Проклятый род - Руслан Валерьевич Дружинин
– Ты стал матёрый…
– Мне всего тридцать восемь Зим, я ещё многих в этом племени переживу, – постарался улыбнуться скиталец. – Хотя, признаться, жить с Навью не просто.
Он хотел сказать это как можно легче, но жена сразу учуяла скрытую в его голосе тяжесть:
– Ты зол на мя. Сызнова возводишь на племене…
– Прошли те годы, когда я бросался на всё, что казалось мне диким. Двадцать Зим я мечтал сделать Навь похожими на людей Тёплого Лета. Ты знаешь, я всегда надеялся изменить ваш уклад. Но и скитальцы могут не плохо учиться. Теперь мне известно, что Мокошь плетёт ваши судьбы, Волчьи души приходят с взрослением, а Навьи женщины любят кусаться, когда греются в объятьях мужей.
Кровь заиграла в Анюте, ей захотелось поскорее прижаться к мужу. Но лицо Олега вдруг помрачнело, скиталец всё-таки хотел серьёзно поговорить:
– В укладе Навьего рода есть то, с чем я не смирюсь, и это останется дикостью, даже среди замёрзшего мира. В вашем роду только Навь, но в племени есть подневольные люди.
– Ты о чернухахз прорекати мни возжелал? – догадалась Анюта.
– Правда, ты согласилась не делать набегов, но охотники всё это время хватали невольниц, кто заходил в границы нашего леса. Люди скитаются в поисках новых мест, одиночки с трудом пережили десять Зим Мора. Они ищут других выживших, чтобы построить общины. Семьи идут со взрослыми женщинами и совсем юными дочерями. Но в лесу на них нападают и силой тащат под землю. О том, что происходит дальше, ты, конечно же, знаешь.
Анюта молча смотрела на мужа. Разговор и правда был не из простых. Как много раз скиталец пытался изменить уклад её племени, и в чём-то Анюта ему уступала. Но, похоже, с началом войны Олег начал сомневаться сильнее. Скиталец никогда не любил вида крови и не признавал даже необходимой жестокости, и в этом всегда оставался чужим для охотников. Даже с родными детьми Олег перестал находить общий язык. Анюта с болью смотрела, как он отлучается от её племени.
– Чернухи при наюших семьях живе: греютси подле наюших къстров, ять наюшу снедь. Девы в лоугове замкнуты супротив воли, ано мы не гнобим ных. У чернух свово место, свый доулг пред роудом, – старалась говорить Волчица строго и прямо. – Подсобляют вестам Щено взрастити, чернух охранят семья, коя их держе. Обиде чернуху – се обиде охотца. Всё, ще им должно сдеять – дати чадо от Нави. Дети сии – намо не слуги, в сих тече наюша кровь; дети – из наюшего роуду. Весты сих чад наставляти на разум, як свовых. Чадо не ведат, хто ныго мати, и лишь в сем мни за чернух скорбно: зрети, яко твый сын али дочь взрасте, но кличут «мати» не тобя, а хъзяйку твову, – Олег хотел возразить, но Анюта не позволила себя прерывать. – Без чернух намо не сдюжити! Роуд под земью живе, коль сей добычи не буде, в семьях вязки зачнутси, а сие не угодно Укладу. Егда десять Зим мы в лоугове живе, ныш роуд пересох. Нарождалися слабы, тщедушны Вълчата, духоум бесноваты! Нихто не хоче боле зрети сего. Нарекай худом сие, но егда племене не може бысть доубрым!
Анюта начала злиться и не хотела говорить дальше, но Олег настоял:
– За все годы с Навью я почти убедил себя в этом! Там – на воле, случается вещи страшнее! В закрытых общинах женщины страдают от голода, от жестокости, от равнодушия! Знаешь, что говорят оседлые о Зимовке? «В Тепле всё стерпится!», – лишь бы не на морозе, лишь бы не умереть без крошки еды. Я каждый день себе повторяю, что Навь ещё не так плоха, как остальные, но смириться с тем, что мы делаем, не могу! Когда мир погибает каждый стоит за себя. Мы всего пятьдесят Зим без тепла и без света, а уже верим в первобытных богов, насилуем, режем друг друга! Мне стыдно за человечество…
– «Человечество», «мораль», «милосердие» – чужи словесы, коими тешитси твый щур! – лязгнула зубами Анюта.
– Во многом он прав…
– Твый «доубрый» щур трижды мя хоче сгубити, ано по сей день живе в наюшем племене! Ныго нихто не троне, не отомсте, не обиде. Седуну всё десть, ще он токмо испрашивал, ано стърый сказалец як прежде злоубен. Як язык у ныго повернулси проречь, ще Навь жестокая?!
Анюта вдруг порывисто обняла мужа. Казалось, они только что ссорились и были готовы показывать зубы, но в склоках жена боялась потерять больше, чем получит от смутного чувства победы.
– Ты мни нужон, Олежка! – прошептала она. – Не верь ни едному, ще не по любе с тобою сошласи! Азмь намо чад нарожати, за твый доубрый взгляд звирем вою, но супротив племене не пойду. У Нави нит хъзяев, въжаку надоть верных охотцев, а подомною земь пошатнуласи – израда в племене, бунт! Без Старшего Вълка и Старшей Вълчице не устояти. Ты, Олежка, – мой Първый Вълк. Не из наюшего роуду, ано крепче тобя со мною рядоум не буде…
Крепко обнимая Волчицу, скиталец сказал:
– Я с тобой, родная. Как забыть мне, через что мы прошли? А за Владу с Серко я тебя до конца своих дней любить буду, никогда не оставлю. Без них и меня словно нет. Ты мне семью подарила, я ни о чём не жалею... Помнишь, ради тебя я открыл двери бункера и впустил Навье племя? И сейчас я живу в тёмных мороках только ради тебя…
– Обещати любити мя, Олежка, обещати николиже не оставити! – прижалась крепче к своему мужу Анюта.
– Я не просто обещаю тебе это, родная,
