Обитаемый остров - Аркадий Натанович Стругацкий
Когда окружающий мир снова сделался возможным для человеческого восприятия, сознание включилось снова. Прошло, вероятно, очень мало времени, несколько секунд, но Максим очнулся, весь покрытый обильным потом, с пересохшим горлом, и голова у него звенела, как будто его ударили доской по уху. Всё вокруг изменилось, мир стал багровым, мир был завален листьями и обломанными ветвями, мир был наполнен раскалённым воздухом, с красного неба дождём валились вырванные с корнем кусты, горящие сучья, комья горячей сухой земли. И стояла болезненно-звенящая тишина. Живых и мёртвых раскатило по сторонам. Гай, засыпанный листьями, лежал ничком шагах в десяти. Рядом с ним сидел Зеф; одной рукой он по-прежнему держался за голову, а другой закрывал глаза. Фанк скатился вниз, застрял в промоине и теперь ворочался там, тёрся лицом о землю. Танк тоже снесло ниже и развернуло. Прислонясь к гусенице спиной, мёртвый Крючок по-прежнему весело улыбался…
Максим вскочил, разбросав наваленные ветки. Он подбежал к Гаю, схватил его, поднял, поглядел в стеклянные глаза, прижался щекой к щеке, проклял и трижды проклял этот мир, в котором он так одинок и беспомощен, где мёртвые становятся мёртвыми навсегда, потому что ничего нет, потому что нечем сделать их живыми… Кажется, он плакал, колотил кулаками по земле, топтал белую каску, а потом Зеф начал протяжно кричать от боли, и тогда он пришёл в себя и, не глядя вокруг, не чувствуя больше ничего, кроме ненависти и жажды убивать, побрёл снова наверх, на свой наблюдательный пост…
Здесь тоже всё переменилось. Кустов больше не было, спёкшаяся глина дымилась и потрескивала, обращённый к северу склон холма горел. На севере багровое небо сливалось со сплошной стеной чёрно-коричневого дыма, и над этой стеной поднимались, распухая на глазах, ярко-оранжевые, какие-то маслянисто-жирные тучи. И туда, где возносились к лопнувшей от удара небесной тверди тысячи тысяч тонн раскалённого праха, испепелённые до атомов надежды выжить и жить, в эту адскую топку, устроенную несчастными дураками для несчастных дураков, тянул с юга, словно в поддувало, лёгкий сыроватый ветер.
Максим поглядел вниз, на проход между холмами. Проход был пуст, взрытая гусеницами и обожжённая атомным ударом глина курилась, тысячи огоньков плясали на ней — тлели листья и догорали сорванные сучья. А равнина на юге казалась очень широкой и очень пустынной; её больше не заволакивали пороховые газы, она была красна под красным небом, на ней неподвижно чернели одинокие коробочки — испорченные и повреждённые танки штрафников, и по ней уже приближалась к холмам редкая изломанная цепочка странных машин.
Они были похожи на танки, только вместо артиллерийской башни на каждой был установлен высокий решётчатый конус с тусклым округлым предметом на верхушке. Они шли быстро, мягко переваливаясь на неровностях, и они были не чёрные, как танки несчастных блицтрегеров, не серо-зелёные, как армейские танки прорыва, — они были жёлтые, ярко-весело-жёлтые, как жандармские патрульные автомобили… Правого фланга шеренги уже не было видно за холмами, и Максим успел насчитать всего восемь излучателей. В них чудилась какая-то наглость хозяев положения; они шли в бой, но не считали нужным ни скрываться, ни маскироваться; они нарочито выставлялись напоказ и своей окраской, и своим уродливым пятиметровым горбом, и отсутствием обычного вооружения. Те, кто вёл эти машины и управлял ими, считали себя, должно быть, в полной безопасности. Впрочем, вряд ли они об этом думали; они просто спешили вперёд, подстёгивая лучевыми бичами железное стадо, которое катилось сейчас через ад, и они наверняка ничего не знали об этих бичах, как не знали и того, что бичи эти хлещут их самих… Максим увидел, что левофланговый излучатель направляется в лощину, и пошёл ему навстречу, вниз по склону холма.
Он шёл во весь рост. Он знал, что ему придётся силой выковыривать чёрных погонщиков из железной скорлупы, и он хотел этого. Никогда в жизни он ничего так не хотел, как хотелось ему сейчас почувствовать под пальцами живую плоть… Когда он спустился в лощину, излучатель был уже совсем близко. Жёлтая машина катилась прямо на него, слепо уставясь стекляшками перископов, решётчатый конус грузно раскачивался не в такт приседаниям машины, и теперь видно было, что на вершине качается серебристый шар, густо утыканный длинными блестящими иглами…
Они и не подумали остановиться, и Максим, уступив дорогу, пропустил их, пробежал несколько метров рядом и вскочил на броню.
Часть пятая
ЗЕМЛЯНИН
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Государственный прокурор спал чутко, и мурлыканье телефона сразу разбудило его. Не раскрывая глаз, он взял наушник и хрипло сказал:
— Слушаю.
Мяукающий голос референта произнёс, как бы извиняясь:
— Семь часов, ваше превосходительство…
— Да, — сказал прокурор, всё ещё не раскрывая глаз. — Да. Благодарю.
Он включил свет, откинул одеяло и сел. Некоторое время он сидел, уставясь на свои тощие бледные ноги, и с грустным удивлением размышлял о том, что вот уже шестой десяток пошёл, но не помнит он ни одного дня, когда бы ему дали выспаться. Всё время кто-нибудь будит. Когда он был поручиком, его будил после попойки скотина денщик. Когда он был председателем Чёрного трибунала, его будил дурак секретарь с неподписанными приговорами. Когда он был школяром, его будила мать, чтобы он шёл на занятия, и это было самое мерзкое время, самые скверные пробуждения. И всегда ему говорили: надо! Надо, ваше благородие… Надо, господин председатель… Надо, сыночек… А сейчас это «надо» говорит себе он сам… Он встал, накинул халат, плеснул в лицо горсть одеколона, вставил зубы, посмотрел, массируя щёки, в зеркало, скривился неприязненно и прошёл в кабинет.
Тёплое молоко уже стояло на столе, а под крахмальной салфеточкой — блюдце с солоноватым печеньем. Это надо было выпить и съесть как лекарство, но сначала он подошёл к сейфу, отвалил дверцу, взял зелёную папку и положил её на стол рядом с завтраком. Хрустя печеньем и прихлёбывая молоко, он тщательно осматривал папку, пока не убедился, что со вчерашнего вечера её никто не раскрывал. Как много переменилось, подумал он. Всего три месяца прошло, а как всё переменилось!.. Он машинально
