Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)
Но никогда раньше не было так гадко у Контроллера на душе. Словно бы и он был самим собой, но что-то так сильно изменилось…
Просторы не врут мне, когда говорят:
Никто никогда не вернется назад, — запел себе под нос дознаватель, -
Лишь души Высокие спорят с Судьбой,
Чего лишены мы как прежде с тобой.
Ты Высший великий, я маленький раб,
Тебе не понять моих мелких утрат,
Они не важны для тебя, не горюй
И я позабуду чужой поцелуй.
Он к смерти причастен, тебе невдомек,
Что в жизни я верный усвоил урок:
Года пусть летят и поступки мои
Все вписаны разом в талмуды Судьбы.
Когда оборвется мой жизненный путь
Закроется Книга, отринется грусть.
Осудят по праву, за все по делам,
Что прятал усердно по темным углам.
И лишь допев, он понял, что на него, должно быть, снизошло озарение. Дознаватель только что сочинил эти стихи; никогда раньше он не слышал такой песни и, что еще ужаснее, никогда не замечал за собой писательских способностей. Он и петь-то не любил, а вот тебе ж, сочинил и спел. Сходу.
Контролер попытался вспомнить рифмы, но песня, пройдя через него, словно и не затронула разум, улетела куда-то, растворившись в пространстве. Он лишь помнил смысл слов.
Теперь, испытывая затаенный страх, Контролер всерьез задумался о том, кто говорил через него: прихвастни бездны или те, кто управляют его поступками. Кто-то предупреждает его, смущает его мысли?
Раньше дознаватель считал, что все его поступки несут лишь добро и им управляют чуткие руки Высших тел. Теперь получалось, что он несет зло. Спев эту песенку, Контролер еще глубже задумался о своих собственных поступках. Ему ясно намекнули, что за зло ему отплатят злом. Но какие же из его действий — зло? Что он делает не так? Что прячет сам от себя?
Все-то теперь как-то не так! Дознаватель поднял глаза к темному ночному небу, понимая, что ересь, которой полнятся его разум, страшна сама по себе, а уж что она может натворить!..
— Всепрощения, — прошептал Контроллер, и, подойдя к шумному фонтану, от которого шел стылый влажный холод, сунул руку в воду. Она оказалась ледяной, кожу обожгло, заныли суставы, но дознаватель терпеливо ждал, когда исчезнут все мысли, сметенные волной боли. Казалось, он окунул кисть в лед.
Вот, должно быть, как ощущается ритуал, если не использовать специальные препараты, — подумал Контролер. И думал он еще о сотне тысяч разных вещей. О, как же буйствовал его разум! Он все думал о своей прошлой жизни, и никакая боль, казалось, была не способна изгнать из его головы преступные мысли.
— Я делаю все правильно, — твердил сквозь плотно сжатые зубы дознаватель. — Мною правит Союз, я выполняю его приказы, чтобы Вселенная стала чище. Я справедливый и прощающий, но никогда не допущу обмана. Несправедливость да искоренят мои подвиги, и пойду я, Воин, под белым знаменем, с пылающим Искупления Клинком в руках. И пронесу я свет в миры, где царствует тьма; и изгоню я черных тварей, затаившихся в сознании темном; и зажгу я вечный свет для тех, кто захочет видеть. Он выжжет глаза тем, кто таит в себе Зло; он дарует покой тем, кто чист…
Боль в руке стала утихать, и Контроллер достал кисть из воды, так как прекрасно знал: исчезла чувствительность, стерлась боль, дальше можно просто отрезать руку. Ничего не измениться.
Он вздохнул. Кажется, стало легче. Тогда, прижав к груди сжатую в кулак руку, пальцы которой не разжимались, Инквизитор вернулся к небольшой лавочке под деревьями у самого дома коменданта и включил воспроизведение макро проектора. Пришла пора изучить все, что тут произошло: съемки камер, которыми снабдил его Мурдран и звуковые записи допросов. Мурдран сказал дознавателю, что Партарашу был дан строгий запрет на ведение съемки или прослушивание кабинета, где Контроллер будет работать, но дознаватель как всегда оказался прав. В вещах разжалованного лейтенанта-командера были найдены два кристалла с записями произошедшего. Теперь непослушание Партараша оказалось как нельзя кстати, ведь дознаватель хотел понять, что с ним произошло и по какой такой причине его действия были сочтены неадекватными. Партарашу, отнюдь, этот факт не сулил ничего хорошего и лишь усугублял его тягостное во всех отношениях положение.
