Виталий Забирко - Статус человека
— Левушку вызывает на связь начальник станции Ратмир Берзен, — сухо доложила система жизнеобеспечения.
Волошин поморщился. Похоже, с юмором у местной системы жизнеобеспечения было туговато. Почти за сутки общения она так и не усвоила нюансов пикантности уменьшительного имени гостя и употребляла его во всех случаях, зачастую за пределами шутки.
— Впредь прошу называть меня только Лев Волошин, — сказал он. — Соединяйте.
— Доброе утро, — поздоровался он с возникшим у окна Берзеном.
— Доброе… — Берзен окинул взглядом комнату и задержал его на правой руке Волошина. Пальцы, собранные щепотью, все еще машинально потирали друг друга. — Что у вас произошло?
«Так, — подумал Волошин. — Следовало ожидать, что инцидент система жизнеобеспечения просто так не оставит…»
— Короткое замыкание, — буркнул он. — А это, — показал пальцы, — его результат. Тактильная гиперосмия.
Берзен рассмеялся.
— Чувствуется, что вводную кристаллозапись вы проработали весьма основательно! Дня через три загрубеют, — тут же утешил он, кивнув на пальцы. — Вы завтракали?
— Да.
— Тогда жду вас у сопространственного лифта. Пойдем знакомиться с процессом контакта… — Берзен насмешливо подмигнул. — В ту самую лабораторию, куда вы «нечаянно» заглянули.
Лифт перенес их в сопространство второго уровня, и Волошин, увидев в кабине ряд из двух десятков кнопок, отметил, что работы на станции ведутся широко, с размахом.
— Да, — подтвердил его догадку Берзен, перехватив взгляд. — За пятьдесят лет исследований возникло много направлений, и мы расширились в сопредельность. Если сейчас все наши лаборатории перенести из сопространства на Нирвану, получился бы хороший научный городок. Хотя контингент у нас в общем-то небольшой.
Двери лифта распахнулись в небольшой тамбур с единственной дверью, на которой объемно светилась лиловая цифра «2», означавшая уровень сопространства. Из тамбура дохнуло спертым воздухом и усилившимся запахом книжной пыли.
— Все хочу спросить и забываю, — проговорил Лев, принюхиваясь. — Что это за запах на станции? Такой сухой, пыльный?
— Уловили? — чуть ли не обрадованно удивился Берзен. — Обычно мало кто обращает внимание. Феромонный носитель. — Он прочитал на лице Волошина непонимание и пояснил: — Сложное полимерноорганическое вещество воско-образной консистенции, сублимирующее при температуре выше восемнадцати градусов. Собственно, это свойство и позволило сохраниться нирванским записям в информхранили-ще до наших дней. Носитель выполняет приблизительно ту же роль, что и спирт в земных духах. С той лишь разницей, что самих феромонов мы не ощущаем… — Берзен распахнул дверь в лабораторию. — Прошу.
То, что Волошин принял за пульт управления, исподтишка заглянув в лабораторию из своей комнаты, оказалось матово-прозрачным экраном, делящим помещение пополам. Собственно, лаборатория находилась по эту сторону: у самого экрана стояли два транслингатора (вероятно, основной и резервный — а может, дублирующий), а посередине, в полуметре от пола, находился выносной дисплей комп-вариатора. Перед ним, напряженно сгорбившись в кресле, спиной к двери сидел Ткачик. Мелькая пальцами обеих рук по клавиатуре, он оживленно беседовал с вариатором. Речевая характеристика была отключена, и вариатор мгновенно отвечал многоцветным перемигиванием быстро меняющегося текста на дисплее. Кресло Томановски справа от Ткачика пустовало. А по другую сторону экрана располагалась имитация поверхности Нирваны: клочок голой кремнистой почвы с белесо-слепящими под цвет нирванского неба стенами и потолком. В центре клочка почвы в знакомой Волошину отрешенной, безучастной позе Будды сидел абориген.
— Здравствуй, Карой, — окликнул Ткачика Берзен.
— Зась! — раздраженно отрубил Ткачик, не отрываясь от работы.
Берзен, извиняясь, развел перед Волошиным руками и вы растил пару кресел за спиной Ткачика.
— Подождем, — шепотом проговорил он и жестом предложил садиться. — Не будем мешать.
