Очаги ярости (СИ) - Бреусенко-Кузнецов Александр Анатольевич

Поработать на результат — вроде бы, то и значит: правильно организовать процесс. Ну так вот, организовано было всё безукоризненно. Призма висела в мешке в точности там, где надлежала висеть; в том, что в мешке находилась она — ни малейших сомнений, так как мешок аж просвечивался изнутри от горящих энергиями древних письмён, нанесённых на все её грани.

Зрители действа (Флорес, Рабен, великий магистр Бек, Стэнтон, Мендоса, Флетчер и разная шушера) находились на галерее, расположившись гораздо повыше Призмы; вместе с ними как раз находился и Годвин, который и вёл допрос. Что до Мак-Кру, так последний как раз находился внизу, где готовил к процессу допроса всех семерых свидетелей.

И неплохо готовил, надо отдать ему должное. Все, кроме братца зеонского Бартоломея, поклялись не чинить сопротивления следствию, посему и давали свои показания без наручников на запястьях. Даже Олаф, хоть он не надёжнее флюгера на грозовой планете Кассандра в период бурь; даже хмурый сторонничек Стэнтона — Барри Смит. Оба думали, верно, что правду сказать их никто не заставит, а под Призмой — сказали, как миленькие, ну а там уже что? Там уж сопротивляться поздно.

Что касаемо, скажем, Перейры, Моралеса, Трасса, так уж с ними каких-либо трудностей даже не предполагалось, всё-таки люди маленькие, служат силе, особых идей не имеют. Мудрый профессор Шлик — тот, конечно, своим присутствием сообщал всему сброду свидетелей некий аспект благородства, с ним, поэтому, было особенно важно толковать с идеальною вежливостью — что и выполнил Годвин со всем полицейским тактом.

Одного лишь Бартоломея пришлось приводить в наручниках, приволакивать к Призме силком, да ещё и за локти держать, дабы не убегал из зоны её правдивости (что поделаешь, прямо в момент, когда он давал показания, негодяй без малейшего уважения к следствию, постоянно вострил лыжи). Но такой единичный случай — это «перчинка». Ну а кроме того, что с них взять, с зеонских «свидетелей». Эти парни давно уже в полной неадекватке, они мысленно видят тот холм, которого нет. Очевидный контраст к здравомыслию Бабилона…

И, казалось бы, все на местах, все точно там, где и надо. Все свидетели — низко и близко к Призме, зрители — выше и дальше, Призма с охотой влияет на всех, кто попался, всех вынуждает выбалтывать чистую правду. Что до Годвина и Мак-Кру, то и эти на месте — как говорится, с рукой на пульсе. Тут бы и радоваться, раз всё идёт, как надо…

Но разве Рабену надо вот именно так?

Что за дурацкая несообразность с этими именами!

Из-за неё у кого-то — да у того же Флореса! — может возникнуть превратное впечатление, будто свидетели говорят про каких-нибудь разных людей!

2

На середине процесса допроса свидетелей Диас приехал из Нового Бабилона и, доложившись, изрядно «обрадовал»:

— Все говорят, что Бенито уехал в Свободный Содом.

— На самокате? — Рабен плеснул иронии.

— На вездеходе. С Брандтом.

Этот слегка полоумный водитель часто с Родригесом ездил заместо Олафа. А подбирать к нему ключ — вроде, можно, да смысла нет. Слишком уж этот Брандт не в себе, в каждый момент даже сам не знает, что выкинет.

— Что же Родригесу делать в дурацком Содоме, если Призма у нас?

— Вот не знаю, — Диас пожал плечами. — Может, попробует обойтись.

— Будет пытаться добиться правды от Хойла? — Рабен присвистнул с самым насмешливым видом, на какой был способен. Ещё с раннего детства, когда с чувством юмора у него было не всё в порядке, он в совершенстве освоил искусство имитации смеха. После оно очень часто его выручало; он с успехом насмешничал, чтобы что-нибудь обесценить.

— И от доктора Хойла можно добиться правды, — сказал на то Диас, — главное, к этому правильно подойти. — Как будет правильно, он намекнул, хрустнув костяшками.

— Ладно, не важно, — Рабен мотнул головой, — пускай попытается. Мне интересно другое: где наш подозреваемый?

