Солнечный ветер - Нани Кроноцкая
Паника накатила быстрой мутной волной, и вот я уже задыхаюсь от страха, сердце колотится где-то в горле. Руки дрожат, лицо заливает липкими каплями пота. Я свернулась в комочек на кресле, зажмурившись, зажав уши руками. Бесполезно. Он давно сидит где-то внутри, не давая сбежать и очнуться. Холодно. Больно.
– Гвел, прекрати! – громкий крик властного женского голоса заставляет меня вжимать голову в плечи. Но словно разжались стальные тиски, даже дышать стало легче. Невыносимая боль отступила. – Что ты творишь? Рефлексы у тела останутся! Оно и так уже в плачевном состоянии. Лечить теперь еще и лечить, а времени у нас мало. Мне достаточно перепало уже от «наследниц». Что теперь с этим делать?
– Она вкусная, – его голос выполз из моей головы как скользкий морской червь и прозвучал сиплым звуком. – Ее страх возбуждает меня.
В ответ раздалось ругательство на лиглянском. Откуда я это знаю? Закрыла глаза. Голос той, которая оборвала моего мучителя, что-то смутно напоминал. Видно мне ее не было. И не очень хотелось. Мне уже все равно, совершенно. Болела спина, ныли лодыжка и ребра.
– Надеюсь к нашему вылету все готово. – Снова она.
– Надеюсь, ты хорошо все продумала. – прозвучало насмешливо. – Ты не боишься, что этот мальчишка опять все испортит? Зачем он тебе?
– Мальчишка… – женский голос словно бы смаковал это слово. – Нет, тут ты ошибаешься, дорогой. Чем больше я его узнаю, тем сильней убеждаюсь в правильности нашего выбора… Ты даже представить себе не можешь, насколько.
Гвэл закрыл дверь, набрал на панели катера координаты и откинулся на узкую спинку пилотского кресла. Я бы очень хотела не видеть его, но глаза меня совершенно не слушались, заставляя смотреть против воли.
– Продолжай, – его холодная маска его безупречного лица казалась высеченной из камня. Никакой мимики, никаких лишних чувств и эмоций. Лишь иногда он позволял себе тихий смех и поднятую бровь – жест бесконечного удивления. Но я четко помнила выражение болезненно-жадного любопытства на этом лице. Так он смотрел на меня, содрогающуюся от страха, брезгливости, отвращения. Как червь-палочник, – паразит, что годами лежит на песке притворяясь мусором, а стоит живому приблизиться, как он сбрасывает оболочку и мгновенно ввинчивается под кожу своей жертвы. С той самой секунды дни ее сочтены. Я почувствовала себя такой жертвой. Но искорка памяти вдруг согрела, перед глазами встал кусок берега, где мы с друзьями играли, и палочников ловили. В моей жизни был не только этот холодный мучитель. Мне нужно все вспомнить.
– В первый раз… нам с тобой повезло, очень крупно. Обоим. Ты же знаешь, новичкам вечно везет. Наша дочь… ты ее даже не вспомнишь уже. Конечно, для тебя этот несчастный ребенок был лишь донором.
– У нее не было шансов стать полноценной! – резко перебил ее Гвэл. Как много эмоций для бездушного и жестокого истукана… – Никаких, ты же знаешь. Анэнцефалия. Не помнишь, каких мне усилий стоило сохранение, рост и развитие ее тела?
– Мы все забыли… Но, говоря откровенно, ценой успеха той операции была твоя жизнь. – Прозвучало… насмешливо? – Я не об этом толкую сейчас, дорогой мой. Не будем скатываться к супружеской ссоре со списком взаимных претензий, не стоит.
Гвэл промолчал. Выразительно так…
– Малышка, у которой не было даже своего имени, не оставила мне никаких следов своей личности. Их просто не было. А вот дальше… Дальше все доноры оставались со мной. Сильные личности, многогранные. Подбирая … носителей спермы ты превзошел сам себя. Каждая новая версия королевы Агаты получалась значительно лучше меня. Они всегда стоят рядом. А с ними – их память. Привычки, рефлексы, глубокие переживания. Ты представляешь? Что осталось теперь от меня? Жалкое подобие той Агаты, которая…
– Почему ты молчала? – Гвэл резко спросил. – Все это время шла речь лишь о проблемах физических. Аллергии, брезгливость, память тела, устойчивые рефлекторные страхи…
– Которые ты культивируешь в этой малышке. Ты занят своими делами, мой дорогой погружен в бесконечные эксперименты и давно позабыл о том, что такое вообще эти глупые чувства. У тебя одна память. То, что за все эти годы тебе донора не нашлось, мне не кажется невезением. Искусственно выращенное тело, лишенное всех физических недостатков и половины потребностей? Мне это больше не кажется чистой случайностью.
– О чем ты сейчас? – что-то увидев через лобовое стекло, Гвэл чертыхнулся отчетливо на имперском и вцепившись в штурвал увел катер в крутой вираж, явно пытаясь уйти от погони. – Имперская слежка, прости. Поясни, я не понял.
Они разговаривали так спокойно и неторопливо, будто рядом на узком сидении не лежала преступница и убийца, постанывая болезненно от накатывающей тошноты, а маленький катер не уносил ее невесть куда и зачем.
– Девочку отключил бы… – видимо меня все же услышав, женщина заволновалась. – Ей и так сильно досталось.
– Она звуков не слышит. Инфразвуковая бомба всех отключает и оглушает на несколько часов. В сознании ее держишь ты и этот ваш маленький мозговой паразит.
Его собеседница долго молчала, видимо переваривая услышанное. Потом тяжко вздохнула и продолжила их диалог:
– Да, ты прав. Я не хотела бы так. Лишить себя чувств? Я о той самой любви, мой дорогой. О ненависти, что всегда стоит рядом. Ты ведь забыл, с чего все начиналось, не правда ли?
– Два молодых идиота решили, что их глупое чувство достойно жить вечно. Ошибки молодости часто становятся движущей силой прогресса.
– Ты заболел…
– Да. Ядовитая тигорская лихорадка до сих пор неизлечима. Мне оставалось недолго… но знаешь… Я думаю иногда: лучше бы я тогда умер.
Сказал так равнодушно, что мне стало страшно. Я хочу жить. Именно после слов, произнесенных чудовищем, я поняла: не хочу умирать. Даже убив человека и потеряв свою память.
– Я был счастливым и молодым. – прозвучало устало. – Это ты виновата, – в его тоне царапнула злость, но какая-то вялая, замороженная. – Вцепилась в меня, словно ыса в добычу и не отпустила.
– Я не том. – голос женщины прозвучал безнадежно. – Ты сейчас очень болен. И я. Вместе с тобой. Как обычно. Как все эти долгие годы. Зачем нам это все нужно, скажи?
Выведя катер в свободный полет, Гвэл снова немного расслабился, отрываясь от штурвала.
– Мне… – для возможности дать человеку бессмертие. Великая, запретная миссия: – вылечить старость. Ради этой цели любые средства оправданы.
– Самые страшные люди во вселенной, – это неисправимые романтики, считающие себя вправе причинять счастье тем, кто об этом не просит… – произнесла горько женщина.
И я мысленно с ней согласилась,
