежать куда-нибудь на окраину или к уруттанцам.
— А что, если мы попытаемся всё-таки вызволить девчонку? Тогда мы сможем присоединиться к Перу.
— Даже не знаю…
— Но она же осквернённая, а осквернённые своих не бросают. Да, она странная немного, но за неё отдали жизнь четверо наших. Представь себе, четверо! И добровольно!
— Ты про тех недоумков? — Артур хмыкнул. — Они как раз живее всех живых.
— Живее живых, говоришь? Похоже, у вас там весело, — она провела рукой по старой отметине на его груди — первый бой на Арене, первая победа, сделавшая Девяносто Седьмого знаменитым Вихрем. Как же давно это было!
— Весело — не то слово, терсентум и рядом не стоял, но там свобода, Ди, настоящая свобода!
— Значит, нам туда и надо. Вытащим как-нибудь нашу принцессу, дай мне время подумать, а пока поживи здесь, никто тебя не выдаст. Главное, пёсьему сыну на глаза не попадайся.
— Кому?
— Сто Семьдесят Второй, чтоб у него жало отсохло! Ты должен его помнить.
— А, этот… Чёрт, точно! Ублюдок же всё папаше донесёт. Пожалуй, нужно прибить засранца.
— Никого прибивать мы не будем! Нам нужно сидеть тихо как мыши, — подняв голову, Диана посмотрела брату в глаза. В бледном свете лампы они казались чернее смолы, но всё такие же родные и тёплые, полные любви и нежности. — Артур, я так счастлива, что ты вернулся! Мне так тебя не хватало.
Он заботливо заправил выбившуюся прядь ей за ухо:
— И мне тебя, Крольчонок. Ещё бы с этой мразью разобраться… — его глаза холодно сверкнули, на губах проскользнула злая усмешка. — Ничего, время есть…
— Не смей, Артур, не трогай его! — она впилась ногтями ему в плечи. — Ради меня… ради нас! Сейчас мы должны просчитывать каждый наш шаг, иначе оба сгинем, так и не добравшись до Исайлума. Или ты смерти своей ищешь? А обо мне ты подумал?
Артур молчал, и его молчание нешуточно настораживало. Нет, смерть Брутуса ничего, кроме беды, не принесёт.
— Послушай, ты же знаешь, мне плевать на боль, а то, что он сделал… Проклятье! Можешь назвать меня сумасшедшей, но я ни о чём не жалею, и не жалела ни секунды!
— Ты не понимаешь, о чём говоришь, Ди! Что значит, не жалеешь? Он унизил тебя, надругался… Он отнял у меня честь! Да лучше бы я жопу свою подставил!
— Дурак ты! Никто у тебя честь не отнимал, — Диана приподнялась, чтобы чмокнуть гордого брата в щёку, но вместо щеки коснулась его губ. Не случайно, но и не намеренно, это вышло само собой, и стоило почувствовать вкус его губ, ощутить его сбившееся от неожиданности дыхание, и то самое, глубинное, вырвалось наружу. Осторожное прикосновение превратилось в поцелуй, безответный, но не менее восхитительный.
Брат оторопело замер, и лишь тяжёлое дыхание выдавало в нём борьбу, которой Диана уже давно проиграла. Но его оторопь вскоре прошла, и Артур, слегка отпрянув, укоризненно покачал головой:
— Ди, это неправильно, так не должно быть.
— Почему? Кто сказал, что это неправильно?
— Ты же моя сестра… Так не принято.
— Не принято у кого? У людей? — она притянула его к себе за шею. — Так мы и не люди, Артур, нас их законы не касаются. Будь честен с собой, брат, нас же влечёт друг к другу. Наша любовь всегда была чем-то особенным, и эта тварь учуяла её, захотела отнять, растоптать своим натёртым до блеска сапогом. Но — будь он проклят! — я даже благодарна ему за эту попытку.
Диана потянулась к его губам, но он вновь остановил её.
— Не нужно…
Она не выдержала его укоризненного взгляда и стыдливо потупилась:
— Не смотри на меня так, Артур. Можешь не верить мне, но та ночь — лучшее, что
