Андрей Ливадный - Черная Луна
По одному из коконов вдруг пробежали бледные сполохи статических разрядов, словно огни святого Эльма заплясали меж сгустков темноты, и вдруг…
Тот веретенообразный кокон, которого первым коснулось это холодное пламя, начал медленно, будто нехотя, раскручиваться…
Для стороннего наблюдателя, какими оказались сотни не понимающих ничего людей, картина была просто фантастической.
Среди хаоса обломков одно за другим вдруг начали разворачиваться многокилометровые полотнища тьмы, словно сама Бездна раскрывала тут свои пустые глаза, взирая на человеческие суденышки огромными абсолютно черными зрачками…
Предтечи, которые распухли до таких размеров, что, казалось, вот-вот лопнут, вдруг резко изменили свое поведение.
Секунду назад они лениво плыли вслед за флагманом Элио, но первый энтрифаг, который развернулся в пространстве, подействовал на них совершенно неожиданным образом — достигающие уже сотни метров в диаметре голубоватые шары вдруг задрожали, по их поверхности пробежала рябь…
— О боже!.. — вырвалось у кого-то на мостике «Эммануила». — Они делятся!
Семь существ сбились в плотную кучу и вдруг распались, рассыпавшись в разные стороны, как стайка вспугнутых птиц…
Их стало двадцать восемь!
Первое развернувшееся в пространстве полотнище тьмы вдруг всколыхнулось, перетекая пологими волнами мрака, на гребнях которых, как проблесковые маяки, вспыхивали и гасли искорки света.
Маленькая, ничтожная фигурка в белоснежном скафандре плыла над этими волнами, едва не касаясь их, и казалось, что человек гладит, успокаивает эту тьму, как умного, но норовистого зверя, который дрожит, льнет к человеку, впитывая его мысли, доверяясь ему… Рядом развернулось второе полотнище, третье… Вербицкому, который, затаив дыхание, наблюдал реанимацию еще одной древней жизненной формы, почудилось, что он слышит треск, словно в пространстве разворачивались плотные, шуршащие рулоны иссиня-черной парусины…
Стая Предтеч, непостижимым образом сориентировавшись в кипящем пространстве, которое продолжали раздирать гравитационные поля и беззвучные, разрушительные столкновения различных обломков, ринулась, набирая скорость, туда, где восставали из небытия их извечные враги…
Мало кто смог выдержать такое зрелище. Человеческий разум не справлялся, отказывался верить в возможность подобного поединка…
Больше не было необходимости отдавать приказы, все, кто уцелел, видели, как мгновенно размножились обожравшиеся веществом древние твари, и каждый представлял их безудержный, стремительный полет применительно к себе, своему кораблю, своей планете… Это было жутко.
Но еще страшнее оказалась их беззвучная, молниеносная атака.
Нашлись те, кто отворачивался от экранов в ужасе, не в силах смотреть.
Мерцающие напряженным светом тридцатиметровые шары вдруг налились свинцовой синевой. Они неслись, набирая скорость, и встречающиеся на пути многотонные обломки разлетались в стороны, взрывались, отскакивали, казалось, само вещество вдруг обрело разум и спешило убраться с дороги атакующих тварей…
Неподвижной осталась лишь человеческая фигурка в скафандре, что парила, едва не касаясь чернильной поверхности энтрифага, который вдруг изящно развернулся, будто человек являлся для него некоей осью вращения, и крылья черноты мягко обняли, обволокли Дениса, словно желая уберечь от беды.
Он сам не понимал, что переживает в эти секунды.
В нем осталась лишь одна боль, одна мольба, вопль, который полонил разум: «Защитите! Закройте нас от этого ужаса!».
В голове Дениса звенящей болью плеснулись картины того хаоса, что наступит завтра, если Предтечи уйдут из этой системы, еще раз размножатся и вновь заполонят космос…
Четыре энтрифага нервно всколыхнулись, совершая грациозный разворот вокруг своего пятого собрата, что свернулся, укрывая Дениса мономолекулярными нитями, прочнее которых не было ничего в обозримой Вселенной.
Словно в пространстве расцвел, расправив четыре лепестка, бутон тьмы, который закрыл собой яркое свечение туманности, и по лепесткам побежали нервные, пологие волны мрака, искрящиеся на гребнях прихотливым узором блуждающих огней.
