Дэвид Файнток - Надежда победителя
Сорвав голос, я исступленно хрипел, пока меня не скрутили.
27
Очнулся я в незнакомой каюте, протер перевязанной рукою глаза. Рядом сидел Толливер.
– Где я?
– В каюте старшего лейтенанта, сэр. Мы на корабле «Принц Уэльский».
– Как мы здесь оказались?
– Они вчера нас подобрали. Ты все еще спал под действием снотворного.
– Где рыбы?
– Нигде. Нет их больше.
– А куда летим?
– Домой.
– На трибунал. – Значит, скоро моим мучениям придет конец.
– Да.
В дверь постучали, вошел безупречного вида гардемарин, поставил поднос, козырнул, молча удалился.
– Скоро прилетим?
– Завтра. На станции «Порт Земли» почти не уцелело стыковочных узлов, но «Принцу Уэльскому» разрешат причалить вне очереди. Вас срочно требуют на Землю.
– Слава Богу.
– Ты спешишь умереть, Ник?
– Конечно. Эдгар, жить с моим преступлением невыносимо.
– Понимаю. Но ты не должен рассказывать правду.
– Что за глупости?! Эдгар, я обманул кадетов…
– Капитан! – крикнул Толливер. – Представь себя, скажем, на месте отца Кила Дрю. Твой сын прошел высокий конкурс, поступил в Академию, ты гордишься им. К сожалению, твой сын погиб, но погиб смертью храбрых, об этом знает весь мир. Это единственное твое утешение, и вдруг ты получаешь факс: ваш сын вовсе не герой, он не собирался жертвовать собой ради человечества, а на Солнце его заманил лживый начальник Академии.
– Так оно и было. Чистая правда.
– Жестокая правда! – Толливер наклонился ко мне, глядя прямо в глаза. – Наши кадеты герои. Понял? Герои!
– Но я не смогу жить! Я предал их!
– Они вызвались добровольцами. У тебя не было выбора, а теперь выбор есть. Не лишай их родителей последнего утешения.
– Но… Роберт, Джеренс, Адам Тенер… Они скажут правду.
– Я уже поговорил с ними, все объяснил. Их не в чем обвинить, ведь они выполняли приказы, поэтому допрашивать их не будут. А ты можешь признаться в чем угодно, только не в том, как обманывал кадетов. Не позорь их честные имена.
– Опять врать? Это невыносимо.
– Я знаю правду, этого достаточно.
– Эдгар, умоляю тебя, – шептал я, – не заставляй меня врать снова…
Но он был непреклонен. Он уже вынес мне приговор.
Я не сопротивлялся. Позволил надеть на меня белую парадную форму, позволил вести к шлюзу. Казалось, весь экипаж «Принца Уэльского» высыпал в коридор, чтобы в последний раз взглянуть на пресловутого Сифорта. Я хранил непроницаемое выражение лица.
Они ни о чем не должны догадаться.
Из шлюза меня вывели в «Порт Земли», провели к шаттлу, усадили, пристегнули ремнями безопасности.
Одиночная камера предварительного заключения. Меня упрятали туда же, куда я в свое время отправил сержанта Серенко, – в Портсмут. На следующий день сам адмирал Дагани вручил мне обвинительный акт. Держался он строго официально, почему-то козырнул первым. Я тоже козырнул в ответ.
Говорить я мог только с капитаном Джейсоном Тенером, которого назначили моим адвокатом. Он сказал, что у здания следственного изолятора толпятся журналисты, жаждущие взять у меня интервью, и просто праздношатающиеся.
Я собирался признать свою вину, но капитан Тенер не хотел даже слышать об этом. На первом же заседании, невзирая на мои яростные протесты, он сообщил суду, будто я считаю себя невиновным. Я кричал, что отказываюсь от адвоката, что буду отвечать на все вопросы сам, но суд не внял моим требованиям. Меня не допрашивали под наркотиками, не допрашивали на детекторе лжи. Вообще не допрашивали. За меня отвечал адвокат.
Суд длился две недели.
Когда я входил и выходил из суда, меня окружала толпа журналистов, наставляла видеокамеры, тыкала в лицо микрофонами. Я упорно молчал.
Одним из свидетелей был кадет Боланд. Он выходил в серой, всегда свежей и отутюженной униформе, честно рассказывал о моем искреннем намерении присоединиться к своим жертвам, принесенным на алтарь Солнца.
Капитаны боевых кораблей свидетельствовали о тяжелейшем положения флота, о горечи поражений, чувстве безысходности и неминуемого проигрыша войны, и о том, как резко изменилась обстановка с момента, когда мои лодки начали заманивать рыб своими N-волнами.
Адмирал Дагани поведал суду о моем предложении строить беспилотные корабли-ловушки с ядерными бомбами на борту для заманивания и уничтожения рыб, о том, как усердно я хлопотал об ускорении их подготовки.
