Александр Рыбошлыков - Вокруг Гекубы
– Вы дрянная девчонка, Офирель! В ваши годы я не была такой! Подумать только, не прошло и получаса, а она уже отбила у меня единственного обожателя! Дура, дрянь, гадина! Виси теперь! Что, съела?
– Ида Клэр, – холодно сказала Офирель. – Между нами все кончено. Я не буду с вами дружить.
– А ты!.. – разъяренная Клэр повернулась к пажу. – Неблагодарный мальчишка! Лживый Керубино! Вот какова твоя служба?! Долг забыл? Так я тебе напомню! Читай стихи!
– Не буду! – задрожав, отчеканил мальчик.
– Ах, вот как? Бунт?! Анастасио, утихомирь наглеца!
Рослый бандит в феске схватил пажа, стиснув его под мышкой.
– Гад!.. – визжала Клэр.
– Я не гад, а бард Литте, – отвечал паж, сдавленный мощным бицепсом Анастасио Папа-Драки.
– А ежели так, – издевательски изрекла Ида Клэр, – то изволь работать. Корабельный бард обязан объясняться мне в безответной любви и придумывать стихи. Читай, ничтожный раб!
Литте гордо выпрямился, насколько лишь может выпрямиться человек, засунутый под мышку своему злому врагу, и начал декламировать:
Понеже аз есмь раб смердящий,Исполнив многажды труды,Полезно быти мне скорбящуБо телом аще есмь худы.Аз бо доволен пищей днесь,Пребысть в веселии зело!Любиши много – благо есть.Хощу искоренити зло…
– О любви читай, искоренитель, – напомнила Ида.
Почто мя оком зриши, царь? —зазвенел голос ребенка, —Вотще, о благий словесы;Глаголем кривду, государь,Бо тверды, аки небесы!
– Так ты опять за свое? – Ида захлебнулась негодованием и угрожающе подняла ввысь руку, чуть пожелтевшую от разлития желчи. – В карцер его!
И рече сей, и речь сияПредста судилищу анклав,Бо княже возлюбиша мяИ дланью в выю мне наклав! —
донеслось из коридора.
– Подумать только! – пожаловалась Ида Клэр. – Кажется, одержали полную победу, а вместо нее – сплошные огорчения. Модест, вы опять забылись. Приведите пленных к покорности. Я жду… Боже, какая мигрень!.. – С этими словами разбойница сжала виски ладонями и удалилась.
– Вздернуть всех на рею, и будут покорны, – проявил недовольство Модест. – А то, называется, взяли богатую добычу! Где, в таком случае, дукаты?
– Цукаты! – заорал вишневый лингвист.
– Молчи, Дон Карлос! – покровительственно сказал белогвардеец.
– Цукаты! Цукаты!
Пленники рассмеялись.
– Не вижу оснований для смеха, – изрек фон Брюгель. – Это страшные слова, и вы поседели бы от ужаса, узнай их истинный смысл. Дон Карлос заслуженный пират, он сидел на плече у Малыша Винченцо в тот день, когда его мафиози громили кондитерскую фабрику в Бердичеве. Я тогда был вольноопределяющимся. О, мы славненько позабавились! Одной ромовой пропитки было выпито двенадцать сотен бочонков. Юнкер Рубанов-Орловский утонул в грушевом сиропе. Цукаты россыпью валялись на земле. Там-то Дон Карлос и выучился этим мрачным словам.
Воспоминания погромщика прервал приход Каркаса – высокого худого пирата с бледным испитым лицом и лысой головой, которую больше не прикрывал бирюзовый берет, погибший в зеве кулеврины. Острый кадык переламывал Каркасову шею, мосластые руки далеко торчали из рукавов камзола, казавшегося на непомерно длинной фигуре головореза кургузой курточкой. Над головой Каркаса весело порхали две желтые капустницы.
– Клетка готова! – прохрипел Каркас, глядя на начальство голодными глазами и облизывая толстым языком сухие, серые, как прошлогоднее сено, губы.
Космонаторы удивленно переглянулись. На «Конан Дойле» не было клеток.
Каркас, Папа-Драки и Песя Вагончик подхватили кадку с несчастным Ангамом Жиа-хп и поволокли ее к выходу. Дуэнец не сопротивлялся, лишь неодобрительно шелестел при виде столь неприкрытого самоуправства. Фон Брюгель, взяв под руку последнего из своих помощников – толстяка в чалме и шароварах, вооруженного очень кривым ятаганом, направился следом за ними. Толстяк, которого звали Сююр-Тук Эфенди и который, судя по исходившим от него ароматам, служил на шхуне коком, доверительно пригнувшись к уху барона, спрашивал:
– Скажите, господин, те цукаты, о которых вы нам поведали, вываривались в сиропе с корицей или просто были засахарены?
Навстречу уходившим вылетело пяток пестрых крапивниц, пара махаонов и редкостная бабочка «мертвая голова».