Еще секунда, и они сорвались навстречу прайду атакующих Предтеч, продемонстрировав такое же презрение к законам небесной механики, как и набирающие скорость хищники…
Они столкнулись в том месте, где кружил разгерметизированный и обезображенный корпус флагманского фрегата «Ворон».
Атакуя, Предтечи разделились на четыре группы, по семь существ в каждой, и ударили точно в центр черных, бескрайних опахал тьмы…
Один энтрифаг вдруг разлетелся рваными клочьями черноты, по которым бежали, затухая, запоздалые сполохи света… Трое других, выдержав удар, превратились в гигантские подобия гаснущих парашютных куполов, они поддались под неистовым ударом, прогнулись, обволакивая тварей, и вдруг вспыхнули ярким, горячечным светом…
Когда они вновь начали расправляться, превращаясь в медленно колышущиеся, бескрайние плоскости, то внутри уже не было ничего, только тьма их тел да тусклые, бегущие по ним блестки…
Семь Предтеч разворачивались для повторной атаки.
Они опять раздулись, готовые поделиться, и это казалось кошмаром, бесконечным, неистребимым…
Не было сейчас на борту девятнадцати уцелевших космических кораблей ни одного человека, кто бы не понял, сколь кошмарна, неистребима эта вырванная самонадеянной волей из тьмы безвременья древняя форма жизни.
Энтрифаги вновь совершили пируэт, грациозно отгоняя хищников от своего собрата, что продолжал висеть, свернувшись в кокон, внутри которого был заключен Денис.
Разъяренные хищники вдруг метнулись на изувеченного «Ворона», вгрызлись в него, выедая броню, и задрожали, готовые к очередному делению…
Три энтрифага только разворачивались, пытаясь обступить их с разных сторон, но уже стало ясно — они не успеют, Предтечи поделятся раньше, и все повторится сызнова…
…В рубке «Армагеддона» генерал Дорохов, что сидел бледный как смерть за боевой консолью установки «Свет», смотрел на битву древних существ, и разум медленно уходил от него, оставляя лишь одну горячую, безумную мысль: «Это ты, генерал, воззвал к жизни этих тварей, ты выслушивал циничные замечания господина Ланге и исполнял его приказы в угоду субординации власти…».
Пальцы Дмитрия Алексеевича машинально сомкнулись на пористых, прорезиненных рукоятях наводки аннигиляторов.
«Они не успеют…» — Это был вывод человека, который постиг динамику космических битв не со страниц умных книжек. Дорохов чувствовал скорости внутри себя, он жил ими…
Изрешеченный, покрытый дырами борт «Ворона» влип в координатную сетку прицела.
Шарообразные тела древних тварей, сгруппировавшихся вокруг доступного источника вещества, дрожали, раздваиваясь, а покрывала тьмы еще только набирали скорость…
Палец Дорохова скинул предохранитель гашетки.
На приборных панелях вспухли сигналы готовности.
Зло и отрывисто взвыла сирена.
Он нажал спуск и ослеп…
Нестерпимое белое солнце, словно шар чудовищной магниевой фотовспышки, возникло там, где секунду назад плыл изувеченный фрегат.
Три энтрифага вдруг резко развернули свои опахала, встав поперек потока излучения. Казалось, их черные, как смоль, тела глотают его… Дорохов закрыл глаза, уже не в силах даже думать о том, что только что совершил… а когда под веками перестал сверкать огонь и он, не вынеся неизвестности, вновь взглянул на затененный светофильтрами экран, то увидел все те же три покрывала тьмы, что, искрясь и перетекая волнами мрака, купались в потоках заряженных частиц…
Голубые шары исчезли.
Их не стало, и это казалось сном…
Четвертый энтрифаг, не принимавший участия в схватке, вдруг по какому-то непонятному человеческому разуму наитию резко рванулся вперед, не меняя своей веретенообразной формы, и плавно остановился подле «Эммануила».
Его кокон осторожно развернулся, грациозно, неторопливо раздался в стороны и вытолкнул к шлюзам крейсера человеческое тело в белоснежном скафандре.
Энтрифаг секунду помедлил, потом совершил еще один плавный разворот и поплыл к своим гордо, величественно, словно в полной мере осознавал и собственную непостижимую красоту, и то, что только что удалось совершить…
В сумраке боевого поста аннигиляционной установки «Свет» старый генерал, неестественно выпрямившись в кресле, смотрел на древних существ, и по его щекам медленно катились слезы.
А в гробовой тишине эфира вдруг зазвучал надтреснутый голос, в котором ясно слышались нотки потрясения:
