Сергей Кусков - Игрушки для императоров
Алисия тоже не шла на обострение. Она не скрывала этих людей, не создавала тайных структур, орденов, заговоров, секретных баз и лагерей для тренировок. Наоборот, всячески держала хранителей на виду, демонстрируя, что ничем, кроме ее охраны они не занимаются, а тренеров и инструкторов пыталась легализовать на законных основаниях, под контролем имперских силовых служб, используя все возможные для этого приемы и уловки.
На тот момент, подчеркну, корпуса уже не существовало, оставленный возле принцессы взвод не имел никакого статуса, как и команда инструкторов. Пользуясь этим, она зарегистрировала новую организацию, «Венерианскую школу телохранителей», как самую обычную профильную частную школу. Целый ряд инспекций, посланных братом, разобрали школу по кирпичикам, но так и не смогли ни к чему придраться. Это спасло будущий корпус, позволило выжить, затаиться, причем вполне легально.
Я снова усмехнулся. Нет, все-таки Венера — странная планета. Необычная. Еще не став государством, правящие ею «венерианские стервы» уже одерживали победы над врагами-мужчинами. И все потомки доньи Алисии, все наши королевы, унаследовали это качество — побеждать без войн. В этом сила Веласкесов.
— Первоначально там было два отделения, для девочек и общее. Девочек брали мало и охраняли они лишь саму принцессу, а затем ее дочь. Общее же готовило самых обычных телохранителей, с обычными инструкторами по обычным программам. И так до самого восстания.
После же провозглашения донной Аделлиной, ее дочерью, независимости, «школа» была переформирована в «корпус», да еще «королевских» телохранителей, общее отделение в нем закрывалось. У нас появилась собственная династия, больше не было нужды прятаться и маскироваться.
Но на тот момент основополагающие традиции уже были заложены «школой», все, что имеем сейчас — результат ее выживания и становления. Разница лишь в том, что их было не более трех десятков, нас же — более трех сотен.
— Как видишь, своему рождению мы обязаны мужчине, и то, что он заложил в нас, позволило пережить многие беды и неприятности. Позволило остаться на плаву, не сгинуть в веках. Какие есть вопросы?
Я задумался. Вводная часть окончена, настало время собственно собеседования. А вопросы у меня имелись, и немало.
— Правда ли, что у вас гибнет до половины воспитанниц, если не больше?
Сеньора усмехнулась и покачала головой.
— Утка. Да, гибнут, бывает. Но в основном из-за неосторожности, тупости или излишнего бахвальства. То есть, гибнут дуры, которых психологическая служба не смогла отсеять и которым, в общем, среди нас не место.
Мы стараемся как можно больше отсеять сразу, в несколько этапов, — как бы извиняясь, сказала она. — До девяноста процентов, может больше. Но некоторые психологически негодные все же проскакивают — идеальных методик не существует. Зато те, кто остается — с нами до конца, одни из нас, а мы не разбрасываемся бойцами!
— А Полигон? — возразил я.
— О, Полигон! — Сеньора воздела глаза к небу. — Не путай, Полигон — это испытание на прочность! Проверка, как ты училась, что можешь! Он одним фактом своего присутствия объясняет тем, кто относится к дисциплинам без должного уважения: от того, что они сейчас усвоят, будет зависеть, сдохнут они, или же будут жить дальше.
Там гибнут, да, но это — оправданные потери, заложенные изначально в саму идею корпуса. Прошедшие его девочки учатся еще два года, но при этом уже знают, что их ждет, знают, как и к чему готовиться, и на что обращать особое внимание. Ты можешь филонить в школе или универе, но здесь лень и невнимательность — сестры слова «самоубийство». Это главная идея Полигона и от нее корпус никогда не откажется, каковы бы ни были на нем потери.
— Понятно, но зачем тогда эта утка вообще? Что гибнет до половины воспитанниц еще до него? Какой в ней смысл?
Сеньора подалась вперед.
— Чтобы те, кто идет к нам из приютов, кто собирается сдавать тесты и мечтает стать хранителем, чтобы все эти девочки знали — они могут умереть!
Пауза.
— Это важно, Хуан Шимановский, знать, что смерть рядом, — усмехнулась она мне в лицо, глаза ее сверкнули. — Далеко не все выдерживают это осознание. Ради них, тех, кто не выдержит, и выбрасывается эта утка, и поддерживается из года в год. Чтобы выявить их на ранней стадии, пока можно просто взять и отправить их назад в приют. Им не место среди нас!
— Ты готов умереть? В любой момент, хоть прямо сейчас? — задала она вопрос в лоб.
Я опустил глаза в столешницу. К такому повороту и к такому вопросу готов не был.
