Александр Зорич - Стальные грозы
Стена поперечного коридора оказалась значительно крепче предыдущей переборки. Проломить ее удалось лишь после включения плазменных резаков.
Все пространство вокруг «Динго» немедленно заполнилось плотным белым паром, разогнать который удалось, выстрелив из пушки холостым.
Разбежавшаяся от дульного среза ударная волна прогнала весь пар в «посудную лавку».
– Вот теперь прошу вашего решения, – обратился Помор к Растову. – Будем поворачивать направо, чтобы пройти перекресток с неожиданного для чоругов направления? Или ломаем и вторую преграду тоже? Я имею в виду стену поперечного коридора – чтобы потом вернуться на маршрут через соседний отсек?
– Хрен редьки не слаще вообще-то…
– И все-таки. Что бы вы выбрали?
– Саданем в стену из пушки. Посмотрим, что за ней, – решил Растов.
Сказано – сделано.
Снаряд оставил в переборке порядочную дыру.
За ней открылось просторное помещение, ни в чем не похожее на «посудную лавку».
Там громоздились массивные серые станки и трехэтажные установки, похожие на громадные электронные микроскопы.
Вторым ярусом нависала громада, представляющая собой какой-то хитрый ускоритель частиц. Внешне она выглядела как трехуровневая развязка на автостраде, где вместо дорожного полотна – тоннели из тяжелого металла…
Интуиция Помора и осмотрительность Растова спасли их.
– Чоруги справа!
– Они вооружены!
– Огонь!
Здесь, в секторе физики элементарных частиц, засело полтора десятка чоругов из касты вычисляющих и их лаборантов.
Они готовились встретить на хауптштрассе танки теплокровных залпом трех молекулярных дезинтеграторов.
Это было новое экспериментальное оружие, к созданию которого наука теплокровных не подошла и на столетие.
Да и у самих чоругов его были пока ровно три установки – собранные в этой самой лаборатории.
Поток осколков от разорвавшегося снаряда обрушился на крайний дезинтегратор, убил расчет из лаборантов и перебил кабели питания.
Пока чоруги разворачивали два других орудия абсолютного разрушения – а делали они это неспешно, ведь нелегко вручную ворочать пятиметровым дуршлагом с утиным носом концентратора, – Игневич послал из гранатомета длинную очередь, которая повредила еще одну установку.
А расчет третьей установки не стал дожидаться, когда концентратор наведется на танк Растова. Он выстрелил по машине бортномер 64, которая секунду назад показалась из свежего пролома в стене «посудной лавки».
Все преграды, находившиеся на пути широкого глюонного пучка, рассыпались, расплылись, как наваждение сновидца.
Но самым ужасным было то, что вместе с ними потерял плотность, вещественность и танк бортномер 64!
Он словно бы превратился в трехмерную голограмму самого себя.
А затем – затем проектор выключили.
И на месте стотонной машины, на месте ее экипажа остался только туман цвета майской сирени.
– Командир, вы видели? – осторожно спросил Помор. Он не верил своим глазам.
Растов выпустил в чоругов все, что оставалось в барабане. Четыре снаряда.
И только после этого ответил:
– Видел… Молись, чтобы такого у них было мало.
К тому моменту, как он закончил свою фразу, вся лаборатория уже была охвачена пламенем. А еще через секунду сорвался и рухнул вниз ускоритель.
– Теперь придется через все это… проехать, – сказал Растов, стараясь унять дрожь во всем теле; он был страшно угнетен произошедшим.
– Не вижу с этим особенных сложностей, – ответил Помор с похвальной флегмой.
– У них тут, я так понял, Квартал Прикладных Физиков, – вслух рассуждал Кобылин.
– Почему не химиков? – спросил Игневич ехидно.
– Они жрут энергию тераваттами. Что для физиков вообще характерно. Потому и сидят вплотную к реакторам.
– А химики что, в энергии не нуждаются?
– Все-таки не в таких количествах.
Растов с удовольствием продолжил бы езду к реакторам мимо хауптштрассе, ломая одну лабораторию за другой.
Но возникли трудности.
Следующая лаборатория была перегорожена сверхмассивной стеной. Была она сделана из такой матерой металлокерамики и имела такую внушительную толщину, что Растов не отважился резать ее плазмой (побоялся, что прогорит и провалится пол).
