Последний контакт 3 (СИ) - Ильичев Евгений
И вот два месяца назад Павленко и его команда столкнулись с проблемой, у которой, казалось, просто не было решения. Было абсолютно непонятно, с чем именно они имеют дело, откуда ноги растут и с чего начинать поиски. От абсурдности ситуации, от ее идиотизма у Дмитрия голова шла кругом. Он понятия не имел, что мешает исправной с виду энергосистеме «Прорыва» работать в штатном режиме. Реакторы наличествовали, топливо в активной зоне никуда не делось, стержни-поглотители в конструкции присутствовали, более того, все системы диагностики выдавали информацию о том, что реакторы целы, невредимы и готовы к работе. Однако по какой-то неведомой причине реакции расщепления в реакторах не протекали. Искин «Прорыва» оказался в этой ситуации бесполезен и помочь людям ничем не смог. ИИ, казалось, искренне недоумевал: почему людям просто не включить реакторы? И вообще, ИИ «Прорыва» вел себя в последнее время как-то странно — у него появились трудности с восприятием простой логики. К примеру, когда Павленко или кто-то другой сообщали ему, что реакторы заглушены, он запускал диагностику систем и вновь выдавал свой однозначный вердикт — все в порядке, все работает, хотя было очевидно, что никаких процессов расщепления в рабочей зоне реакторов не протекает, турбины не работают, а энергия не генерируется. Складывалось впечатление, что наряду с членами экипажа искин крейсера также пострадал от массового психоза. После выяснения этого обстоятельства капитан Кольский вообще приказал деактивировать бесполезный ИИ корабля и заняться поиском проблемы вручную.
В то, что сразу два независимых ядерных реактора на корабле могли взять и просто выключиться, как, скажем, лампочка или чайник, поверить было просто невозможно — слишком уж сложной была эта техника. Но факт оставался фактом — все было исправно, все работало, но при этом ничего не запускалось и, простите уж за тавтологию, ничего не работало. Да-да, именно так — все работало, но ничего не работало. Абсурд!
Павленко раз за разом мысленно возвращался к тому дню, когда экипажу удалось вернуть контроль над собой и крейсером. Он мог с точностью до минуты воспроизвести те события, которые привели их к осознанию угрозы, нависшей над миссией.
Первыми действиями капитана Кольского после исчезновения шара было восстановление порядка и единоначалия на корабле. На это ушло целых два дня. Павленко до сих пор с содроганием вспоминал тот ужас, который открылся ему и всему экипажу после прекращения воздействия на них психотропного оружия — именно так называли между собой случившееся офицеры «Прорыва». Сомнений не было, на крейсер напали. Кто, как — это уже было другим вопросом, а в тот момент главным было восстановить порядок, оказать помощь пострадавшим и позаботиться о погибших.
В первые же минуты после исчезновения шара Дмитрию стало очевидно, что экипаж «Прорыва» все это время находился под чудовищным гнетом какого-то воздействия извне. Причем до этого момента никто этого давления не замечал. Складывалось впечатление, что воздействие на психику появилось не вдруг, а нарастало постепенно, осторожно и планомерно усиливаясь — от часа к часу, изо дня в день. Такой плавный переход от адекватности к безумию мог заметить лишь очень уравновешенный человек с развитой самокритикой. Кто-то из офицеров на корабле понимал, что происходит, кто-то чувствовал, но не мог объяснить, но большая часть экипажа просто сходила и, в конце концов, сошла с ума. Люди даже не заметили этого перехода от ясности ума к полнейшему безумию.
Павленко покинул свое убежище в смотровой рубке только после приказа капитана всему офицерскому составу собраться на мостике. По селектору голос Кольского звучал уверенным, а сам капитан (если такое вообще возможно понять на слух) — адекватным. Павленко решил тогда, что если уж даже капитан пришел в себя (а все прекрасно помнили, что эпидемия безумия началась именно с него), то вкупе с теми ощущениями, что испытывал сам Дмитрий, можно было сделать вывод о том, что самое страшное позади. Как же Павленко тогда ошибался!
