На грани выживания - Кайла Стоун
— Ты теряешь внимание. — Лиам сидел на краю большого пня и проверял бинты под своей рубашкой, практически не чувствуя ветра. — Ты уже забываешь, чему я тебя учил.
— Вы собираетесь отпустить Лютера. — Слова вырвались у нее прежде, чем она успела подумать. Это не давало ей покоя с момента дурацкой встречи в мэрии.
Вчера Дейв Фаррис объявил, что завтра днем совет освободит Джеймса Лютера, изгнав его из Фолл-Крика под страхом смерти.
Ханна и Бишоп не изменят своего мнения. Лиам, между тем, был другим. Лиам был солдатом, воином. Он делал то, что требовалось.
Если кто-то и мог изменить результаты голосования, то это он.
Лиам смотрел вдаль на деревья, его лицо оставалось невозмутимым.
— Это не мне решать.
— Черта с два. Ты спас наш город. Как скажешь, так и будет.
— Здесь не диктатура. Я даже не в городском Совете. Пока что Совет решает.
— И ты собираешься просто стоять и смотреть, как убийца остается безнаказанным?
— Если Совет так проголосует.
— Это полное дерьмо, и ты это знаешь.
Долгое время никто не говорил. Сила вернулась к ее измученным конечностям, даже когда гнев разгорелся внутри нее, горячий и опасный, как провод под напряжением.
— Тебе следовало бы его прикончить.
— Я же сказал не мне решать.
— Ты должен покончить с ним. Ты знаешь, что это правда!
— Тебя что-то беспокоит. — Лиам сказал это как утверждение, а не как вопрос. — Что-то большее, чем Лютер.
Сомнение зародилось в ее душе. Квинн почти сказала ему. Чуть не проболталась о том, что произошло после нападения собак, о странных, угрожающих незнакомцах.
И о Саттере.
Возвращение Лиама идеально отвлекло внимание. Никто не задавал вопросов по поводу истории Квинн и Майло. Солгать оказалось легко. Возможно, слишком легко.
Чувство вины укололо ее, когда она наблюдала за Лиамом. Квинн не любила врать, и ей не нравилось просить Майло подыграть ей, но она знала, что они скажут, знала, что скажет Лиам.
Пусть взрослые разбираются с Саттером. Те, у кого больше навыков, больше опыта, кто-то больше, старше, лучше. А может, они вообще ничего не будут делать с Саттером.
Глупый городской Совет ни черта не сделал с Лютером. Они собирались его отпустить.
Она больше не могла им доверять. Она не могла доверять никому, даже собственному предательскому сердцу.
Но Квинн знала одно — она могла позаботиться обо всем сама. Она ведь убила Розамонд Синклер своими собственными руками?
Лютер все еще жив.
Саттер все еще на свободе.
Воющая боль внутри нее, страдание, пустота и отчаяние — это не закончится, пока они не окажутся на глубине шести футов.
Лютер находился под вооруженной охраной. Квинн не могла добраться до него. Как только совет отпустит его, он уйдет прочь. Далеко.
Саттер, с другой стороны…
Саттер управлял ополчением, вступил в сговор с Розамонд и посеял хаос в Фолл-Крике. Саттер убил ее мать.
Ужасные образы промелькнули у нее перед глазами: Октавия стоит на коленях на снегу перед ступенями здания суда, руки связаны, иссохшие щеки, пустые глаза. Трупы, падающие с каждым выстрелом из ружья, Саттер, держащий оружие, удовлетворенно кривящий губы, его глаза, сверкающие жестокостью.
— Квинн, — позвал Лиам.
Она чувствовала это — опасное подводное течение прямо под ногами, тьму, которая готова поглотить ее целиком. Это низкое жужжание под кожей, режущее, как тысяча бумажных порезов.
Тогда она поняла, что будет делать. Почему она не хотела никому рассказывать о том, что видела.
В ее голове возникли зачатки плана, грубые и бесформенные, меняющиеся, как масло на воде. Семя чего-то, формирующееся в жизнь.
Это исправит то, что сломалось внутри нее.
— Квинн? Ты закончила на сегодня?
Квинн моргнула, переключая внимание на Лиама, на лезвие в своей руке, на деревья, двор, дрова, сложенные у сарая.
Она могла бы проваляться неделю на холодной твердой земле. Но не будет. Предстояло сделать слишком много. Она поднялась на ноги.
Маттиас Саттер — покойник.
И она та, кто его убьет.
Не обращая внимания на мучительную боль в мышцах, Квинн выпрямилась, напрягла бедра и приняла боевую стойку.
— Ещё раз.
Глава 39
Лиам
День девяносто седьмой
Джеймс Лютер стоял в центре пустого шоссе, со связанными руками. На нем была та же одежда, которую он носил уже несколько недель, его исхудалое лицо покрывали пот и грязь.
Он стоял перед ними, вызывающе и гневно.
— Вы не можете так со мной поступить!
Ханна напряглась. Сбоку от нее Призрак издал предупреждающий рык.
— Считай, повезло, что ты еще дышишь, — сказал Лиам.
С Лютером, привязанным в импровизированной тележке за велосипедом Лиама, они с Ханной проехали двадцать миль на север от Фолл-Крика, мимо местных ферм и кварталов, туда, где Напьер-авеню пересекается со Старым 31-м шоссе, рядом с колледжем Лейк-Мичиган.
Лиам просил Совет высадить Лютера в глуши в шестидесяти милях от города, чтобы затруднить его возвращение и посеять хаос, но Совет проголосовал против.
Запасы бензина сокращались до критического уровня; нужно поберечь то, что осталось, для нужд и чрезвычайных ситуаций.
Слова Квинн эхом отдавались в его голове. «Ты должен прикончить его». Лиам не был уверен, что она не права — или что их сегодняшний поступок не вернется и не аукнется им.
— Куда мне идти? — воскликнул Лютер. — Никто меня не примет!
Лиам достал свой нож и разрезал стяжку, связывающую запястья Лютера.
— Это не наша проблема.
— Вы приговариваете меня к смерти!
Лиам фыркнул.
— Если бы это было правдой, ты бы уже был мертв.
— По крайней мере, у тебя есть шанс. Я предлагаю тебе им воспользоваться. — Голос Ханны звучал твердо, глаза оставались непреклонными. — Если ты вернешься, я сама тебя убью.
Лиам не сомневался, что она подразумевала каждое слово. Ханна умела сострадать, но она не похожа на мягкую снежинку.
Лицо Лютера исказилось.
— Вы сказали, что отличаетесь от ополченцев.
— Мы отличаемся.
— Но ты такая же неверная? Лгунья и обманщица. Ты поклялась. Дала мне слово.
Ханна поморщилась, но ее подбородок остался поднятым.
— Я не святая. И никогда не говорила этого.
Лютер смотрел на Ханну так, словно поверил ей настолько, насколько мог, но он сейчас не в том положении, чтобы спорить. У него ничего нет, и он это знал.
Он должен молить их о милосердии, хотя не заслуживал ни унции доброты Ханны.
— Еще раз заговоришь с
