Елена Силкина - Хан Файр
Он так устал, пересекая комнату взад-вперед, что не мог есть сам. Его пришлось кормить с ложечки, против чего он не возражал, хотя и несколько смутился.
Хэгши объясняла, пока он ел.
— Мягкий фиксаж, — сказала она, слегка притронувшись к «индийской блузке», — не позволяет движениям достигать опасной амплитуды. Аппараты на руках — для коррекции неоперативным путем. Все это будет снято через три-четыре дня. Я хочу обратить внимание на другое. Проходит перестройка гормонального баланса.
Неожиданная пауза удивила Хана. Это о чем? Он недоуменно глянул на тайрианку.
— Изменится состояние. Изменится реакция на окружающих. Иногда она будет очень сильной, что естественно и не должно шокировать. Следует иметь это в виду заранее и относиться к происходящему, как к должному, не испытывая… отрицательных эмоций по отношению к себе.
Хан понял. Кончилось безмятежное существование. Он побагровел.
— Значит, я теперь буду вроде подростков с их гиперсексуальностью?
— Да. Но это естественно, и стыдиться не надо.
Она ушла, оставив Хана в растерянности.
Хорошо было раньше — никаких внешних признаков возбуждения.
Впрочем, он скоро успокоился. Пока что, вероятно, из-за общей сильной слабости, новые свойства организма никак не проявлялись. Хан уснул и спал до обеда.
В тот день вообще все обошлось, и он нервничал напрасно. Но наутро, когда он хотел пойти и заказать себе еду с помощью пульта самостоятельно, то обнаружил, что не может это сделать… в таком виде. Следовало встать сразу, а не вспоминать сны, дополняя их буйными мечтами, тогда бы не было таких результатов.
— Я не хочу есть, — не глядя, заявил он Хэгши, которая заглянула к нему в комнату.
— Причина именно эта или все же другая?
За совершенно ровным тоном он расслышал тревогу и испугался того, что причинил ей.
— Другая, — заставил он себя признаться, остро ощущая не только эту самую причину, но и свое горящее лицо, и безумно бьющееся сердце. — Я не могу в таком виде… Я должен сначала научиться владеть собой. Или… или перевязать, хоть что ли, потуже.
Он стиснул зубы. Как ужасно вот так объясняться.
— Уметь управлять самыми сильными своими чувствами и желаниями можно только после курса обучения в Охэнде, это сейчас невозможно. Перевязать потуже?! Я не допущу, чтобы ты калечил себя. Есть простой выход из положения — просторное одеяние. Не надо стыдиться этого, Хан, — тихо добавила она. Настойчивость в голосе или даже мольба? — Это естественно. Владеть собой так, как тебе хочется, ты научишься, когда окрепнешь. Пока же тебя никто не видит.
Хан вздохнул. Если бы на ее месте был кто-то другой, может, этому совету — не стыдиться, — было бы легче последовать. Дурацкий фиксаж. Почему он именно эту амплитуду никак не сдерживает? Придется просто смириться. И состряпать «тогу», например, из гобелена, покрывающего кровать. Хотя они оба все равно будут знать, что под этой тогой, раз она надета.
И носить ее придется постоянно. Потому что сие состояние неуправляемо и почти беспрерывно благодаря воображению.
Воображению, прикованному к такому близкому и такому недосягаемому человеку. Воображению, которому мало бесценных воспоминаний. Отсвет экрана на лице у волосах, тонкие пальцы у клавиш; безмятежный изгиб руки на подлокотнике кресла; неторопливый паряще-летящий шаг; абрис полной достоинства и спокойствия фигуры. И так далее, и так далее, и так далее.
Воображению этого мало. Она, освещенная солнцем, на поляне в лесу; танцующая в разноцветных лучах дискотеки; плывущая в воде…
Воображению и этого мало. Как она выглядит без одежды? Если бы можно было коснуться тихонько, провести ладонью, ощутив тепло и шелковистую гладкость нежной кожи… Абрис щеки, тень от ресниц, рисунок рта, линия шеи, плеча, груди — если бы можно было их очертить губами…
Хан шарахался мысленно от таких картинок, но тщетно.
Ты! Что — ты — посмел! Думать о ней — и как! Ты! Не смей думать о ней!
И не мог не думать.
Не смей, тем более — так!
И все чаще именно так.
И не помогали ни мысленный крик на себя, ни самоистязания напоминаниями о бессмысленности этих мечтаний, об отсутствии взаимности, о непреодолимой разнице между ними…
Он мечтал, забывая обо всем. К состоянию почти постоянного возбуждения быстро привык и не думал об опасности.
14
Хэгши не слушала мыслей, но ощущала это направленное внимание.