В итоге пришлось вернуться на хауптштрассе, попутно «разломав рачий ремонтик» (выражение Игневича).
Увы, Квартал Прикладных Физиков имел брата-близнеца по ту сторону осевого коридора. И он тоже был набит чоругскими учеными с экспериментальным оружием.
Появления теплокровных они ждали.
Первыми в упор ударили криопушки. Температура вокруг «Динго» упала до минус двухсот градусов по Цельсию. Воздух взрывным образом сжижился, а затем стремительно кристаллизовался уродливыми снежинками на броне танка.
Тут же освободившийся объем был занят воздухом из теплой части коридора, вызвав эффект разрыва среднекалиберного фугасного снаряда.
Из-за того, что броня «Динго» переохладилась на большую глубину, она местами сделалась весьма хрупкой. Взрывная волна снесла с танка поручни, боевой прожектор и многострадальные антенны…
Но в общем и целом это было ничто по сравнению с молекулярным дезинтегратором, буквально развоплотившим «шестьдесят четвертый»…
Танку Осокина повезло меньше, чем «Динго».
Залп двух криопушек пришелся на гусеницу. Та, охладившись до ста градусов по Кельвину, разлетелась на куски, точно была отлита из водяного льда.
– А холодно же, ч-черт! – сказал Кобылин недовольно.
– На термометре-то десять градусов! В кабине, я хочу сказать.
– Печку, что ли, включить? – спросил Игневич.
Ответным огнем криопушки были, конечно, уничтожены.
К нормальной температуре «Динго» и танк бортномер 63 вернулись дедовским способом – Лунинская машина обдала их потоком плазмы. Разумеется, с безопасного расстояния и в самом щадящем режиме.
– Эх, хорошо! Как после баньки себя чувствую! – сказал Игневич.
– Ну ты впечатлительный. Как девушка по имени Весна.
– Это у меня гормоны играют… Волнующая близость конца операции, знаешь ли.
Если верить карте, до реакторов оставалось всего-то полторы сотни метров и одна-единственная противопожарная штора. Правда, более капитальная на вид, чем предыдущие.
Оставшиеся на ходу машины, а их было три, уже изготовились к взлому последней преграды, когда палуба у них над головой испарилась под воздействием контактного молекулярного дезинтегратора.
В образовавшуюся брешь хлынул поток смертоносного сеулия.
Сеулием назвали сверхтяжелый уранообразный элемент, синтезированный корейскими физиками только год назад. У землян он пока что существовал в субмолярных количествах, а вот чоруги уже успели развернуть малосерийное производство бронебойных снарядов из этого удивительного материала!
Благодаря своей исключительной пирофорности и абляционному самозатачиванию сеулий, подобно обедненному урану, идеально подходил на роль материала для бронебойных сердечников и при этом семикратно превосходил уран по проникающей способности!
Всего этого танкисты Растова, надежно удаленные судьбой от новейших научных открытий, конечно, не знали.
Для них обстрел сеулием выглядел как ревущий поток огненных стрел, каждая из которых прошивала танк насквозь, высекая из брони горящую голубую стружку.
– Что это?! – в ужасе заорал Кобылин.
Но ему никто не ответил.
Помор гнал «Динго» змейкой по коридору, старательно уклоняясь от вражеского огня.
Игневич развернул пулеметную башню на корму и пытался выцелить вражескую установку.
А Растов с ужасом наблюдал как издырявленный «шестьдесят третий» занимается языками ненормального, аквамаринового пламени от носа и до кормы.
Все это было бы похоже на оптическую иллюзию, если бы не слышно было криков гибнущих в страшных муках танкистов…
В эфире появился Лунин. Его голос неприятно вибрировал от крайней степени душевного волнения.
– Это что-то невероятное! Калибр – пулеметный, а бронебойность – как у тяжеленной кумы! Товарищ майор, вы там берегите себя!
– Понял тебя! – гаркнул Растов. – Отходи назад!
– Я им отойду назад! – Голос старлея резко изменился, в нем закипела смертельная ярость. – Установка прямо надо мной! Я им сейчас устрою, сука, Новый год!
На танке Лунина распахнулся люк командирской башенки.
Из машины шустро выскочил на броню башни сам командир. В одной руке он сжимал автомат «Алтай», в другой – восьмизарядный штурмовой гранатомет «Очаков».
Не медля ни секунды, Лунин выпустил три гранаты в потолок над своей головой.
