Александр Соболь - Все цвета радуги
– Живи, и будь проклят! – едва разобрал Рангар сквозь шипение и бульканье, и тогда его прорвало.
– Нет, сволочная тварь, изволь объяснить, почему ты назвал меня предателем?! Никто, никто во всей вселенной не имеет такого права!
– Я… имею… – шипение и бульканье становилось все тише. – Вспомни… Фишура и данное ему… слово, слово, которое ты так и не сдержал.
– Так, значит, ты…
– Да, я… тот пилот, которого… ты обрек… на невыносимые муки.
– Но ведь ты пропал!
– Тебя очень долго не было… и тогда появился Фосс… и спас меня. Я принес ему… клятву верности… и еще поклялся… убить тебя. Жаль… что… не удалось…
– Но каким образом… – начал было Рангар, но тут обе половинки существа дернулись в последний раз, вытянулись и застыли.
С глухим стоном Рангар опустился на стекловидный грунт, который, как ему вдруг показалось, обрел пугающую глубину. Он потряс головой, ощущая в груди холодную гулкую пустоту, где вяло копошились обрывки то ли чувств, то ли мыслей. Отчаянный крик Лады всколыхнул эту пустоту и заставил частично прийти в себя.
– Рангар, Рангар, смотри!
Он с трудом повернул тяжелую, чугунную голову, но то, что он увидел, заставило его тут же вскочить на ноги. Балеар Коннефлет, таща упирающегося Олвара, пробирался уже по склону массива с явным намерением попасть на плато.
– Стой, сука! Убью! – проорал Рангар, швырнув вдогонку беглецу свой нож. Швырнул как кусок железа, а не как грозное метательное орудие. Впрочем, в любом случае расстояние было слишком велико.
Зоров первым понял, что происходит с братом. Огромное физическое и моральное напряжение плюс страшный стресс, когда выяснилась истина с Черным Гладиатором, привели к утрате адекватного восприятия действительности. И если его сейчас не удержать на краю, он рухнет в пропасть под названием шизофрения… Зоров подбежал к Рангару и нанес несколько увесистых пощечин. И только тогда глаза Рангара обрели некую осмысленность… он огляделся… увидел бегущую к ним Ладу, всю в слезах… карабкающегося вверх Балеара с пристегнутым на цепочке сыном… и молча устремился в погоню. Зоров побежал рядом, “светя” энтропийным лучом в направлении их бега. Метрах в десяти от них, собрав все силы, мчалась Лада.
Минут через пять стремительного бега, когда они уже вплотную приблизились к склону, больше половины которого уже преодолели Балеар с Олваром, Зоров чертыхнулся – вырубился, исчерпав свой ресурс, энтропийный генератор. Однако свое дело он сделал – практически вся боевая техника огромной естественной крепости вышла из строя, и недавний грохот и вой сменила тишина.
Балеар с упирающимся мальчиком двигался гораздо медленнее Рангара и Зорова, и плато они достигли почти одновременно. Глазам их предстала необычная картина. По периметру плато располагались круглые площадки около двух метров в диаметре из кроваво-красного металла; на одну из них Балеар толкнул Олвара и что-то сделал с зажатым в руке приборчиком, похожим на старинные часы-луковицу. И тут же кокон золотисто-алого свечения объял мальчика. Он застыл, прижав руки к груди, и только испуганно поводил глазами. Балеар истерически расхохотался и швырнул в сияющий кокон свой приборчик. Полыхнула оранжевая молния, и кусочек золотого, быстро догорающего огня упал к ногам Олвара.
– Все! Теперь все! – бесновался Балеар, делая неприличные жесты. – Оттуда вам щенка не достать! А ты, благодетельный Рангар, наверное, хочешь узнать напоследок, почему я, якобы так тебе обязанный, оказался с Фоссом? А тут-то и голову ломать нечего! Вся твоя сраная Академия не стоит и миллионной части того, что предложил мне Фосс. Он пообещал дать ВСЕ и СРАЗУ. Тайны Мироздания, способность вольно перемещаться по пространствам и временам Большой Вселенной… Но главное – ВЛАСТЬ! Несоизмеримую с властью любого императора! Жаль, что Фосс проиграл, и мечта о Зеленной Дороге так и останется мечтой… несбывшейся мечтой.
– Освободи сына, и ты увидишь Зеленую Дорогу, – быстро произнес Рангар. – И я прощу тебе предательство. И дам все, что пообещал Фосс.
– Да неужели? Ха-ха-ха! Великий Рангар-благодетель прощает своего неверного ученика! Как трогательно и благородно! Да срал я на тебя и все твои предложения! Потому что ненавижу тебя! Твое высокомерие и покровительственные нотки в разговорах со мной!
– Ты не можешь так меня ненавидеть! – Рангар даже отступил на шаг.