«Все ясно, – отметил про себя Крыжовский, – бродяги взломали вольер с киномотыльками и хотят поместить туда Ангама Жиа-хп. Теперь мы знаем, где он, осталось только наладить с ним связь».
Капитан огляделся. Рубка опустела, лишь пол-Педро бессильно свисало со стены, потеряв сознание, а скорее всего, просто крепко заснув.
– Так что же произошло? – Нарушил тишину и субординацию Стойко Бруч. – Ваша версия, капитан?
– Не готова, – ответил из желтого гамака неподвижный командир.
– Ваша? – ответа ждали из гамака лилового.
– Не готова, – не по-женски кратко ответили оттуда. – Надо бы спросить Ангама, но у нас нет связи. Я не знаю, куда его унесли.
– Ангам в киновольере, – сказал желтый гамак. – Стойко, поручаю вам сделать детекторный приемник из подручных средств.
Стойко нехотя произнес код, выпал из гамака и принялся собирать шишки, желуди и сыроежки, необходимые для дела. Дин Крыжовский печально смотрел мимо него, туда, где в округлом юго-западном углу блистал бывало утренней росой Ангам Жиа-хп.
– Кажется, кончил, – доложил Стойко. – Но звук никудышный, половина сыроежек зачервивевшие.
Он повернул верньер настройки, и из рупора гриба-великана, заглушая гомон радиопомех и хрупанье грызущих схему червей, донеслось:
Темнота в глазах мерцает,Тишина звенит в ушах,Вся покрытая рубцами,Не дыша, лежит душа.
И жестокая обидаПросыхает заодно,Словно зонтик позабытыйМежду креслами в кино.
– Ангамчик! – закричала Лира. – Мы тебя слышим!
– А я слышу вас, – неожиданно отозвался со стены Педро, – и будьте уверены, обо всех ваших злонамеренных кознях я немедленно доложу Иде Клэр!
Мгновенная ярость захлестнула Дина Крыжовского, но тренированный сотнями психологических тестов мозг справился с нагрузкой. Звездоходчик лишь побагровел и медленно перевел тяжелый взгляд на экран, туда, где за приплясывающими от скверной радости ногами ябеды Педро гордо вздымалась фигура удильщика.
«Бери пример с меня, – словно взывала она, – учись терпению и настойчивости. Не поддавайся жалким страстям, и долгожданная добыча когда-нибудь забьется на твоем крючке по ту сторону бесконечности».
Крыжовский утер кулаком увлажнившиеся глаза, кряхтя, выбрался из модного Лириного гамака и, остановившись перед Педро, сказал:
– Друг мой, вам очень удобно здесь висеть?
– Ась? – не понял преступник.
– Я говорю, что вы навеки зачислены в списки хозяйственного инвентаря звездохода. Вам не выбраться отсюда, если, конечно, я вас не выпущу.
– Что вы хотите? – задыхаясь, спросил Педро.
– Вы должны принять нашу сторону, – жестко продиктовал капитан. – Ваши донесения буду составлять я. И тогда через неделю…
– Согласен! – закричал Педро.
* * *Неприветливое пасмурное утро не торопясь вставало над Гекубой. Тусклый свет сочился по каплям и не мог разогнать остатков ночной мглы.
Пленные космопроходцы висели в гамаках, из которых якобы не умели выбраться. Рассветная тишина нарушалась только радиопомехами, которые угрюмо генерировал томящийся в заключении Ангам Жиа-хп.
Но вот хлопнула дверь, послышались легкие шаги, и на пороге появилась выспавшаяся, свежая и благоухающая Лириными духами Клэр. Она скользнула взглядом по спящей Лире, дружески улыбнулась Стойко, пододвинула к стене кресло, чтобы вконец изнемогший Педро упокоил наконец усталую голову, и с отсутствующим видом присела рядом.
Педро, жарко дыша, зашептал, поминутно заглядывая в написанную Крыжовским шпаргалку. Клэр осталась довольна донесением.
– Пожалуй, я выпущу вас, – сказала она, – и будем жить в мире. Ведь бежать вам все равно некуда, и я рада, что вы сами это понимаете.
Пиратесса выудила из-за корсажа боцманскую дудку. Гнусавый сигнал утонул в утреннем тумане. Пришедший на зов зевающий Песя Вагончик распорол кортиком гамаки по швам. Звездоходчики вывалились на пол. Лира Офирель сразу же демонстративно отвернулась от Иды. Но хозяйка Гекубы даже не заметила бестактности своего двойника-математика. Ее внимание было захвачено чем-то находящимся вне звездохода, и это что-то было ужасным. В зеленых глазах прильнувшей к экрану кругового обзора Иды плескался испуг.
Сначала земляне ничего не могли рассмотреть в мутном киселе Гекубы. Потом обрисовалась палуба шхуны, а за ней изуродованные недугом дали. Непривычному глазу трудно было различить и понять, что именно движется там в блеклой дымке, но постепенно оно проявилось и заняло половину неба, с той минуты четко видное всем, как изображение, вдруг обнаружившееся на загадочной картинке.
