Илья Стальнов - Нереальная реальность
Они двинулись в пути, перепрыгивая через коряги и раздвигая кусты.
У Лаврушина действительно было ощущение, что кто-то буравит их злобным взором. Все вокруг казалось враждебным. И узловатые деревья выглядели хищными. Они будто давно ждали людей.
Оказалось, что дело двигалось к ночи. Тьма быстро сгущалась. И росло ощущение чужого присутствия.
– Тебе не кажется, что ветви шевелятся? И не от ветра, – остановившись, перевел дух Степан.
– Кажется.
Действительно, ветки ходили как живые, а кусты чересчур настырно цеплялись за брюки. Колючки впивались когтями.
– Но этого не может быть!
– Еще мне кажется, что они хотят ухватить нас.
– Деревья никого не хватают! – воскликнул Степан, будто надеясь, что Лаврушин подтвердит эту еще недавно незыблемую аксиому.
– Мы не знаем, что это за деревья. И что это за лес. Мы ничего не знаем.
Откуда-то издалека донесся протяжный полувой, полупесня, от чего по коже побежали мурашки. С другой стороны леса откликнулись таким же криком. Их поддержал третий голос.
– Чертовщина!
– Степан, если мы до ночи не выберемся, нам конец.
Им везло. Через несколько минут они выбрались на утоптанную тропинку. Потом – на петляющую проселочную дорогу. Когда они оттуда выходили на мощеную дорогу, из чащи вновь послышался отдаленный вой. На этот раз в нем сквозило разочарование.
– Дорога хоженая, – удовлетворением отметил Степан.
– И езженая. Вон следы от коляски или телеги.
– Слышишь? – Степан поднял ладонь.
Донесся отдаленный топот копыт. Он приближался. Из-за поворота показался всадник.
– Батюшки святы, – прошептал Лаврушин.
Черный огромный конь с золотой гривой копытом высек из камня на дороге искру. Всадник в развевающемся черном, с серебряным подбоем плаще, в доспехах и в высоком шлеме, закрывавшем верхнюю половину лица, возносился незыблемой громадой в седле.
– Расступись! – прокаркал он на несколько странном, но почти английском языке.
Друзья едва успели отскочить, чтобы не попасть под копыта. Всадник скрылся за поворотом.
– Вот болван, – в сердцах воскликнул Степан.
Постепенно лес редел, – это говорило о том, что чаща заканчивается, приближаются обжитые места. А обжитые места – это как раз то, что нужно одиноким путникам. Потому как окружающий мир быстро погружался во тьму.
– Хоть бы какое жилье человеческое, – вздохнул Степан.
– Видишь, огни…
Вскоре дорога упала в овраг, а затем взобралась на холм. Друзья ткнулись в ворота, на которых тускло и сиротливо горела масляная лампа. Она освещала болтающуюся под порывами ветра, прикрепленную к шесту вывеску с перекрещенными вилкой и мечом. Надпись гласила – «Таверна у Сухой Речки».
– Как думаешь, нас здесь ждут? – осведомился Лаврушин.
– Сами скажут, – Степан заколотил металлическим кольцом по воротам.
– Кого несет в неурочный час? – послышался из-за ворот утробный рык.
– Мы путники, – крикнул Степан.
– Все вы тут путники.
– Из леса.
Там секунду думали. Потом калитка в воротах со скрипом отворилась. За ней был звероподобный, с длинными руками, в рубахе до колен, грубых холщовых штанах и ботфортах чудовищный урод. Его верхняя губа заворачивалась, обнажая острые клыки. Глаза как щелочки, а носа вообще почти не было, если, конечно, не счесть за нос крошечную бугристую загогулину. Плечо его оттягивала огромная, под стать двухметровому росту хозяина, сучковатая дубина.
– Из леса с добром не ходят, – сказал привратник. – Покажь деньги.
Лаврушин вытащил мелочь, которую им давали на сдачу в Ла-Бананосе и в Москве.
– Ага, – глаза у привратника алчно загорелись. Он с нарочитым дружелюбием нараспев заголосил: – Проходи, путник. Ешь-пей, меди не жалей.
За забором простирался обширный, освещенный факелами двор. Земля на нем была облагорожена коровьими и лошадиными лепешками. Сами лошади фыркали в стойлах и у коновязи. Среди них можно было разглядеть двух огромных, черных золотогривых коней, и несколько совершенно никчемных жалких кляч, едва таскающих по свету свои костлявые тела.
На пороге просторного помещения с низким потолком, поддерживавшимся широкими закопченными балками, друзья застыли, не в силах поверить, что все это с ними на самом деле. В углу в камине потрескивал вполне мирно и по-домашнему огонь. И на многочисленных лавках за столиками вполне по-домашнему расположились такие субъекты! Босх бы сдох от зависти и порвал бы в отчаянии все свои полотна, доведись ему взглянуть на это сборище хоть краем глаза.