Какая-то взаимность все же возникла. Когда впервые увидел, впечатление было особое; и потом, едва пришел в себя, устремил внимание в прежнем направлении. Знать бы, насколько это серьезно. Быть может, лишь временное увлечение. Даже если так, я не смогу отвергнуть. Почему он молчит? Объяснилась бы первой, но земные представления отличаются от тайрианских. Такой поступок может оттолкнуть его. Почему же он молчит?
15
Хан по-прежнему избегал всех, теперь уже из-за нелепого «костюма», но как-то зазевался, глядя на Хэгши, и внезапно пришедший Югей увидел его лицо в тот момент. Тайрианин мгновенно все понял о Хане, так же, как недавно Хан — о нем. Но, в отличие от Хана, молчать не стал, сказал резко и прямо, когда они остались одни:
— Ты мечтаешь о Хэйги.
— Да, — вызывающе ответил Хан. Что скрывать, если все равно уже прочли. — Но это так и останется. Я знаю свое место.
— Ах, вот как, — еле сдерживаясь, бросил Югей. — Лучше бы ты его не знал!
И именно этого она предпочла всем! Что с нею будет?!
Югей смотрел в упор, и Хан не отвел глаз. Он делает как раз то, что от него ждут, разве не так?
Лицо Югея вдруг расплылось у него перед глазами, мир потемнел, исчезли звуки, стало душно. Хан пошарил вокруг себя рукой, ища, за что ухватиться, он уже почти ничего не видел.
По очертаниям узнал кресло, качнулся в этом направлении, чуть не промахнулся, но упал все же на мягкое сиденье, а не на пол. Ноги тряслись так, что совершенно не держали, а к горлу подкатывала тошнота.
В кабинет ворвалась Хэгши — Хан еще ни разу не видел ее бегущей — и бросилась к нему. Она прижала одну ладонь к его лбу, другую — к груди в районе солнечного сплетения, и сразу стало легче, тьма рассеялась, дурнота отступила.
Хан закрыл глаза и сидел так некоторое время. А когда открыл их, то увидел, что в кабинете появились Динор и еще несколько тайриан. Югей сидел поодаль от всех, отвернувшись к окну.
— Потерял контроль над собой, забылся настолько, что направил удар своих эмоций на человека, не имеющего защиты! — голос Хэгши сейчас был далек от спокойствия.
— Он должен оставить это место работы, — бесстрастно произнес Динор, и Хан отчетливо ощутил общее безмолвное согласие с этими словами.
Югей молча сидел у окна, не шевелясь и, казалось, даже не слыша того, что о нем говорят, внешне спокойный.
Нет, захотелось крикнуть Хану, нельзя его отсюда, он же должен видеть ее!
Динор взглянул на Хана.
— Говори, мы слушаем.
Хан поднялся, невольно опустив глаза от всеобщего внимания, обращенного на него. И увидел себя, маленького, неловкого, в смешном виде — вместо одежды фиксаж, аппараты на руках. С такими же смешными претензиями на весомость своего мнения.
— Не надо его отсюда, нельзя. Это… это не моя тайна. Он должен быть здесь. Он же не специально… ударил. Он больше не будет.
Никто не улыбнулся.
Хан сел, не поднимая глаз, мучительно покраснев, и не спрятал лицо в ладони только потому, что это было бы совсем уж нелепо, просто ужасающе нелепо.
Неожиданно после короткого молчания все с ним согласились. Югей может остаться, но должен лучше контролировать себя.
«Почему ты это сделал?»
Хан вздрогнул от беззвучного вопроса.
Югей в упор смотрел на него.
Хан отвел глаза.
Потому что понимаю, что ты не можешь ее не видеть. Потому что я в таком же положении, только у меня не будет предлога приходить сюда потом.
«Нет, не в таком же».
Этих слов Югея никто, кроме Хана, не слышал, а Хан им не поверил, даже не придал никакого значения.
Хэгши ждала, пока все покинут кабинет, ждала, не отходя от Хана.
Он поднялся, собираясь уйти в свою комнату. От плохого самочувствия не осталось никаких следов, тем не менее Хэгши поддержала Хана под руку. Лучше бы она этого не делала. Хан схватил «тогу». Вот странная реакция на опасности, подумал он.
Он попытался осторожно высвободить свой локоть из рук тайрианки. Уже невозможно переносить даже малейшие ее прикосновения. Я — грузин, хотелось сказать ему. Как в том анекдоте-были: — медсестра на поле боя подползла к раненому и велела ему обнять ее за шею, чтобы удобнее было тащить его. «Я — грузин», — категорически возразил тот.
Хэгши сразу отпустила его, но проводила до двери комнаты.
16
