Планета червей - Андрей Щеглов
– Нееееет! – раздался протяжный рёв со всех сторон и множество рук потянулись к Флэму с криками. – Не допусти этот ужас до нас! Не допусти этого! Просим тебя всем сердцем! Останови это! Защити нас!
Флэм не ожидал такого и стоял обескураженный происходящим. Ему на помощь пришла Хлада. Она вытерла бегущие по щекам слёзы, и звонким срывающимся голосом, перекрывающим всеобщие вопли, прокричала через туман:
– Это мы сами должны остановить в себе! Неужели вы не поняли?! Мы сами могли такое сделать! И ни Флэм, ни я не можем это остановить – только вы сами!
Всеобщие крики и стоны стали затихать и Флэм громко добавил:
– Всю ту жуткую резню, что нам только что явили черви, свершили такие же люди, как мы! Умоляю вас помнить об этом и отвергать все мысли о подобном. Сделать это нужно не только для себя, но и для ваших детей, которые не заслужили такой смерти и таких страданий. Вы же любите своих детей, и ни за что и никогда не пожелаете, чтобы подобные кошмары коснулись их жизни! Тогда передавайте эту любовь не только своим детям, но и тем, кто рядом с вами! Поверьте, эта любовь отзовётся вам многократно! Нельзя позволять жестокости управлять нами! В наших силах не допустить весь этот мрак в свои души, и не впускать его в свои жилища. Да будет так!
Чёдэс среди взбудораженной перепуганной толпы сжимал в объятиях плачущую в голос Вахву. Прижав её лицо к груди, он тихо ей что-то шептал, стараясь быстрее пробраться к выходу. Со стороны казалось, что Чёдэс ласково успокаивает жену, но на деле Вахва сквозь рыдания слышала свистящий шёпот мужа, заставляющий её замолчать. Ей было безумно страшно… И страшно не только оттого, что было в видениях. Теперь она со всей ясностью понимала, что совершила роковую ошибку. В середине зова, подвывая от вида кровавых картин и жути, что пронзила Вахву смертельным холодом, она с трудом просипела мужу: «Чёд… Ты ведь такой же, да?»
[1] «Период» - промежуток времени, равный земному году в соотношении 1 к 1,00314.
Глава 36
Ригель с трудом сел на лежанке и посмотрел здоровым глазом на Анну. Та что-то негромко говорила Калиле, убиравшей тряпицы и куски липкого мха, которыми обе только что обрабатывали раны на теле ездока.
Анна, увидев севшего Ригеля, быстро подошла к нему и тихо спросила:
– Помочь тебе, сердешный?
Ездок слабо улыбнулся, тяжело поднялся, опираясь на руку наставницы, и шагнул к столу. Анна, помогая Ригелю, тихо приговаривала:
– Не надо так надрываться перед долгой дорогой-то! Раскт уж твою тачку подготовил и сам тебя в Сальдар отвезёт. Поток то уж скоро откроется. Благо раны твои уж затянулись, да, видать, «болезнь слабости» тебя одолевать начала. Мы ж с Калиле аж на дальние туманные болота ходили за травой и грибами целебными для отвара. Вот и ожил ты потихоньку.
Мужчина тяжело вздохнул и присел на лавку, опираясь локтями на стол, а Калиле тут же налила ему дымящегося отвара в плошку. В этот момент под полог зашёл Пётр. Широкоплечий рыбак глянул исподлобья виновато на Ригеля и негромко пробасил:
– Дайте нам поговорить наедине…
Анна с Калиле молча переглянулись и тихо вышли. Пётр присел напротив ездока, тяжело вздохнул и, не глядя на него, заговорил:
– Подготовили мы артелями нашими рыбацкими тюки с товаром разным и в тачку твою уж часть загрузили. Да марблов[1] десятка три я насобирал тебе за твой товар, что был. Понимаю, что это никак не прощает меня от того, что с тобой случилось, но уж и не знаю, как мне вину свою загладить и прощения у тебя добиться… – Пётр тяжело опустил руки на стол, помолчал и продолжил, – Как рыкун тот сквозь пики наши железные перекрёстные пробрался, ума не приложу… Мы ж, когда крики ваши услышали и прибежали к яме той, куда я вас побросал, сразу начали рыкуна того баграми рыбацкими цеплять, чтоб оттащить от вас. Да Трюн с Якой рубить по голове зверюгу начали, чтобы умертвить его скорее… Да не случилось, вот, всех уберечь… Благо Анна блёклый свет алый вокруг тебя то и увидела, когда достали вас… Потом Хладе все мы, «зовущие», помогали червей просить, чтоб отогнать последний сон твой под корнями… – громко сглотнув, Пётр поднял виноватый взгляд на ездока, приложил широкую ладонь к сердцу, и горячо зашептал, – Ты ж пойми, меня, Ригель, что тогда все мы были словно отравлены ненавистью, оттого не ведали, что творим! А как Хлада через Разум показала нам недавно, что предки наши учиняли в бойнях кровавых, от которых у меня и теперь в горле комом слова встают, то с тех пор то всю ярость как отрезало. В тебе, я вижу, нет той злобы, а только обида во взгляде твоём, по которой и я места себе не нахожу...
Ригель молча слушал речь Петра, глядя на него одним здоровым глазом, и неторопливо прихлебывал отвар из плошки, держа её двумя перевязанными ладонями. Он допил отвар и, потрогав перевязанные голову и глаз негромко произнёс:
– Как бы ты не казнился передо мной в содеянном, Пётр, всё равно жестокость твою я понять не могу. Благодарен я за заботу вашу, что подняла меня на ноги, этого не отнять. Да и за товар мой, что наменять так выгодно смог и подарками мою тачку нагрузить, тоже благодарю. Но скажу лишь, что ведомо мне стало о скором несчастии, что тебя коснётся. Возможно, мои слова прозвучат, словно в отместку за сделанное тобой, но знай, что канешь ты в шторме чёрной воды. Уж не знаю – как, но мне та беда увиделась очень явно, потому и предупреждаю тебя о ней. А уж верить или нет – сам решай.
Пётр побагровел от услышанного, но сдержался и, молча встав из-за стола,
