Время жить. Трилогия (СИ) - Тарнавский Виктор Вадимович
И тут совсем рядом захлопали взрывы. Это пришельцы вышли-таки на первую линию обороны Стражей.
Первая линия только сейчас называлось первой. Для построивших ее некогда картагонарцев она-то была последней, причем не тем последним рубежом, на котором полагается вставать насмерть, а так… вспомогательными точками, предназначенными для подкрепления огнем наиболее опасных направлений… если, конечно, до этого дойдет… во что картагонарские фортификаторы, похоже, не очень верили.
Поэтому дотов в этой линии было мало. Поэтому открыть огонь по танкам пришельцев вообще удалось всего нескольким расчетам. Поэтому стрелять им приходилось с неудобных углов, с неудобного расстояния (и неудобным оружием). Поэтому из всех ракет цели достигла только одна. И, наконец, поэтому несколько долгих, решающе долгих секунд никто на корабле не понял, что же в действительности произошло.
Понимание пришло к командиру внезапно как удар молнии. Подземные укрытия можно было проигнорировать. Засевших в них филитов можно было проигнорировать. Даже неожиданную потерю одного-единственного "Громовержца", поморщившись, тоже можно было проигнорировать. Но боевой компьютер не умел игнорировать мелочи. "Выпущено снарядов: одиннадцать. Достигнуто попаданий: один. Поражено целей: один." Несколько секунд командир молча пялился на экран, не веря своему прозрению. Это было неслыханно. Это было чрезвычайно опасно. Это было…
У филитов появилось ручное оружие, способное уничтожать танки.
Решение пришло сразу же. Но танки уже успели дойти до второй линии укреплений.
Странный рокочущий звук нарастает, нарастает… и наконец перекрывается оглушительным грохотом выстрела из мухобойки. Точнее, трех выстрелов, прозвучавших почти одновременно. Бункер сразу же наполняется рвущим легкие дымом. Но натягивать респиратор нет времени. Проклятую остановку с плеча – вниз и самому туда же, съежиться, скорчиться на пыльном бетонном полу, потому что, потому что… Потому что пришельцы всегда отвечают ударом на удар. И что-то взрывает землю перед амбразурами, с визгом проносится над головами, звонко выбивает кусочки бетона из стен. Но теперь уже можно осторожно привстать. И выглянуть наружу. Нет нужды говорить, что первым это успевает сделать Шанви.
– Есть один! – в упоении кричит он, но в ушах звенит, и голос доносится как бы издалека. И с разочарованием: – Справа…
У Шанви и Эванга – левая амбразура.
Теперь поднимается на ноги и Кен Собеско. Верно, с правой стороны, в каких-нибудь пятидесяти метрах попыхивает зеленым дымком танк с огромной выжженной дырищей в корме. Еще два танка видны подальше, метрах в ста. Они – о, ужас! – парят в метре над землей, и трава под ними даже не прогибается.
Эти танки и не думают убегать. Они медленно, с достоинством разворачиваются навстречу укреплениям второй линии.
Кен Собеско даже удивился тому, как быстро им удалось перезарядить мухобойки.
Командир мрачен и суров. Еще семнадцать его машин уничтожены или получили тяжелые повреждения, требующие капитального ремонта. Приказы приказами, но он больше не подставит свои танки под первый удар. Иначе такие потери могут посчитать чрезмерными.
И что бы не говорили в штабе о потере темпа наступления, он не намерен оставлять в тылу такого противника.
Оставлять безнаказанным.
– Выжгите эти гнезда, – говорит он в микрофон. Он рад тому, что в голосе его нет ни малейших эмоций.
Танк медленно надвигается прямо на них, грозно опустив сдвоенную пушку. Верхний ствол тонкий и длинный, нижний потолще, с раструбом, похожий на шланг огнемета. Собеско вспоминает, как расплывались подобно горячему воску каменные стены церквушки в далекой зермандской деревне чуть больше двух недель… столетия назад. И его передергивает.
– Скорее, – хрипит он, взваливая на плечо мухобойку и помогая Млиско втиснуть ее в амбразуру.
И сразу же выстрел. Но капризный снаряд уходит в сторону и пропадает из поля зрения. Танк не реагирует.
Снова выстрел. Это Шанви. Снаряд высекает сноп искр на массивном наклонном лбу танка чуть ниже орудия и, не разорвавшись, рикошетирует. Броня дымится, но танк продолжает медленно продвигаться вперед. До него уже метров сорок.