— Не торопись отвечать, мальчик, подумай. Я не тороплю. Это важный, САМЫЙ важный вопрос, от которого зависит, возьмем ли мы тебя. В армии, в бою, у тебя есть возможность спастись. Уйти с линии огня, отступить, пригнуться. Там идет твой спор с судьбой, и даже в безнадежной ситуации есть вероятность, что ты выживешь. У нас этой вероятности нет. Ты видишь перед собой дуло вражеской винтовки, но ты не можешь отклониться от выстрела. Потому, что сзади человек, которого ты ПОКЛЯЛСЯ защищать, ПОКЛЯЛСЯ умереть вместо него, и теперь ОБЯЗАН сделать это!
Посиди, подумай, Хуан. И не смей врать, ни себе, ни тем более мне — я пойму ложь. Сможешь ли ты умереть, зная, что можешь спастись? Сможешь ли не уйти в сторону?
Да, у нас неприкосновенность. Да, мы получаем поболее высокооплачиваемых менеджеров и специалистов. Да, у нас сумасшедшие льготы и личная вассальная клятва…
…НО ВСЕ ЭТО НЕ ДАЕТСЯ ПРОСТО ТАК, Хуан. Всему своя цена.
Я сидел, думал. Сеньора не торопила, показно занимаясь своими делами, словно забыв о моем существовании. Она задала главный вопрос, самый главный в моей жизни. И я не могу соврать, даже самому себе, но совсем не потому, что она это поймет.
В этот момент все школьные разборки померкли, ушли на второй план. Кампос? Кто такой Кампос? Бандюк с замашками интеллигента! Отброс общества! Сейчас речь шла о куда более важном, чем он. Даже о более важном, чем девочка Бэль и отношения с нею.
Меня возьмут, я почувствовал это по настроению сеньоры. Она определенно хочет взять меня. Но вот подойду ли я им?
Я закрыл глаза и увидел перед собой ее величество. Она смотрела на меня с нежностью, почти материнской заботой, ведя пальцем по фиолетовой отметине на лице.
— Все в порядке?
Мой вялый ответ. И новое:
— Сильно достают?
Да, достают, и сильно. Но какое дело до этого вам, ваше высокое величество? Где вы — а где мы!
— Держись, скоро легче станет. Обещаю! — и добрая обнадеживающая улыбка.
Она сдержит слово, я знаю. Ее ставленница, министр образования, будет лютовать, что-то обязательно сотворит в ближайшем будущем. Судя по глазам — обязательно сотворит. Чистка в ДБ уже началась, сети гудят об этом не умолкая, прижучили уже многих высокопоставленных отморозков. И даже Кампосов к ногтю прижали. Условный срок хоть и условный, но это — на всю жизнь, и плевать на так называемое «всесилие папочки».
Она сделает. Она может. Просто она — одна в огромном мире. А что может одна усталая женщина в стомиллионной стране, огромной космической империи, пусть даже и королева?
— Я готов, — услышал я свой голос. — Готов умереть за ее величество. Не уйду с линии огня.
Сеньора Тьерри с видимым облегчением вздохнула.
— Ну, вот и славненько!
* * *— Кстати, не думай, что времена изменились и с ними изменилась… Ну, скажем так, смертность в нашей работе. Ничего подобного! За последние десять лет погибло более шестидесяти человек. Шесть человек в год — это мало?
Я задумчиво покачал головой.
— Наверное, нет. Но это ведь средняя цифра?
Она кивнула.
— Но получается немало, правда? И это только боевые потери!
— А есть и небоевые? — уцепился я за фразу. Она нехотя вздохнула и сдула со лба выбившийся локон.
— Разумеется. Тебе, наверное, известно, что у нас жуткая дисциплина? — Я кивнул. — Настолько, что в некоторых тюрьмах порядки легче. Кстати, тебя это тоже касается: никаких поблажек и скидок не получишь, несмотря ни на пол, ни на возраст, ни на имеющийся в отличие от наших малолеток жизненный багаж. Будешь наравне со всеми, бесправным кадетом, не могущим вякнуть свое мнение. Так что подумай лишний раз, нужно ли тебе это…
Я подумал. Быть взрослым дядей наравне с двенадцатилетними девчушками, иметь те же самые права и выполнять те же приказы, отдаваемые тем же презрительным тоном? Презрительным, а как же иначе! Это своего рода армия, хоть и особое подразделение, а сержанты везде одинаковы, во всем мире.
«Да, пацан, попал ты!» — тут же вякнул внутренний голос.
«Но ведь знал, на что шел, когда шел?» — осадил я его.
«Знал…» — нехотя признался тот.
Я кивнул.
— Я отдаю себе в этом отчет, сеньора. Но ведь я — не мелюзга, и моя подготовка не затянется.
