Записки мертвеца: Часть I - Георгий Апальков
Потом настал черёд спальни родителей. К ней я отнёсся с особенным трепетом: аккуратно сложил всё в ящиках комода, бесцеремонно то выдвигавшихся, то задвигавшихся разными людьми. Я расставил все фотографии на комоде и всю косметику на трюмо так, как они должны были стоять, и как их бы расставили мать с отцом. Постельное бельё я менять не стал, чтобы старые наволочки сохранили их запах здесь как можно дольше. Так, словно они ушли ненадолго и вскоре обязательно вернутся.
Гостиная оказалась самой сложной точкой. Пришлось попотеть, чтобы убрать отсюда все следы пребывания Аркадия с Ангелиной, но и с этим я справился. Наконец, уже вечером, в лучах заходящего солнца, пробивавшихся через окно, я отдыхал. Мне оставалось сделать лишь одну глупую, безумную, но важную вещь, с которой я решил разобраться завтра. Сегодня — насладиться закатом, а после — закрыть наглухо все шторы в доме, чтобы больше никогда не смотреть в окна и не напоминать себе о существовании внешнего мира за ними. Для него не было места в моей уютной и безопасной утробе.
День 24
Словно пазл с одной-единственной отсутствующей деталью, комод в спальне родителей щерился насмешливым оскалом, в котором недоставало одного «зуба» — ящика с медикаментами, выдернутого и украденного лысым незнакомцем в кожанке на пятый день. Ублюдку нужны были лекарства — ублюдок нашёл их и не посчитал нужным ни попросить, ни спросить, можно ли ему забрать с собой целый ящик всего, что ему было надо и не надо. Ублюдок унёс с собой всю аптечку, не сказав ни «здрасте», ни «до свидания», ни «спасибо», ни «пожалуйста». Он славно подлечился и, должно быть, чувствовал себя теперь хорошо — ох, хорошо-о! Теперь ублюдок должен был заплатить за всё сполна.
Я взял с собой только кухонный нож, которым намеревался расправиться с вором, если тот не пожелает отдать то, что принадлежит мне. Обувшись, я вышел в подъезд и решил начать свои поиски с верхнего этажа. Прежде чем постучаться в очередную дверь, я смотрел в глазок, чтобы понять, есть ли кто-то внутри или нет. Я ходил от квартиры к квартире и чаще всего ответом мне была тишина. После стука в дверь я внимательно прислушивался к происходящему внутри и, если там никого не было, я сразу это понимал по полному беззвучию и отсутствию шагов или возни в прихожих и коридорах. Иногда соседи, как и я пересиживавшие апокалипсис в квартирах, открывали мне, и тогда я спрашивал:
— Внутри ещё кто-то есть?
— А тебе какое дело, сынок? — грозно спрашивал кто-нибудь из соседей, а затем добавлял, — Тебе чего надо? Иди отсюда!
— Я ищу лысого мужика лет тридцати. Он забрал кое-что моё, и я хочу это вернуть, — невозмутимо говорил я.
— Какого мужика? Нет здесь никаких лысых! Иди отсюда на…
В этом месте дверь обычно захлопывалась, а после слышался скрежет оборотов закрываемого замка.
Методично и скрупулёзно я обходил этаж за этажом, пролёт за пролётом, квартиру за квартирой, но либо — чаще всего — натыкался на пустые жилища, либо — иногда — на соседей, которые не горели желанием общаться. Мой стиль обращения к ним и не располагал к задушевным беседам у порога, и они мне были ни к чему. Я видел перед собой человека, не подходившего под описание ублюдка, которого я искал, и по реакции этого человека на мои наводящие вопросы понимал, что никакие лысые ублюдки с ним не живут, после чего беседа исчерпывала себя, и я переходил к следующей двери.
Я обошёл почти весь подъезд прежде чем спустился на второй этаж и оказался перед дверью квартиры номер двести семнадцать. Когда я прильнул к глазку, то ожидал увидеть внутри что угодно — хоть ванну посреди огромной комнаты, в которой лежала бы визгливо хохочущая разлагающаяся старуха. Но именно в квартире двести семнадцать я увидел того самого лысого мужика, в той самой кожаной куртке, стоявшего в прихожей и глядевшего в стену так, словно узоры на обоях перед ним своими рисунками пересказывали ему всю историю человечества с древнейших времён и до наших дней. Он смотрел на них, казалось, так внимательно и сосредоточено, что не замечал, как из огромной раны на его животе, напоминавшей язву, свисали его же жёванные потроха. Вся прихожая была в следах запёкшейся крови, а в дальнем углу, на полу, валялся ящик из комода в спальне моих родителей. Медикаменты были разбросаны вокруг и теперь, судя по всему, были лысому мужчине уже не нужны. В гостиной, дверь в которую была открыта, я увидел ещё один силуэт — женщину в короткой юбке, стоявшую у окна и словно бы дежурившую там денно и нощно, высматривая что-то. Или кого-то. На оголённом бедре женщины была перевязка. Кое-где бинты всё ещё были белыми, но в большей части перевязка имела тёмный красно-коричневый цвет. Не из стремления войти в квартиру, но из праздного любопытства я дёрнул дверную ручку. Дверь оказалась заперта. Ноздри мои напряглись, и, злорадно улыбнувшись уголками губ, я решил передать ублюдку свой последний привет. Я трижды и с силой постучал в дверь, и металлический звук эхом раскатился по всему подъезду. Лысый отвлёкся от узоров на обоях и посмотрел, как показалось, прямо в глазок, прямо на меня, стоявшего по другую сторону. Теряя на ходу свои внутренности, он неуклюже, на окоченевших прямых ногах зашагал в сторону двери так, словно на нём были не джинсы, а латный доспех. Я отпрянул от глазка, когда он прильнул к двери с той стороны. Женщина у окна тоже услышала стук, и последнее, что я увидел — это как она отвлеклась от своего бессрочного дозора и мёртвыми глазами посмотрела в сторону источника звука. Разворачиваясь и ступая на лестницу, я слышал позади себя стоны, перемежавшиеся с хрипом и животным рычанием. «Ублюдок получил своё», — подумал я и тут же стал сам себе отвратителен. Что со мной? Он же… Он ведь, по всей видимости, просто хотел помочь той женщине в короткой юбке обработать рану на ноге или укус, или что это было. Он не желал мне зла, когда уносил из моей квартиры тот треклятый ящик с медикаментами — он просто хотел спасти кого-то, кто был ему дорог, и ради кого он готов был сделать всё, что угодно.