— Подозреваю, — Диас ответил в тон, — что он вполне бы мог тоже мотнуться в Содом — вместе с Бенито и Брандтом. Это в его положении, вроде, умнее всего.

— Что умней, а что нет, не тебе решать, — процедил с досадою Рабен. — Доложи, как на самом деле!

— Поточнее Маданес доложит, — беспечно откликнулся Диас.

Трудно сдержаться, когда так наглеют телохранители.

К счастью, Маданес спустя полчаса доложил, что человек, интересующий Рабена, как ни в чём ни бывало, вернулся к себе в Башню Учёных и прошествовал в библиотеку, где читает уже рукописный такой фолиант, где в названии, вроде бы, что-то про ярость.

— …что-то про ярость, — с удовольствием повторил Рабен. — А вот Диас, придурок, говорил мне: умнее всего!..

3

Стоило лишь обнаружить подозреваемого, там уже дело техники: скрутить и доставить. Как-то даже обыденно, как-то немного скучно.

Что ж, господин Ризенмахер (Эссенхельд, Гильденстерн, Кухенрейн), вам придётся теперь отвечать по всей строгости Призмы.

Ну а что же ты думал? Ответишь. Теперь ответишь.

Да. Погоди, вот закончится перерыв…

4

Что ж, наконец-то и он, долгожданный второй акт допроса.

Там, внизу, с Ризенмахера сняли браслеты, и вытолкнули под Призму, на середину круглой площадки нижнего дна Северо-западного ствола.

Годвин сурово сказал в усилитель голоса:

— Назови своё имя!

Рабен ждал: «Ризенмахер». И Мендоса, и Бек, и Шлик. Все, кто в тот день «Эссенхельда» допрашивали.

Но заносчивый подозреваемый ответил иное:

— Я безымянен. Никакого имени нет.

Что? Как подобное допустила Призма Правдивости?

Рабену вдруг показалось, что он перестал понимать что бы то ни было. Ни того, как такое возможно, ни того, зачем это надо Бьорну.

Ну ведь в самом-то деле, если, к примеру, ты знаешь, как надуть этот ксеноартефакт, то зачем же этим фрондировать?.. Потихоньку назвался любым из имён, какое понравится (Эссенхельдом, так Эссенхельдом, Кухенрейном — так не вопрос), а кругом все поверят и не придерутся… Так ведь нет! Издеваться над всеми вздумал?

Где-то там, за колоннами, в самом центральном из секторов галереи, главный Флорес колонии задал вопрос великому магистру Беку:

— Что происходит, магистр?

Тот отвечал:

— Кажется, действие Призмы нейтрализовано. Это поможет ему отвечать неправдиво.

Флорес на то отозвался единственным словом: «зря».

Вот как много вокруг успевают сказать и подумать, когда следователь при допросе вешает долгие паузы! Вот как мно…

— Что ты имеешь в виду, «безымянный герой»? — Годвин спросил с насмешкой, за которой, похоже, и у него проскользнула паника. — Может, то, что способен обманывать нашу Призму? — И опять совершил ошибку, за которую вмиг ухватился его собеседник.

— Вашу Призму? — с упором на слово «вашу» переспросил молодой Ризенмахер. — А уж я-то всё думал, кто её спёр у Бенито! Оказалось, парочка следователей…

— Перестань-ка паясничать! — Эти слова не возымели действия.

— Призму надо вернуть! — объявил Ризенмахер. — И наказать всех виновных в краже!.. — Как он при этом сверкнул взглядом на следователя! Нет, поглядите-ка только, каков наглец!

С галереи, откуда смотрел на арену Рабен, толком не было видно подробностей выражения глаз, но ему показалось, что в этих бесстыжих глазах промелькнула чисто родригесовская издевка. Ишь, у Бенито подоспел уже ученик… Хорошо, хоть он сам не явился, а умотал к Содому.

— Осторожнее с обвинениями! — зашипел на нахала Годвин. — Ты, по-моему, в курсе кое-каких бабилонских законов…

Н-да, негодяй отыграл при самом начале допроса несколько важных очков, но зато раздразнил благодушного ранее следователя. Ха, пусть попробует не реагировать на угрозы!

Ризенмахер осёкся, одумался, но замолчал ненадолго, так что медленный Годвин так и не смог перехватить инициативу.