– А ты уверен, что в лесу нам бы хуже было? – прошептал Степан.
– Теперь не знаю, – Лаврушин передернул плечами.
К ним подскочил горбун ростом чуть больше среднестатистического карлика. Нос его болтался где-то на нижней губе, притом существовал он сам по себе, не особенно считаясь с хозяином. В руках горбун сжимал два кувшина с резко пахнущим содержимым.
– Проходите, гости незванные, чтоб вас разорвало и треснуло.
– Спасибо, – Лаврушин нерешительно шагнул вперед. Вздохнув, направился к столу в углу.
– Сегодня будет хороший ужин!
Уже позже друзья поняли, какая двусмысленность скрывалась в этих словах горбуна…
* * *– Жрать будете? – осведомился горбун, когда друзья уселись за столик.
– Будем, – кивнул Степан.
– Мясца? – причмокнул горбун с таким вожделением, что мяса сразу расхотелось.
– А попроще?
– Жареные овощи еще жрут. Но редко.
– Годится.
Горбун, презрительно скривившись, издал какое-то нечленораздельное восклицание, которое с трудом могло сойти за согласие, и поковылял прочь. При этом он с чувством сплюнул на пол.
– Сервис, – сказал Лаврушин.
– Клиент всегда прав…
Вскоре перед друзьями оказались тарелки с жареными овощами и по кувшинчику с жидкостью, которую горбун нагло разрекламировал, как светлое пиво. Притрагиваться в этой забегаловке ни к чему не хотелось, но голод – не тетка. Да и за все свои странствия они разучились привередничать.
Из угла открывался хороший обзор. Господи, такое можно увидеть только в дурном сне. Или в поганом мире, в который тебя забросил плохо сыгранный и неудачно взятый аккорд на таинственном инструменте, прокалывающем пространства с такой же легкостью, как шило дырявит папиросную бумагу.
Кого только не было в таверне. В углу веселилась компания, которую людьми можно назвать с немалой натяжкой. Больше они напоминали ряженных в яркие разноцветные, заплатанные-перезаплатанные одежды питекантропов. Они рыгали, ржали и жрали, жрали и ржали. Перед ними были кости только что умятого плохо прожаренного бычка.
Противоположный угол занимал гигант, даже сидя он подпирал потолок своей головой, похожей на огурец. Он был короткорук, нижняя челюсть его проваливалась к горлу, так что казалось, будто она полностью отсутствует. Он тоскливо наигрывал на дудке – музыка была такая, что хотелось повеситься.
В центре зала за круглым столом молча рвали руками с длинными ногтями сырое мясо несколько вертких, шустрых монстриков, одетых в красные глухие балахоны. Материя скрывала их лица, и слава те Господи.
Синюшно-бледный, богато одетый, с залихватскими усами «кабальеро» через соломинку цедил что-то из кружки, и это что-то с вонью и бульканьем вскипало и пыталось выбраться наружу. Он загадочно улыбался и мрачно оглядывался, будто что-то выискивая.
Мужичок с ноготок – в ширину раза в три больше, чем в высоту, застыл, положив широченные лапы на пудовый топор с подозрительными темными пятнами.
На полу уютно устроилась старуха в обносках, которая была еще горбатее трактирщика, ее руки напоминали трухлявые ветки. Она что-то терла в ладонях. Из ладоней на подстеленную тряпку сыпался черный порошок. Она нашептывала себе под нос невнятную скороговорку. Иногда, послушный этим нашептываниям порошок взметывался вверх, застывал, принимая причудливые формы, и рассыпался.
Опершись подбородком о золотую рукоять меч, величественно и печально возвышался за столом черный латник. Его волосы развевались, будто на ветру, хотя сквозняк был слабенький и не мог бы сдвинуть такую гриву. Перед ним стояли одиннадцать опустошенных кувшинчиков. Это был тот самый всадник, лошадь которого едва не затоптала путников.
Да вообще-то много кто здесь был – на людей похожие и не похожие, но все как один жутковатые и отвратноватые. Под потолком плели узоры высшего пилотажа летучие мыши. Над стойкой, напоминавшей стойку бара, на узловатом полене сидел черный ворон, по размерам ближе к орлу. А под стойкой устроился черный жирный кот-котище, габаритами стремившийся к гордому званию черной пантеры.
Говорили здесь на дикой смеси английского, испанского, французского, русского и каких-то других, совсем ничего не напоминающих языков. Доносились обрывки тупых разговоров, грязных ругательств, нешуточных угроз и мерзких пожеланий.
