Записки мертвеца: Часть II - Георгий Апальков
— Тёплых вещей возьмём?
— Ага.
— Как много?
— Не знаю.
— Зонт нужен будет?
— Наверное.
— Берём?
— Можно.
Там, на той стороне реки, нас ждала совершенно новая жизнь — именно жизнь, а не выживание, если верить рассказам диджея с Фаренгейта о тех местах, в которые они планировали направиться. Но ни малейшего энтузиазма по этому поводу никто из нас не испытывал. Ира и её мать — по понятным причинам, я — из-за того, что старался сопереживать им. Да и город покидать мне было тоскливо, несмотря на всё, что происходило на его улицах, и несмотря на то, что воздух над ним был заражён всякой гадостью с атомной электростанции, о чём я частенько забывал, и мне приходилось напоминать даже самому себе о том, почему мы не можем остаться здесь, в этой квартире. Мы ехали прочь не потому что хотели, а потому что были вынуждены. И я, садясь за руль минивэна, старался думать о том, что непременно вернусь сюда ещё раз. Когда-нибудь: в те далёкие, славные времена, когда кошмар последних дней планеты будет уже позади.
Я знал, куда нужно было ехать, но знание моё было весьма условным. Как и многие горожане, я, находясь на любой улице, всегда знал, с какой стороны находится река. Даже если я был в недрах своего района, который от центра отделяли добрые десятки километров пути — даже тогда я знал, что река — это где-то там. «Куда-то туда» мы и отправились сегодня, в пятом часу дня. «Где-то там», на юге должен был быть мост, соединявший город с пригородом и являвшийся частью большой дороги, ведущей в сторону тех самых восточных населённых пунктов, в которые и направлялась группа из Фаренгейта. Я знал, как добраться дотуда. Но понятия не имел, с чем мы столкнёмся на пути.
Машину пришлось вести мне. Я с радостью бы поменялся местами с Ириной матерью: уж у неё-то водительского опыта было побольше, чем у меня. Да только она не изъявляла желания садиться за руль. Мы ехали по улице, параллельной той, на которой Леонид Николаевич встретил своего убийцу. Она вела мимо промзон к другой большой улице, а дальше — к центральному городскому скверу. Там располагалась главная городская площадь, за обстановкой на которой всего несколько недель назад я следил с экрана телевизора. Всего несколько недель назад здесь были бои между боевой техникой, солдатами, вооружёнными стрелковым оружием, с одной стороны и полчищами заражённых горожан — с другой. Именно здесь развернулась самая жестокая бойня между армией и мертвецами в начале этого кошмара.
Едва мы выехали на перекрёсток, соединявший улицу, по которой мы двигались, с центральным проспектом, я увидел рекламный щит. Ещё одну рекламу самого растиражированного в городе охранного предприятия — Стар-К. Только теперь, помимо героически взиравшего вдаль вооружённого человека, помимо названия компании и их фирменного слогана, на щите красовались и другие слова, неровно и, видимо, в спешке написанные красной краской поверх баннера. Длинный и броский слоган Стар-К, известный наизусть любому, кто хотя бы раз в неделю включал местный телеканал и попадал на рекламный блок, перекрывало сообщение из всего-то двенадцати букв, оставленное кем-то, кто очень сильно хотел донести свою правду до тех, кто когда-нибудь проедет мимо этого рекламного щита и прочитает то, что на нём написано. «Стар-К. Спокойствие ваших границ», — гласила печать на баннере. «Старков — мразь!» — гласили кривые красные буквы поверх неё.
Пост-апокалиптические элементы уличного искусства на этом не исчерпывали себя. Проезжая мимо городской администрации, мимо здания, в котором в прежние времена заседал мэр, трудно было не заметить граффити, раскинувшееся почти во всю протяжённость его главного торца, обращённого к проспекту. Автор, по всей видимости, был не лучшего мнения о всенародно избранном градоначальнике, исчезнувшем с экранов телевизоров ещё раньше, чем президент. Может быть, в порыве необузданной злобы, а может — в дурмане последовавшей за вымиранием анархии и вседозволенности, автор восклицал: «Гросовский — трусливая падаль!» Слова благодарности в адрес полковника, командовавшего зачисткой города, и в адрес мэра, осуществлявшего управление городом в кризисный период, мы встречали то тут, то там. Всё это, как и прочие приметы времени, обращало на себя внимание: сожжённые дотла автомобили, здания городского центра, пережившие пожары и разграбления и смотревшие на центральный проспект пустыми чёрными глазницами выбитых окон, оторванные конечности, валявшиеся тут и там, и кровь. Асфальт проезжей части, тротуары и пешеходные дорожки были усеяны тёмными пятнами запекшейся крови, которые дожди и за полтора долгих месяца не смогли смыть, и которые, наверное, так и останутся тут в качестве напоминания о бушевавшей здесь войне с ожившими мертвецами до тех самых пор, пока не выпадет снег. Казалось, что уж где-где, а здесь, в районе центральной площади, не орудовали никакие банды мародёров и не укрывались на вторых этажах зданий те немногие, кому посчастливилось пережить всю эту мясорубку. Мы проезжали самое сердце нашего города и видели, что оно мертво.
Не знаю, смотрели ли Ира с Екатериной Дмитриевной по сторонам так же внимательно, как это делал я. Обе они ехали сзади, в пассажирском отсеке минивэна. Они говорили о чём-то друг с другом, но я не слышал, о чём. Наверное, о чём-то, что было поважнее наблюдения за картиной снаружи. Но мне, сидевшему на водительском кресле, не оставалось ничего, кроме как наблюдать. И думать. Я вспоминал, чем, если верить открытым источникам, закончилось противостояние заражённых и военных с полицией здесь, в центре. Остатки их сил вынуждены были отступить за реку, исчерпав боезапас и не справившись с натиском мертвецов. Последним местом их дислокации в городской черте было здание администрации. И если отсюда их оттеснили мертвяки, то где они все
