Крис Клармон - Первый полет
Шеф-астронавт Дэвид Элиас
1
— Центральный Лас-Вегас вызывает «Барон» тридцать шесть Сьерра.
— Лас-Вегас, тридцать шесть Сьерра слушает.
— Вы покидаете нашу зону, — изрек диспетчер хорошо поставленным голосом, порождением компьютера. — Непосредственное радарное сопровождение по маршруту прерывается. Код опознавания двенадцать ноль-ноль, пока Центральный Лос-Анджелесский не укажет новый.
Со стороны дисплея в правой части приборной доски раздался короткий гудок, сообщающий, что кодовый сигнал с Земли запустил автоматическую смену частоты, но Николь не поленилась бросить взгляд в сторону, чтобы убедиться в этом самолично, потом нажала кнопку передатчика на штурвале. Подстраховка электронных устройств вручную должна войти в плоть и кровь каждого пилота. Еще гудок и мигающая лампочка на дисплее сообщили, что диспетчер принял контрольный сигнал.
— Выходите непосредственно на них, — проговорил он. — На частоте сто девятнадцать точка семьдесят пять.
— Сто девятнадцать семьдесят пять, — продублировала она, вводя числа на вспомогательный канал передатчика.
— Приятного полета, тридцать шесть Сьерра!
— Вам тоже, Центральный!
Николь Ши поерзала в кресле, энергично пожимая плечами, чтобы немного размять одеревеневшие мышцы. Она любила летать больше всего на свете, но при том ничто на свете не доставляло ей таких неприятностей, как тесные кабины, в которых нельзя встать и пройтись, если вдруг пожелается. На более просторном, более современном самолете эта проблема не возникала бы. Но штука-то в том, что лишь на этой антикварной машине, сошедшей со сборочной линии в дедовские времена, можно ощутить настоящее наслаждение полетом.
Николь пересекала страну небольшими бросками, потратив четыре дня на маршрут, который можно было одолеть за один — хотя, ухмыльнулась она под нос, выходные, проведенные в Дюранго у друзей, не в счет — проводя в воздухе не более двух-трех часов за раз. «Барон» без труда продержался бы в полете и пять часов, равно как и сама Николь, но путешествуя в одиночку, лучше не рисковать. В атмосфере куда меньше шансов напороться на неприятности, чем на Дальних Подступах, но глупые ошибки здесь не менее фатальны, чем там.
Николь чисто механически проверила показания приборов — высоту, курс, состояние двигателей — отображаемые на аналоговых циферблатах, наводнивших приборную доску, и понятные для любого пристойного авиатора со времен братьев Райт и до нынешних дней. А вот правую половину панели занял ультрасовременный плоский кристаллический дисплей, в данный момент показывающий проекцию полета — усеченную, локализованную версию той же схемы, которую может высветить для себя любой диспетчер, подключившийся к компьютерной сети контроля за воздушным сообщением. Машиной управляет автопилот — как всегда, безупречно, — но это вовсе не означает, что можно во всем и полностью положиться на него.
После прибытия челнока на станции Сюзерленд состоялась пренеприятная сцена. Представитель Корпорации издавал массу гневных воплей, возмущаясь, что она сунула нос в закрытые базы данных и, следовательно, навлекла на себя куда больше неприятностей, чем пилоты. Но Симона Дешанель быстро пресекла это.
— Откуда эти данные у лейтенанта Ши — совершенно не важно, — заявила агент спецслужб с ледяным, отнюдь не показным негодованием. Николь беспокойно поерзала в своем кресле, отчасти раскаиваясь в собственной болтливости и все же понимая, что поступила абсолютно правильно. А Симона продолжала: — Суть в том, джентльмены, что ваши действия подвергают опасности президента.
— Бред сивой кобылы, — запротестовал один из членов экипажа, — не было ни малейшей опасности! Даже лейтенант Ши не может заявлять ничего подобного!
— Может, на сей раз и нет, — парировала Симона, — а что будет в следующий? Месяцев десять-двенадцать спустя? Мне ясно одно: вне всякого сомнения, наблюдается пренебрежительная халатность, закрывать глаза на которую нельзя ни в одном полете, а тем более в президентском. И это, черт побери, должно быть поправлено, прежде чем босс снова надумает выйти за пределы атмосферы!
Членам экипажа был объявлен выговор. В каком-то смысле им повезло, что их не вышвырнули за дверь — слишком велика еще нехватка квалифицированных кадров, — хотя им скорее всего до скончания службы суждено водить какие-нибудь дрянные мусоровозы. А заодно лишиться званий, выслуги, высоких заработков и чванства.
