Записки мертвеца: Часть II - Георгий Апальков
Миновав школу и автобусную остановку рядом с ней, я встретил первого мертвеца за всю дорогу. Он сидел на траве, под окнами многоэтажки, оперевшись спиной на берёзу. Прямо напротив, на дороге, стояли две машины, столкнувшиеся и сгоревшие дотла когда-то, видимо, очень давно. Рубашка на теле сидевшего у дерева мертвеца была порвана, в коже на его лице застряло несколько мелких осколков битого стекла, и я предположил, что мертвец был одним из участников этой аварии. Другого участника я увидел в одной из машин: в виде обгоревшего до костей тела. Что здесь произошло? Когда? Были ли ещё погибшие? Эти и многие другие умные вопросы я не успел себе задать: мертвец, сидевший у берёзы, повернул голову, открыл глаза и уставился на меня.
Наверное, это всё в нашей природе: когда на нас пристально смотрит другой человек, мы либо отводим взгляд, либо пытаемся каким-то образом вступить в диалог со смотрящим. Сказать ему что-то вроде: «Привет», — или спросить: «Чё вылупился?» — да что угодно, лишь бы не было этой неловкой паузы, этого провисания, эмоционального напряжения, требующего немедленной разрядки и сиюминутного катарсиса. А всего-то — один только взгляд незнакомца! Раньше, когда я ездил в маршрутках, я любил проводить эксперименты на эту тему. Столкнувшись с кем-нибудь взглядами, я нарочно смотрел на него в ожидании реакции. Опытным путём я выяснил, что в отношении этих самых гляделок люди делятся на четыре типа: тех, кто отводит взгляд; тех, кто проявляет дружелюбие; тех, кто проявляет враждебность; и, наконец, тех, кто воспринимает это как игру и начинает пристально смотреть на тебя в ответ. Игра в последнем случае заключается в том, чтобы заставить своего оппонента определить самого себя в одну из первых трёх категорий. Тех, кто отводит взгляд, конечно же, было большинство в нашем нормальном мире. Остальных — плюс-минус поровну и значительно меньше, чем тех, кто предпочитает подолгу не смотреть незнакомцам в глаза. Так было раньше, до появления новых людей.
К чему я вообще всё это рассказал? Да кто его знает. Наверное, хотел передать свои ощущения в момент, когда я столкнулся взглядом с тем сидящим около дерева бедолагой. Хотел передать вам всю глубину своего замешательства, всё то смятение и незнание, как мне быть и что делать с этим пустым, холодным взглядом безжизненных белёсых глаз. На кого я смотрю? На человека или на нечто иное? Что мне делать: отводить глаза, как обычно это делал при взгляде на случайного незнакомца на улице, или улыбнуться и сказать что-то вроде: «Ну, привет, дружок!» — как я делал это, глядя на какое-нибудь животное? В голове моей произошло замыкание, ближайшей аналогией к которому мне видится синий экран смерти на компьютере. «Сбой системы, пожалуйста, перезагрузитесь». И это секундное замешательство из-за, казалось бы, сущей ерунды едва не стоило мне жизни.
Мертвец резким движением оттолкнулся спиной от дерева и подался вперёд. Затем он встал на четвереньки, вскинул голову и снова посмотрел на меня: теперь уже исподлобья, чуть вздёрнув брови. Потом он издал звук. Такой короткий, резкий:
— Ау!
Будто бы он потерялся в лесу, хотел позвать на помощь, но вдруг передумал и оборвал свой клич на полпути изо рта. Потом он снова молча посмотрел на меня. Я не двигался. Если бы он нёсся на меня сломя голову, я знал бы наверняка, что надо бежать. А тут… Тут он просто стоит и смотрит. Конечно, вероятнее всего он кинется на меня в несколько следующих секунд, а потому стоять и ждать этого нет никакого смысла — лучше сразу броситься наутёк. Но что, если нет? Что, если с ними работает то же, что работает с медведями в лесу: смотри ему в глаза и выгляди большим, чтобы тот передумал атаковать?
Ещё несколько долгих секунд он глядел на меня, пока, наконец, не повернул шею так, словно захотел вдруг увидеть меня вверх ногами. С наклоненной вбок головой он издал новый звук:
— У-у-у-о-о-о-о!
Возглас, похожий одновременно на удивление и удовлетворение от, скажем, глотка холодного кваса знойным утром.
А потом он попёр на меня. Всё так же, на четвереньках, отталкиваясь ногами и помогая себе руками, словно обезьяна. Наверное, я бы и дальше стоял там и смотрел на него до того самого момента, пока он не выпил бы мои глаза из глазниц вместе с содержимым черепа — настолько я был обескуражен его поведением. В чувство меня привёл звук разбившегося стекла, донёсшийся с одного из балконов многоэтажки. Этажа то ли с третьего, то ли с четвёртого — не помню — на улицу выбросился человек. Он разбил окно собственным телом и всем своим весом упал траву под балконом. Должно быть, это был ещё один мертвец, пришедший на зов того, на четвереньках. Потом разбилось ещё одно окно. И ещё. И ещё. Они всё падали и падали на землю с тяжёлым и глухим звуком, сопровождавшимся затем треском переломанных костей, а после — воплем… нет, не боли — жажды. Хриплым рёвом иссушенных, обескровленных глоток, сравнимым с воплем ликования бедуина, застрявшего в пустыне и бродившего по ней долгие дни и недели прежде, чем найти, наконец, источник пресной воды где-то там, вдалеке, на горизонте.
Я побежал что было сил. Я бежал и слышал, как вслед за мной шлёпает по асфальту тот самый мертвец, передвигавшийся на четвереньках. Бежал я до самой развилки, на которой мне нужно было свернуть направо. Я повернул и обмер. Там, вдалеке, ещё через пару сотен шагов, которую я со своей нынешней скоростью преодолел бы за пару десятков секунд, стояло несколько человек. Они стояли, сгрудившись возле перевёрнутой посреди дороги тачки и не выглядели как её пассажиры, с трудом выбравшиеся из неё и решившие эту тачку перевернуть и поставить обратно на колёса. Они были похожи скорее на тех, кто сожрал этих самых пассажиров когда-то давно. И теперь они смиренно ждали, пока не услышат, не увидят или не почуют свою новую добычу. Они были впереди. Позади — тот тип, на четвереньках и с осколками стекла во лбу и щеках. На подмогу ему уже наверняка спешат те,