Тяжелая стальная дверь бункера приоткрыта. Десяток крутых ступенек ведут вниз, в соединяющий бункеры второй линии узкий подземный ход.
– Всем вниз! – кричит Собеско. – Майор, стреляй! Он сожжет тебя! Вниз!
Интендант-майор Мзупси не реагировал. Он не слышал ни крика Собеско, ни хриплого дыхания белого от страха Лакни, склонившегося под тяжестью направляющей. Он не видел ничего, кроме медленно приближающегося танка, воплотившего в себе всю горечь, все отчаяние и все нечеловеческое напряжение последних дней.
До самого конца он был уверен, что успеет выстрелить первым.
Старший лейтенант Моностиу стоит на вершине скалы и, шевеля губами, напряженно корябает в планшете. Азимут… Дальность… Упреждение… Внизу солдаты возятся с реактивной установкой.
Проклятый механизм! Как много нужно знать, чтобы не промахнуться из него по совсем крохотным отсюда коробочкам вражеских танков.
Вспышки, далекие взрывы… Вдруг танки останавливаются… и поворачивают обратно. Снова что-то сверкает, и не поймешь что за дальностью расстояния.
Покрытое пылью лицо старшего лейтенанта расплывается в хищной улыбке. Остановка – это именно то, что ему нужно. Солдаты расчета, выполнив все необходимое, скрываются в укрытии. Внизу рядом с остановкой остается только сержант. Его рука на рычаге. Осталось только не пропустить момент, когда пришельцы возобновят движение.
Есть! Альдо Моностиу поднимает и резко опускает руку. Прямо у него над головой с воем и ревом проносятся снаряды. Пора скрываться и ему, он стоит на самой вершине – открытая всем ветрам мишень. Но старший лейтенант медлит и успевает увидеть, как сначала один, а потом и второй танк скрывается во вспышке попадания.
Старшему лейтенанту Альдо Моностиу будет суждено пережить этот бой. Контуженного и оглушенного, его откопают из-под груды камня, и солдат, нашедших его, поразит радостная улыбка на лице потерявшего сознание офицера. Но это будет только через несколько часов.
Командир в бешенстве вскакивает с места.
– Старший-один! – приказывает он ведущему "Молний". – Выметите начисто этот перешеек! Я хочу, чтобы больше никто, никто не посмел выстрелить по нашим танкам!
И поле перед Тороканскими Воротами превращается в ад.
Адъютант помогает маршалу Моностиу подняться. На подземном командном пункте тускло горят немногие уцелевшие аварийные лампы, отбрасывая фантасмагорические тени. Командирский перископ заклинило, в визире – темнота. Свод прямо над головой пересекает широкая трещина, из которой сыплется песок. Вместо правого крыла – завал, похоронивший под собой связистов.
– Тока нет, связи нет, – докладывает генерал-квартирмейстер. Он без фуражки, из раны над левой бровью сочится кровь. – Аккумуляторный отсек, похоже, тоже поврежден.
И верно. Аварийные лампы начинают медленно гаснуть.
Оставшиеся в живых медленно спускаются вслед за маршалом по узкой винтовой лестнице. И оказываются в большом ангаре. Там рядами стоят танки. Новехонькие на вид танки с длинными стволами мощных орудий, пахнущие свежей краской и дизельным топливом. И с гранидскими скрещенными алебардами на башнях.
Знаменитый Последний Резерв. Гигантская рукотворная пещера глубоко под скалами, построенная незадолго до еще той войны под самым носом у картагонарцев и предназначенная для размещения целого танкового полка, задачей которого было нанесение удара во фланг и тыл прорвавшимся в Ворота вражеским войскам.
Тогда Последний Резерв не понадобился. А все же, оказалось, не зря строили! И время как бы снова отматывает назад двадцать лет. И танки те же – тяжелые "Зверобои", прославленные в войну "охотники на крупного зверя", до сих пор не снятые с вооружения. И люди те же – среди танкистов заметны пожилые, прошедшие огонь и воду ветераны. И командир все тот же – тогда полковник, а ныне корпусной генерал Винру, старый товарищ. Вот он и он сам. В комбинезоне, в шлемофоне, руки уже, как всегда, вымазаны смазкой…