Наконец судья приступил к чтению приговора. Стоя по стойке «смирно», я с равнодушным видом выслушивал его дифирамбы о проявленных мною героизме и изобретательности, мужестве и находчивости. Неумеренные похвалы сменились многословными доказательствами правильности моих действий, необходимости отстранения адмирала Севиля и узурпации должности главкома флота.
Меня оправдали. Господь Бог решил еще со мной поиграть.
Через неделю мне передали вызов в Лондонскую резиденцию адмирала Дагани. Я явился к нему с прошением об отставке. В кабинете, к моему удивлению, оказался сенатор Боланд. Как и после моего возвращения с Надежды, он предлагал мне пойти в политику, но я сразу решительно отказался.
– Святые небеса! Вы же так популярны! – изумлялся сенатор Боланд. – Вы спасли мир! Вас изберут!
– Нет. – Я положил на стол адмиралу прошение об отставке.
У Дагани отвисла челюсть, выпучились глаза.
– В отставку?! – простонал он. – Не валяйте дурака, Сифорт. Если не хотите в парламент, тогда оставайтесь на службе. Вы нам нужны. Нам предстоит строить флот, искать планету, где рождаются рыбы…
– Нет, – оборвал я.
– В таком случае позвольте напомнить вам, что офицер обязан служить на том посту, на который его назначат.
– А я откажусь. Или отпустите меня, или отдайте под трибунал за неповиновение.
– Вы обиделись на меня за то, что я уговаривал вас не применять 64-ю статью? Признаю, я был груб, но обстановка не располагала к вежливости…
– Вы не поняли, адмирал. Я ухожу не из-за каких-то обид, а совсем по другим, по личным причинам.
– Я понимаю, – ворковал Дагани, – вам не нравится политика, но как вы можете оставить Флот? Ник, разве офицерская честь для вас…
– Дагани! – вскрикнул я. – Не смейте произносить слово «честь» вместе с моим именем! Иначе я задушу вас тут же! На месте!
Ошарашенный адмирал притих, сенатор смотрел на меня с участием.
– Мистер Сифорт, большое спасибо вам, – сказал Боланд, – вы спасли моего сына. Разве? Я хотел его погубить.
Эпилог
В конце концов, уйти в отставку мне разрешили.
Я приехал в Кардифф, но без отца дом осиротел. Анни и Эдди старательно изображали радость, отчего мои истрепанные нервы едва не лопались, как туго натянутые струны. Я был лишним, это чувствовалось во всем. Анни висла на Эдди, а когда заметила, наконец, мое неудовольствие, то заставила себя пару раз прикоснуться ко мне, на что я реагировал с напряженным равнодушием.
Такая неловкая атмосфера выматывача мне нервы три дня. Затем, навестив могилу Джейсона, я уехал.
Поначалу я остановился в Девоне в нескольких кварталах от Академии, но меня узнали, и спасения от журналистов не было. Я скитался по всей Британии, нигде не находя покоя. Рано или поздно меня всюду узнавали.
В один из пасмурных дней в поисках умиротворения для истерзанной души я забрел в монастырь ордена Необенедиктинцев в Ланкастере. Беседа с аббатом Райсоном была мучительной. Он словно нутром почувствовал во мне неисправимого грешника, но что-то в моей исповеди удержало его от решительного отказа, и он согласился дать мне испытательный срок. Спустя три недели я дал обет воздержания и послушания и поселился в монастыре, оставив за его стенами все, кроме мундира.
Отец Райсон предупреждал меня о тяготах монастырской жизни, но такие мелочи меня не волновали. Видя мою гордыню, он наложил на меня епитимью: несколько недель полного молчания. Но для меня это было благом, а не наказанием.
Утром вместе с братьями я шел на утреню, стоя коленями на каменном холодном полу, испрашивал милостей Божиих в предлежащий день, потом тяжко трудился в пекарне. Там я научился печь превосходные сладкие рулеты, и они украшали наши трапезы.
Вечером я шел в крошечную келью, молился и почивал. Знакомые с детства слова доставляли некоторое умиротворение, но присутствия Бога я не ощущал и не смел даже помыслить о такой чести, довольствуясь тем, что долгое чтение молитв отвлекает от кошмарных воспоминаний.
От невыносимых мыслей меня отвлекало замешивание теста в пекарне. От невыносимых мыслей меня отвлекала чистка отхожих мест. К сожалению, невзирая на мои протесты, отец Райсон освободил меня от последней обязанности.
Во время службы прихожане узнали меня, много дней в храме было невиданное столпотворение, один журналист даже дерзнул наставить на меня камеру, но, слава Богу, два крепких монаха вывели его за пределы священного места.