Небольшой экран развернулся перед лицом Контроллера и он, блаженно откинувшись на спинку скамейки и чувствуя, что у него наконец-то появилась твердая почва под ногами, стал смотреть. Он увидел себя, сходящего с трапа истребителя Союза навстречу военным, среди которых узнал и Партараша, с бравадой приветствовавшего его, и Мурдрана, который внимательно оглядывался по сторонам, в любой момент ожидая возможного нападения, и Заброха, который молчаливо следовал за ним по пятам. Он видел себя в окружении полуразрушенного города, и отстраненно думал о том, что никогда ранее не летал на кораблях такого низкого класса. Слишком это было… несерьезно.
Настало время утомительного торжества, и Контроер прошел по узкому проходу между скамьями, стараясь не смотреть по сторонам. Совсем немного жителей собралось на церемонию, местные до сих пор не верили, что все, наконец, закончилось, да никто и не удосужился заняться сбором чествующей будущего управителя, толпы. Контролер был этому лишь рад.
Он поднялся на кафедру, где уже стоял Заброх. Военный и без того не блистал загаром, а после ранения и вовсе выглядел неприглядно — глаза ввалились, цвет лица приобрел оттенок дорожной грязи.
Нужно будет обратиться к Нуарто, — подумал дознаватель, — чтобы боевые эскадры комплектовались не медицинскими наноботами, а регенераторами дупликаторами. Это же армия, в конце концов, какова бы ни была цена прибора, это может повысить боеспособность частей быстрого реагирования.
— Ваша Светлость, Контролер Союза, разрешите начинать? — негромко спросил лейтенан-командер и, когда дознаватель кивнул, вышел вперед.
— Таков протокол и мы следуем ему верно, — сказал он так же негромко, но, собравшиеся в Кафедрале военные, простолюдины и одетые в зеленые длинные робы служители собора, притихли.
Всего-то двести душ, не больше, — подумал Контролер равнодушно. — В былые времена на подобных церемониях у его ног приклонялись миллионы.
— Нам велено начинать, — сказал Заброх и кивнул кому-то. От входа двое вооруженных солдат повели фигуру в черных, замаранных у подола грязью, одеждах. Женщина, у которой больше не будет иного имени, как мать Контролера, шла, чтобы взглянуть в лицо своей судьбе.
Только черт не разобрать, капюшон накинут глубоко и женщина не поднимает головы, но разве важно на самом деле, как она выглядит?
Она шагала неуверенно, каждый шаг выдерживала, словно слегка запинаясь, но он чувствовал в ее движениях готовность. Странно, она не могла не знать, что ее ждет, но не пыталась сопротивляться, словно осознавая, какая великая честь ей выпала.
Честь умереть. Чудовищное сочетание слов и значений.
Контролер вздрогнул, крепко зажмурился, гоня чужеродные, не нужные сейчас мысли, прочь.
Все не так! Наверное, ее накачали мощными психотропами, чтобы женщина не билась в истерике. Возможно, она была слишком горда. Все это он еще узнает, пусть только она подойдет ближе. Узнает по тому, как она держит спину и голову, по дыханию, наконец. У Контроллера отличный слух. Его не обманешь ложным спокойствием или наигранным испугом. Нет, не обманешь.
Женщину ввели на помост, подвели к дознавателю и он взял ее руку в свою. Она не сопротивлялась, но ее ладонь оказалась довольно тяжелой. Дознаватель не почувствовал ни малейшего отклика, ни одна мышца ее не дрогнула, пальцы казались неподвижными.
— Заброх, — попросил Контрлер, — сократи церемонию.
Лейтенант-командер с облегчением вздохнул: ему самому, не меньше, чем дознавателю, хотелось со всем этим покончить.
— Несите чашу, — велел он быстро, словно боясь, что Контролер передумает. Наверняка у него все готово: и угощение для гостей, и представление — варварское празднество — которое может затянуться на несколько часов. Какие-то правильные слова, но кому сейчас их говорить? Военным, которые и так все понимают? Жалкой кучке местных, запуганных до предела?
Достаточно и того, что они разнесут вести о произошедшем тут, остальное маловажно!
Зачем же все это обычно нужно? — думал дознаватель. — Мы можем все сделать быстро, технологично и точно, но тогда что останется от нас самих, если отказаться от ритуалов и богатой истории? Древние обычаи хранят культуру, делают жизнь сложнее и символичнее, напоминая о том, откуда мы все взялись.
