Александр Зорич - Без пощады
Танин взгляд метался от звезды к звезде, от экрана к экрану.
Если и вправду война с Конкордией — где же вражеский флот?
Где наши отважные эскадры?
Где, в конце концов, улей?
Таня не отдавала себе отчета, сколь ничтожно мала вероятность, наугад выскочив на орбиту, оказаться так близко к космическому кораблю, чтобы его можно было разглядеть невооруженным глазом. Особенно когда корабль этот не гражданский и не сверкает, как елочная игрушка, но, напротив, покрыт космическим камуфляжем.
Таня не увидела грозный флот вторжения. Она вообще не обнаружила никаких следов присутствия человека в планетной системе. Зеленоватое пузо Вешней и засеянная звездами пустота над ним были такими же, какими они открылись первопроходцам Главдальразведки двести лет назад.
Увы! То, что Таня не видела врага, еще не означало, что его нет вовсе.
Наушники неожиданно ожили.
Говорили по-испански, но через хороший бортовой переводчик.
— Фрегат «Камарад Лепанто» вызывает «Счастливый»! «Счастливый», вы слышите меня?
— Здесь «Счастливый». Слышу чисто.
— В вашем направлении движется группа неопознанных флуггеров. Текущая дистанция — два. Высота триста, скорость пятьдесят, экваториальный курс — двадцать четыре.
Пальцы Нарзоева летали над клавиатурой. Прикусив губу, он деловито вбивал полученные данные в парсер.
— Вас понял. Какие будут рекомендации?
— Не рекомендации, а приказания. Как старший на рейде приказываю…
В наушники ворвался гул лопающихся струн вперемежку с оглушительным скрежетом — словно стая стальных тигров рвала в клочья жестяной рояль. Спустя пару секунд сработали фильтры, и воцарилась тишина.
Вот и все, что они услышали от теньете-де-навио Карло Мачетанса, командира фрегата «Камарад Лепанто».
— Они… уже погибли? — спросила Таня.
— Не знаю.
— Но это же мы слышали… как трещит фюзеляж?
— У космического корабля не фюзеляж, а корпус… Или еще можно — планер…
Говоря это, Нарзоев ни на секунду не прекращал расчетов. Экраны парсера стремительно заполнялись столбцами цифр и разноцветными пучками траекторий: рекомендованных зеленых, рискованных желтых и запрещенных красных.
— He надо мне зубы заговаривать, я не маленькая девочка!
— Ничего я вам не заговариваю. Связь прервалась скорее всего потому, что канал заглушен врагом. А что сейчас с фрегатом — я знать не могу, так же как и вы.
— Но мы… мы все равно погибнем? — спросила Таня.
Нарзоев на несколько секунд оцепенел, вдумываясь в результаты вычислений, и наконец наградил ее тяжелым взглядом.
— Имеем все шансы.
И, не отвлекаясь больше на докучливого «второго пилота», Нарзоев притопил клавишу громкой связи с обитаемым отсеком:
— Товарищи ученые! Кто поспешил поднять фиксаторы безопасности — срочно опускайте обратно! На этот раз — не для проформы! Повторяю: вопрос жизни и смерти. У вас есть десять секунд. Даю отсчет: десять… девять…
Нарзоев включил ориентационные двигатели. Звезды на небесном своде плавно поплыли влево и вверх.
— Шесть… пять…
«Счастливый» опускал нос. Судя по тому, что узнаваемые разводы облачных циклонов над планетой теперь не набегали на планетолет, а, наоборот, плавно выползали из-под его брюха, Нарзоев развернул «Счастливый» кормой вперед по направлению орбитального движения. Таня не понимала, что творится, но ей уже было страшно. Это вам не аттракционы на Екатерине…
— Три… два…
— Мы возвращаемся на Вешнюю? Садимся, да?
— Заткнись… Один!
Нарзоев дал тягу на маршевые двигатели.
— Нет уж, не заткнусь! Не заткнусь! Не заткнусь! А будете мне хамить — начну колотить по всем кнопкам без разбору! То-то полетаем! Как в том анекдоте про волка, зайца и ворону в пассажирском флуггере!
Нарзоев с сомнением покосился на свой пистолет, но решил не обострять.
— Ладно, не бери дурного в голову. Обещаю больше не хамить. А ты, уж будь добра, забудь о кнопках. И без того мы в заднице.
— С каких это пор мы на «ты»?
— С этой минуты.
— Договорились. Ну так объясняй: что мы делаем?
— Объясняю, — вздохнул Нарзоев, убирая тягу. — Я затормозил. Скорость наша упала до суборбитальной… Сейчас мы снова разворачиваемся носом по вектору движения… И начинаем снижаться, ускоряясь на восемь метров в секунду каждую секунду. То есть на величину местного g. Говоря по-русски, мы падаем на Вешнюю. Но не отвесно, а полого…
— Ага, так мы все-таки садимся обратно?