Из-за спины Ткачика Лев видел часть дисплея, но разобрать хоть кусочек текста не смог. Мелкие буквы прыгали, мельтешили разноцветными букашками, слипаясь, разрастаясь, меняя цвет и друг друга. Впрочем, после некоторого наблюдения ему удалось выделить игровую компоненту работы Ткачика. Под черной строчкой вверху дисплея появлялась синяя, которую Ткачик, вероятно изменением смыслового содержания, должен был перевести в желтый цвет. Когда это удавалось, желтый текст прыгал влево, образуя столбец, а рядом возникал еще один или несколько синих столбцов, требующих той же операции. Дальнейшая «игра» с синими столбцами текста требовала более аккуратной работы, поскольку желтый столбец иногда начинал наливаться зеленью, стремясь изменить цвет, и тогда приходилось возвращаться на несколько ходов назад. Столбцы множились в непонятной прогрессии — иногда возникало пять-шесть синих, иногда только один, текст мельчал, чуть ли не до микроскопического, — но по мере успешного продвижения работы верхняя черная строчка постепенно, словно накаляясь, краснела, а когда весь дисплей оказывался заполненный желтыми столбцами, над уже алой верхней строкой возникал мигающий восклицательный знак. Затем изображение исчезало, и возникала новая черная строка с пустым экраном под ней.
Наконец, после очередной успешной операции на дисплее вспыхнула надпись: «КОНЕЦ РАБОТЫ», и Ткачик облегченно откинулся на спинку кресла.
— Как самочувствие пикьюфи? — спросил он, включая речевую характеристику.
— Практически полная прострация с гаснущими следами возбуждения, вызванного предшоковым психологическим состоянием во время утреннего контакта. Рекомендуется в ближайшие пять-семь часов в контакт не вступать.
— Он не голоден?
Вариатор помедлил с ответом, затем сказал:
— Нет. Его энергетический запас на уровне полутора-двух суток.
— Энергетический запас! — фыркнул Ткачик. — Кто в тебя только вкладывал основы биологии! Хорошо, Пусть сидит здесь до вечера. Ему ведь все равно, где находиться, если есть не хочет. Все, сеанс окончен. Спасибо.
Дисплей вариатора погас, и Ткачик развернулся вместе с креслом к гостям.
— Привет! — небрежно махнул он рукой. Его лицо прямо-таки излучало удовлетворение от успешно проведенной работы. — С чем пожаловали?
— Привет, — снова поздоровался Берзен, а Волошин кивнул. — Что это ты моделировал?
Видно, он разобрался в игрографической беседе Ткачика с вариатором.
— Что? — переспросил Ткачик и, бросив быстрый взгляд на Волошина, выразительно посмотрел на Берзена. Берзен усмехнулся.
— Карой, я ведь тебе еще вчера сказал; что сегодня с «тайнами мадридского двора» будет покончено.
— Вот и славненько, — раскрепощенно выдохнул Ткачик. — А то чувствуешь себя… Ну, да ладно. Мы прогоняли с вариатором программу вечернего контакта с аборигеном. Ты же знаешь, что прямой контакт с ним в особых условиях почти не дает результатов. Эховое сознание практически полностью забивается основным, несмотря на все наши попытки экранировать его. Поэтому мы решили провести сеанс на скорости функционирования эхового. сознания. А поскольку на такой скорости с ним может работать только вариатор, мы и попытались составить приблизительный каркас беседы по интересующему нас кругу вопросов. Хотя, конечно, всех поворотов беседы мы, естественно, предусмотреть не могли — нам еще не приходилось вступать в контакт с рафинированным эховым сознанием.
— Поприсутствовать можно? — поинтересовался Волошин.
— А почему нет? — пожал плечами Ткачик. — Впрочем, сегодня вечером вам вряд ли будет интересно. Контакт-то прямой, от силы две-три минуты на запредельной для нас скорости — если вы помните, функционирование эхового сознания пикьюфи почти на два порядка выше обычного.
— А как вы вообще вышли на эховое сознание? Ткачик хмыкнул и смущенно улыбнулся.
— О! Это уже «тайны мадридского двора».
Шпилька явно предназначалась начальнику станции, но Берзен не отреагировал. Он скучающе качал ногой и с постным выражением лица смотрел сквозь матовый экран на неподвижную фигуру аборигена.
— Совершенно случайно, — продолжил Ткачик. — На Нирване практически нет свободной воды: я имею в виду не только открытые водоемы, но и атмосферные осадки. В самых благоприятных условиях: при наиболее низкой ночной температуре — влажность воздуха не превышает шестидесяти процентов. То есть для того чтобы достичь точки росы, температура воздуха должна понизиться еще градусов так на двадцать пять — тридцать…
— Точка росы — это температура, при которой атмосферная влага начинает конденсироваться, — бесстрастно заметил Берзен. Все же шпилька Ткачика не прошла мимо цели. Похоже, пикетирование было основой всех разговоров между ними.