Путь всего в несколько сотен метров от смотровой рубки до мостика он запомнит на всю оставшуюся жизнь. Погруженный в полумрак аварийного освещения корабль был похож на пристанище призраков или на декорацию к фантастическому хоррор-триллеру. Повсюду на полу лужи крови, перепачканные ею же переборки, кремальеры и даже потолки — как выяснилось позже, это было последствие резни, которую устроил один из коков простым кухонным ножом. На полу Павленко попадались отрубленные или отсеченные части тела: пальцы, кисти рук, какие-то внутренности. Попался даже раздавленный глаз — и это в относительно пустом коридоре, ведущем к смотровой рубке. Картина жилого отсека, где в обычное время концентрировалась большая часть экипажа, была и вовсе ошеломляющей. Откуда-то доносился протяжный женский плач, из разных отсеков и помещений ему вторили стоны раненых, крики связанных по рукам и ногам людей, мольбы о помощи. С особо буйными психопатами та часть экипажа, которая еще сохраняла крупицы разума, особо не церемонилась. Их либо устраняли физически, зачастую с той же жестокостью, с которой психопаты нападали на людей, либо вырубали и связывали. Сейчас же эти связанные люди молили о пощаде, просили развязать их и дать возможность хоть как-то помочь раненым. Ужас положения был в том, что каждый из обезумевших после возвращения контроля над собой прекрасно помнил о том, что и как он творил. Освобождать их, естественно, никто не спешил, опасаясь рецидива наведенного извне сумасшествия, или, того хуже, уже реального безумия. Мало какая психика спокойно примет и перенесет тот факт, что еще пару часов назад ты представлял собой маньяка-убийцу или насильника.
Павленко то и дело натыкался на тела матросов, реже — офицеров и гражданских. Погибших и раненых было много, очень много. Постепенно коридоры жилого отсека начали заполняться. Словно находясь в бреду, озираясь по сторонам, пугаясь каждого шороха, по палубам и коридорам туда-сюда сновали растерянные люди. Весь корабль, казалось, одномоментно пробудился от жуткого кошмара, и не все еще верили, что страшный сон позади.
На полу возле камбуза Павленко наткнулся на полуголую девушку. Она недвижимо сидела, прислонившись спиной к переборке, и смотрела в одну точку. Лицо ее было в крови, один глаз полностью закрывала огромная гематома, а во рту, кажется, недоставало зубов. Трусиков на ней не было, остатки формы свисали изодранными лоскутами, почти ничего не прикрывая. Павленко заметил кровь в промежности и жуткие синяки на ее бедрах. В истерзанной жертве он узнал их штатного психолога. Она еще дышала, но никак не реагировала на обращенную к ней речь. Павленко поднял безвольное тело на руки и отнес к медпункту. Долго стучал в закрытую гермодверь лазарета, звонил по внутренней связи, но ему никто не отвечал. Как оказалось, с началом беспорядков начмед Ратушняк принял решение полностью изолировать медицинский отсек. Все то время, пока Павленко пытался докричаться до медиков, он думал о судьбе Варвары Касаткиной. Послушала она его или нет? Заперлась ли в своей каюте? Жива ли?
Наконец дверь в медицинский отсек отворилась, и навстречу Павленко вышел майор Ратушняк собственной персоной. Выглядел офицер медслужбы не лучшим образом, однако по его поведению уже чувствовалось — мужчина в себя пришел и начал действовать. Передав с рук на руки раненую девушку-психолога, Павленко краем глаза окинул вотчину начмеда. Картина не сильно отличалась от таковой в жилом отсеке. Раненые на полу, раненые в палатах. Кровь, кровь и еще раз кровь — она была практически везде. Санинструкторы и медсестры уже оказывали пострадавшим помощь, однако им, и это было очевидно, просто не хватало рук.
— Я пришлю кого-нибудь из личного состава… — шепнул Ратушняку Павленко, понимая, что в первую очередь на корабле нужно оказать помощь пострадавшим. Майор Ратушняк только головой кивнул, а затем медленно развернулся и унес пострадавшую в недра лазарета. Павленко же отправился дальше.