— Нет. Ты видела, как плоский камешек рикошетирует от поверхности воды?
— Конечно!
— Ну так вот: мы сейчас станем таким камешком. Войдем на время в верхние слои атмосферы и, срикошетив от нее, снова выскочим в открытый космос. Классика!
— А зачем эта классика нужна?
— Чтобы жить. Я хочу «поднырнуть» под вражеские флуггеры. Одновременно мы приблизимся к району ожидания улья. Если только он еще ждет…
— Так мы летим флуггерам навстречу?! — ахнула Таня.
— Других вариантов нет… Да ты не переживай так!
— Но они же… Они же будут в нас стрелять!
— Очень может быть. Но попасть в нас на встречно-скрещенных курсах им будет не так-то легко. Плюс ко всему нас немножечко «смажет» естественная плазма… Ты «Фрегат „Меркурий“ смотрела?
— Н-нет…
— Да его все смотрели! Вспомни, там еще Таманский в главной роли! Навигатора играет, с бородкой, ну?
— А! Премьера на прошлый Новый год?
— Да.
— Видела.
— Ну вот, они на своем фрегате тот же самый трюк делают… Кстати, не знаю, все мои друзья плевались: «какое говнище! так не бывает!» А как по мне — ничего. Есть там пара глупостей, но так, в общем, все похоже на правду. Хорошие у них консультанты были, вот что я тебе скажу.
— Ты меня лучше не пугай. Я фильма толком уже не помню… Но как у них щеки к ушам сползали от перегрузок — такое не забудешь.
— Ну, это-то как раз говнище, — хмыкнул пилот.
Планетолет вошел в верхние, крайне разреженные слои атмосферы. Но скорость у него была такая, что хватило и этого. Аппарат затрясся, будто пахал брюхом булыжную мостовую.
Вокруг носового обтекателя распустилась хризантема синего плазменного пламени.
Перегрузка росла.
Каждая клеточка, каждый грамм воды в организме стали тяжелее в полтора раза…
В два…
Два с половиной…
Три…
Три с половиной…
Откуда-то из недр планетолета доносились резкие ритмичные щелчки.
При достаточном воображении их можно было принять за первый признак необратимого гофрирования обшивки. Затем: растрескивание, свищевание, потеря герметичности. И заключительные аккорды: струи плазмы на гиперзвуке врываются внутрь «Счастливого»… дочиста вылизывают отсеки… за доли секунды кремируют пассажиров… и на прощание рвут планетолет в клочья.
К счастью, в этой области воображение у Тани было очень бедным. Щелчкам она значения не придала и ужасы динамического разрушения аппарата для себя не живописала. Чего не скажешь о Нарзоеве, который, как говорится, передумал тысячу думушек. Конечно, гофрирование обшивки здесь совершенно ни при чем, но…
Но что же там щелкает?
Вот дрянь! Что?
Четыре…
Четыре с половиной…
Пять, шесть, шесть с половиной, семь…
Восемь…
Восемь с половиной…
Восемь и семь…
Около 8,8 g индикатор перегрузки успокоился, поигрывая цифрами уже в сотых долях: 8,81… 8,85… 8,83… 8,81…
Их жесткий маневр не шел ни в какое сравнение с перегрузками при обычном, штатном заходе на посадку.
Таня хотела сказать: «Ух ты».
Или закричать: «Хватит!»
А может быть, просто ахнуть: «Господи…»
Но обнаружила, что не может говорить. Механически. Даже, наверное, предсмертный хрип не смог бы сейчас прорваться через спазмированные челюсти. Единственным членом во всем теле, который худо-бедно повиновался, оказался лучезапястный сустав правой руки и его пять подданных — пальцев.
Таня напряглась и поскребла по подлокотнику кресла. Из принципа. После чего правая кисть тоже окончательно отказала в повиновении.
Был, однако, в этой пытке один положительный момент: Таня и думать забыла о страшных черных флуггерах, чьи лазерные пушки могли расправиться с их скорлупкой в один-два залпа. Какие уж тут флуггеры, если «Счастливый» рискует просто не дожить до встречи с ними!
И вот, когда уже казалось, что они навеки останутся в этом трясущемся, пощелкивающем, налитом свинцом аду, стало еще хуже.
В естественное падение-планирование, которое должно было вскоре завершиться аэродинамическим выталкиванием планетолета из атмосферы, вмешалась мощь двигателей.
«Счастливый» резко задрал нос — при этом лепестки синей хризантемы удлинились и пощекотали стеклопакеты кабины.
Таня почувствовала, что вот-вот отключится. Лишь то обстоятельство, что ее сопротивляемость перегрузкам была повышена сеноксом — как у настоящего пилота, — удержало ее в сознании.