– Не забывай о возможностях Фосса, – негромко сказал Зоров. – Одно-два психоволновых воздействия…
– Да, наверное. – Рангар кивнул и как-то сник. Со спины его можно было принять за глубокого старика.
И тут Лада медленно опустилась на колени и протянула к Балеару дрожащие руки. По прекрасному измученному лицу градом катились слезы.
– Умоляю тебя, Балеар, как только может умолять мать, – верни мне сына! Не губи ребенка! Он то ни в чем не виноват!
– Он виноват хотя бы потому, что произошел от семени этого… благодетеля.
– Хорошо, Балеар, скажи мне… – голос Рангара осекся, – существует твоя цена освобождения сына? Может, тебе нужна моя жизнь? Я готов.
– Вот даже как! – злобная, хищная ухмылка на миг исказила черты Балеара; – Пожалуй, это было бы забавно – прирезать тебя, как грязного хрюла… А уж потом объявить, что не могу спасти щенка. Но нет, это было бы слишком хорошо для тебя. А так смерть его будет терзать тебя до конца жизни! А щенка я действительно спасти не могу – вы же видели, как я бросил туда ключ, и он сгорел.
– Ты умрешь страшной смертью… – выдохнул Рангар.
– Вот теперь ты заговорил своим истинным языком, – процедил Балеар. – Нет, демон тебя раздери, я умру той смертью, которую выбрал сам, – в Священном Огне Заори! А кто хочет составить мне компанию – милости прошу!
И с этими словами, вновь дико расхохотавшись, он шагнул прямо на стену золотисто-алого огня… вспыхнул огромной свечкой… и опал золотым пеплом. Но и Рангар, и Зоров, и Лада успели заметить, что, пока он горел, в сплошной огненной стене будто бы затемнился проход, полностью повторяющий очертания его фигуры. И сейчас Зоров усиленно размышлял, какой эксперимент мог бы дать ответ, была ли это оптическая иллюзия или проход существовал в реальности. Он поделился своими мыслями с Рангаром, и в глазах того затеплилась надежда. А глаза Лады так и вспыхнули:
– Да был, был проход! Я же видела!
– Видеть – это одно дело, а знать – совсем другое, Ладушка, – произнес Зоров озабоченно. – Глаза человека, увы, не слишком надежный инструмент. Надо все тщательно обдумать и подготовиться.
– Вот и думайте. – Лада занавесила глаза ресницами. – А мне дайте листок бумаги и карандаш, я пока напишу Олвару записку. Огненная стена хоть и почти прозрачна, но звуков не пропускает. А мальчика надо успокоить и предупредить, чтоб стоял в центре и ни в коем случае не касался огня.
Зоров достал из нагрудного кармана пачку листов, карандаш и протянул листок с карандашом Ладе (канцелярскими принадлежностями он предусмотрительно запасся на богатых складах Оранжевого мира). Остальные листы сунул назад и принялся обсуждать с Рангаром возможные варианты эксперимента.
Лада выбрала гладкий участок скалы, положила туда листок и набросала несколько строк. Затем приблизилась к огненной стене и, ободряюще улыбнувшись сыну, показала ему записку.
Не то, явно не то написала Лада, о чем сказала мужу и его брату, потому что в широко раскрытых глазах Олвара появились ужас и мольба, и он отрицательно покачал головой. Но мать лишь властно сдвинула брови, что делала чрезвычайно редко, и указала на последнюю фразу записки. В глазах мальчика заплескались слезы, но он – через силу – кивнул утвердительно.
И тогда Лада начала беззвучно, одними губами, считать, показывая при этом Олвару пальцы: один, два…
И на счет “три” шагнула прямо в золотисто-алую кипень. И вспыхнула, как совсем недавно предатель Балеар Коннефлет, но на этот раз темная фигурка Олвара метнулась в будто черным грифелем нарисованный контур ее фигуры… и громко рыдая, с опаленными вихрами, и тлеющей на рукавах и штанах одеждой, забился в объятиях мгновенно очутившегося рядом отца.
Шок.
Скручивающий в тугой узел все внутренности, все мысли, все чувства.
И ледяным дыханием пустых межзвездных пространств замораживающий этот страшный конгломерат.
Он обнимал сына – а перед глазами застыл черный силуэт на золотом и алом фоне, и огненный вихрь в последний раз взметнувшихся волос, всегда пахнувших свежестью, радостью… Любовью.
Он обнимал сына – и не чувствовал ничего, словно перед ним была холодная каменная статуя.
Но сквозь ледяную пелену в сознании настойчиво пробивался чей-то тоненький голосок… папа, папа, ну хоть ты теперь… ну не надо, папа… папа, милый, ну что же ты!.. – и медленно, медленно, но неотвратимо оттаивал смерзшийся ком, в который превратилось все его нутро… и вот он растаял вовсе, но ожидаемого облегчения не наступило, ибо стужу сменил огонь… всепожирающий нутряной огонь отчаяния и безысходности…