— Что, Ши, зависть заела, что ли?! — възярился на нее второй пилот после слушаний. — Думаешь, раз сама идешь на дно, так надо тащить за собой на свалку каких-нибудь еще несчастных растяп?!
Ответить ей было нечего — ни тогда, ни сейчас; впрочем, слова все равно ни черта бы не изменили.
Николь вдруг мысленно снова очутилась в кабинете шеф-астронавта НАСА, глядя в глаза Дэвиду Элиасу, но не видя его, едва ли воспринимая окружающее вообще. На столе у него сверхъестественный порядок, загромождавшие его бумаги грудами свалены на этажерки и шкафы. Такой важный момент заслуживает соответствующих декораций.
Письмо лежит на столе перед Николь, куда положил его Элиас.
— Комментариев нет? — мягко спрашивает он, по-джорджийски слегка растягивая гласные.
— А разве тут не все сказано? — вопросом на вопрос отвечает она, столь же негромко и на удивление твердо.
— Вообще-то да, причем даже больше, чем вам кажется. Опорными в данном случае являются слова «вплоть до последующего пересмотра». Дело не закрыто, приговор не окончателен и обжалованию подлежит.
— Покамест.
— От вашего ответа попахивает цинизмом.
— Физически я вполне пригодна, я совершенно оправилась от ран.
— Бесспорно. В самом деле, медперсонал просто пришел в восторг; в каком-то смысле вы им показались даже более пригодной, нежели прежде. Но ваш «первый полет» оказался бы тяжким испытанием даже для опытного офицера. Вы натолкнулись на Волчью Свору, ваш корабль изрешетили, убили половину экипажа, а кончилось все это Первым Контактом с внеземной цивилизацией. Большинству не повидать столько за всю свою службу. А вы еще и недурно себя зарекомендовали. — По голосу Элиаса ясно, что в его устах это наивысшая похвала, перевешивающая даже Солнечный Крест, которым наградили Николь.
— И все-таки меня приземлили, — уже в самой невыразительности ее интонаций сквозит едкая горечь, словно слова олицетворяют собой злокозненного врага, одолеть которого можно, просто выговорив их.
— Да.
— Я чувствую себя пригодной, доктор Элиас, я могу справиться со своими обязанностями!
— Ой ли, лейтенант? Можете ли? Буду откровенен: голоса членов комиссии едва не распределились в вашу пользу, ибо ни один из них так и не выработал окончательного мнения. С эмпирической точки зрения вы совершенно правы; вы прошли аттестационные испытания с блеском, как и в первый раз. У вас имеется великолепный повод для восстановления в правах, ведь в конечном счете мое решение основывалось на интуиции. В своем ведомстве летный состав выбираю я.
— Я должна была догадаться. Вы пускались во все тяжкие, чтобы вышвырнуть меня из космоса с того самого мгновения, как я тут появилась.
— Потому что считал вас дерзкой и самоуверенной, таких искусников и быть-то не должно, ваше искусство просто обрекало вас, по моему мнению, на какую-нибудь дурацкую, легкомысленную ошибку, идущую от избытка уверенности в собственных силах, которая стоила бы вам жизни, а налогоплательщикам — корабля, сиречь многих миллионов долларов. Как выяснилось, мне тоже свойственно заблуждаться.
— Если так было в прошлый раз, то может оказаться и в этот.
— На сей раз все обстоит иначе. Теперь я знаю вас, Николь. По-моему, не хуже, чем вы сама. На сей раз вам даже не понадобится заступничество Кэнфилд. Если вы хотите поставить по сомнение мое решение, вам всего-навсего требуется подать апелляцию. Держу пари, что вы будете летать уже через месяц. — Он вытаскивает из стола еще лист бумаги и подвигает его Николь. С первого же взгляда Николь узнает в нем стандартный бланк. — У вас имеется такое право, как и у всякого другого, и многие этим правом охотно пользуются.
— Но многие ли добились успеха?
— Не стоит терять надежды. На подготовку персонала уходит масса сил и средств, так что неразумно швыряться людьми налево и направо. Мы всего-навсего люди, и вовсе не гарантированы от ошибок. Как в ту, так и другую сторону. Быть может, это одна из таких ошибок. Дьявол, может, вы и правы — наверное, я снова исходил из личной предубежденности, на что мне уже однажды указывали. — Николь удивленно поднимает на него глаза, гадая, кто это за нее вступался. — Ваше дело практически верное, лейтенант, — заканчивает Элиас, указывая на бланк.
Николь касается листка, больше всего на свете желая подписать его; потом решительно встряхивает головой, отодвигает его и встает, бездумно, чисто механически вытягиваясь по стойке «смирно». Элиас — человек сугубо штатский, но она-то нет, и семь лет службы оставили свой отпечаток.
