Странность - Нейтан Баллингруд
Я подняла одну из крышек и вытащила стоявший под ней цилиндр. Он был потрескавшимся и ржавым, как старая батарея.
– Не делай этого, – сказал Сайлас.
Я вставила в гнездо мамин цилиндр.
Несколько лет назад, поздним вечером, я подслушала разговор родителей, когда они думали, что я сплю. Ватсон, как всегда, нес стражу у изножья моей кровати. Услышав, что я проснулась, он повернул ко мне голову, и тусклые оранжевые огоньки его глаз залили меня зловещим светом. Мои родители были в соседней комнате. Маму только что разбудил сон, и она плакала. Для ребенка едва ли есть звук безысходнее плача кого-то из родителей, и я лежала в постели, перепуганная и ошеломленная.
– Тише, родная, это просто сон. – Папин голос был невнятным спросонок.
– Знаю. Все хорошо.
– Страшный, да?
Она шмыгнула и немного помолчала, прежде чем ответить:
– Нет. Это был приятный сон.
– Что тебе снилось?
– Мы вернулись домой. Мы гуляли в горах Голубого хребта. Помнишь ту прогулку?
– Помню. Это был замечательный день.
– Да. А еще с нами была Анабель, хотя она тогда еще не родилась.
– Это сделало бы его еще лучше.
– Я знаю, – ответила мама дрогнувшим голосом.
Я смотрела в потолок, ожидая продолжения. Снаружи дул сильный ветер; мне были слышны слабые щелчки, с которыми песчинки ударялись о стены модуля.
– Мы поднимались по тропе, и Анабель рассказывала, чем занималась в тот день в школе – я знаю, что это глупо, мы не отправились бы в пешую прогулку на целый день после школы…
– Тссс, ничего страшного. Это логика сна. Продолжай.
– И мы вышли к тому лугу. К тому большому черничнику в долине, окруженной горами. Помнишь ее?
– Конечно помню. Было жарко. Луг весь гудел от насекомых. Птицы. Он был полон жизни.
– А вокруг нас – зеленые горы. Казалось, будто мы в церкви.
– Похоже, это был очень хороший сон, Элис.
– А что если Анабель никогда этого не увидит?
Тишина. Мое сердце колотилось. Мама плакала из-за меня.
– Увидит. Когда-нибудь мы туда слетаем.
– А если не увидит? Если мы не сможем себе этого позволить, если с нами здесь что-то случится? Или с ней? Что, если она всю жизнь проживет на этой пустой, забытой Богом планете?
– Милая… это ведь ты предложила сюда переселиться…
– Я знаю!
На мгновение воцарилось молчание. Ватсон наблюдал за мной, и казалось, что оранжевый свет его глаз становится все ярче, все жарче.
– Во сне она была так счастлива. У нее был полный подол черники.
26
– Здравствуйте, любимые мои.
Это был ее голос, но звучал он неправильно: замедленно, низко, словно его растягивали, как ириску.
– Я буду очень сильно по вам скучать, и я…
Мамин голос исходил из Пибоди. Скафандр колыхался из-за неожиданной и яростной активности мотыльков, бившихся о щиток, вылетавших из прорех в ткани, ползавших по накренившемуся черепу внутри шлема. Свет ламп окрашивал его золотом.
Папа робко шагнул к нему. Его сотрясали чувства.
– …хотела бы взять вас с собой…
– Элис?
Голос сделался ниже:
– Кто ты?
Папа выглядел растерянным.
– Элис, это же я. Это Сэм.
Я вспомнила, что цилиндр был расколот, подвергнут воздействию Странности в пещере. Сайлас предупреждал меня: все, что на нем хранилось, изменится. Я взглянула на него: он все еще стоял в стороне и сжимал в опущенной руке револьвер. Он смотрел на нас с выражением, которое я не могла разгадать.
– …Я хочу понять…
Ее голос был полон смятения, одиночества. Он разбивал мне сердце. Я знала, что в нем есть и что-то еще, какая-то частица Марса, но все-таки это был голос моей мамы. Это она говорила со мной. Я нуждалась в этом. Я так к этому стремилась. Я столько потеряла.
– …Прости, что не могу взять тебя с собой, Анабель. Ты должна остаться…
Скафандр протянул ко мне руку.
– …но я вернусь очень скоро… Я вынуждена улететь…
Ее пальцы поманили меня. Я подошла ближе, и она меня обняла. Мои мышцы обмякли. Усталость овладела мной. Я прижалась к ней.
– …Я знаю, что тебе будет трудно, Сэм… Мы никогда не расставались… так надолго… – Она протянула руку к папе, и сообщение изменилось. Мы слышали уже не запись, а новые мысли. – Летите со мной.
Рев двигателей стал выше, и «Фонарщик» плавно поднялся в воздух. Я подняла взгляд к лицу моей матери. Она смотрела на меня. В глазнице у нее росли грибы.
Воздух наполнился хором звуков, странным аккомпанементом шуму двигателей: шепотом, рыданиями, треском камня, похожим на язык скал. Что-то пробудило сад аккуратно упакованных в ящики призраков – быть может, «Фонарщик», но скорее нарастающее присутствие темной сущности, той твари, что была Марсом, так явно ощущавшееся в воздухе, что я чувствовала его вкус у себя в горле. Это было похоже на явление бога.
Сайлас шагнул вперед, положил руку ей на плечо.
– Нет. Нет! Мы не можем их взять! У нас не хватит топлива! Не хватит воздуха!
Мама посмотрела на него. На эту помеху нашему воссоединению. На эту букашку, ползавшую по ее телу. На чужака.
– Дрянь, – сказала она. – Отойди от меня.
– Что? – Сайлас отчаянно вцепился в мамину руку, попытался развернуть ее к себе. – Нет. Ты обещал, что возьмешь меня. Это ведь даже не ты, это чертов цилиндр, который она вставила…
– Не смей меня трогать, – сказала она, повернувшись к нему. – Не смей на меня смотреть.
Она отвернулась от Сайласа и посмотрела на папу. Он шагнул в ее объятия.
Лицо Сайласа обессмыслилось. Его отверг бог. Его отторгла сама земля, на которой он стоял. Я видела, как что-то померкло в его зеленых глазах, какая-то жизненно важная энергия покинула его тело. Он отшатнулся от нас. Я видела в иллюминатор за его спиной, как мимо медленно – чуть быстрее идущего человека – проплывает марсианский пейзаж. Сайлас исполнил ее пожелание: он больше на нее не смотрел. Вместо этого он посмотрел на меня.
– Говорил же я тебе, – сказал он. – Мы – болезнь.
Он приставил револьвер к виску и выстрелил.
– …Я боюсь… – сказала она. – Я боюсь…
Я не знала, сколько
