Варнак - Алексей Анатольевич Притуляк
Когда, в первых числах июня, полыхнул красным один из корпусов и в четыре дня опустел, а всех его обитателей вынесли в «морг», когда подожгли опустевший заражённый корпус, и отблески и смрад пожарища не давали спать всю ночь, подростки посерьёзнели и, кажется, окончательно созрели для того, чтобы понять Хана.
Потом был ещё корпус. И ещё…
А потом, рано утром, в пятом часу, Хан подошёл к спящей воспитательнице и одним движением сломал ей шею. С десятком самых отчаянных и спортивных, он захватил КПП, где беззаботно отсыпали своё дежурство трое ментов. Появилось первое оружие.
Потом была бойня. Ещё остававшиеся в живых солдаты оцепления и менты попытались задержать детей, двинувшихся из лагеря, но их положили легко и всех, потому что ни один из них так и не отважился стрелять, а только бегали как зайцы, уворачиваясь от пуль и орали всякую хрень, взывая к разуму.
Вслед за уходящими хлынула толпа из других корпусов, но их столь же безжалостно расстреливали, потому что Хану не нужна была ни мелочь пузатая, ни лишние рты. К тому же они могли оказаться уже заразными.
Пацаны, попробовавшие крови, почуявшие свою силу, входили во вкус — стреляли с азартом. И взрослели на глазах…
Потом были шатания по окрестностям, по вымершим деревням. Оказалось, что жратвы кругом хватает — брошенная скотина паслась сама по себе у каждой околицы, стреляй не хочу.
Многие из ватаги разбежались. Ушли из стаи, глупцы, двинулись по домам, в надежде вернуться под юбки мамочкам, да там, наверное, и передохли. Этих Хан не жалел. И если таких ловили при попытке к бегству, то показательно казнили.
Устав и законы новой жизни Хан продумал заранее и теперь только вдалбливал их в мальчишеские головы, подкрепляя жестокостью и подавлением любой воли, кроме своей. Придумал носить красные банданы и отличительный знак — татуировку на запястье. Это должно было сплотить стаю, дать каждому пацану почувствовать принадлежность не к какой-то подростковой шайке, а к серьёзной организации, у которой есть вожак и закон. Хан твёрдо и сразу дал пацанам понять, что только он знает, что теперь делать и как дальше жить. Он сразу поставил вопрос дисциплины и беспрекословного подчинения. Только так ватага могла бороться за жизнь и конкурировать со взрослыми шайками, которые, Хан не сомневался, уже появлялись и будут появляться. И непременно рано или поздно произойдёт столкновение интересов.
Сытое, но невесёлое и бесславное, кочевье по деревням быстро надоело Хану, а кроме того слишком большие просторы усложняли поддержание дисциплины. Чтобы заявить о себе, чтобы почувствовать свою силу, нужен был город. Чтобы поддерживать среди пацанов дух единства, необходимо было замкнутое пространство и чувство постоянной опасности со стороны внешнего мира. И Хан повёл ватагу в город. Он не решился идти в большой Спасск, а выбрал маленький и тихий Михайловск.
Он не думал, что город окажется до такой степени мёртв. Появились проблемы с питанием. Зато власть его теперь была не ограничена ничем, а гурьба подростков постепенно стала превращаться в настоящий отряд. Для этого Хан не жалел никаких усилий.
— Ты мог убедиться, мясо, что из пацанов уже есть толк. А представь, что я сделаю из них ещё через полгода. Это будет настоящая армия!
— Ну-ну…
Пастырь понимал, что Хану одиноко среди шпаны. Он ведь уже почти взрослый, не пацан уже. Поговорить за жизнь иногда охота, порассказать про себя, сверить пути-дороги, получить мнение со стороны…
«Нет, Тохтамыш, — думал он, — путь твой я не понимаю и не принимаю. Разные у нас с тобой пути».
— Вот тебе и «ну-ну», — усмехнулся Хан. — Ты тоже мог бы стать мне полезным. Но не станешь, я знаю. Ты слишком неправильный. И тебя уже не исправишь.
Он поднялся, достал новую сигарету, покатал в пальцах, спрятал обратно. Посмотрел на Пастыря как будто даже с сожалением. Пораздумал. Кивнул, подытоживая разговор и свои мысли.
— Короче, мясо, — сказал деловито после того, как свистнул часовому, — не бери в голову. Пацанов я тебе не отдам. Так что, будь здоров, на суде увидимся.
16. Суд
За Пастырем пришли после обеда. После обеда — это по времени и по запаху, доносящемуся из столовки. Пастыря не кормили. Новому часовому, заступившему в полдень, принесли миску гречки, лепёшку и кружку чаю, а про Пастыря решили, наверное, что его самого скоро съедать, так что… Ну, это они зря! Он же с голодухи жирность потеряет, и так почти нулевую.
— Чего лыбишься, мясо? — бросил ему часовой, разбрызгивая гречку из битком набитого рта.
Лет четырнадцать пацану. Узколицый, худосочный. Нос, что у твоего Буратино. Над высоченным лбом торчит белобрысый ёжик волос. Вот говорят, высоколобые отличаются интеллектом… Какой тут интеллект!
— Ты кушай, кушай, мальчик, — по-отечески мягко произнёс варнак. — Не разговаривай во время еды, а то подавишься.
— Чё, типа весёлый? — поинтересовался шпанец, медленно проглатывая кашу.
— Да какое там! Не видишь, слёзы в глазах стоят?
— Погоди, скоро реально заплачешь, — буркнул буратино.
— Тебя как зовут, мальчик?
— Ну ты, козлина, я тебе не мальчик! — окрысился пионер.
— Девочка, что ли? — процедил Пастырь, прищуриваясь. — Ты, недоросток, слова-то выбирай. Мне же этот ваш замочек вывернуть — раз плюнуть. Выйду и удавлю, как котёнка.
Пацан испуганно зыркнул на запор. Бросил ложку, метнулся к двери — проверить замок. Вот же балбес!
Пастырь быстрым подскоком тоже оказался возле двери, одним движением просунул руку между прутьев и схватил пацана за шею. Резко притянул к себе, так, что прутья вдавились в испуганную мордашку, как в сваренное вкрутую яйцо. Изо рта пацана пахло гречкой и внезапным ужасом.
Второй рукой заграбастал в горсть мальчишеское лицо, сжал щёки и подбородок так, что тот ни челюстью пошевельнуть не мог бы, ни пикнуть.
— Здравствуй, мой хороший, — прошептал варнак в его распахнувшиеся испуганные голубые глазёнки. — Ну, как тебя зовут, мальчик?
Пацан что-то промычал нечленораздельно, не в силах издать почти ни звука. Пастырь чуть ослабил хватку.
— Чего говоришь?
— Дятел! — пропыхтел шпанец, задыхаясь.
— Чего-о? Сам ты дятел! — обиделся Пастырь, но смелостью пацана почти что восхитился.
— Зовут… — простонал тот. — Дятел зовут.
— А-а, — разочарованно протянул варнак, невольно хохотнув.
Он на секунду отпустил мордашку, выхватил из-за пояса у пацана «Макарова», переложил его в свой карман.
— Как ты меня
