Джеймс Блиш - Города в полете

Мак-Дугал с самого начала оказался абсолютно прав. Лайонс был сумасшедшим с правдоподобной цепью рассуждений, обладавшим достаточными познаниями в микродиссекции, чтобы вызвать уважение. Он обладал настоящим похвальным рвением, чтобы исследовать свою идею до самого основания. Мак-Дугал же был просто стариком с подмороженными мозгами. Со слишком большим уважением к своему учителю. Человеком, готовым сразу же заявить, что уважаемое мнение правильно потому, что оно уважаемое. И он оказался человеком, который со своей студенческой поры не произвел ни одного лабораторного эксперимента. Но все же он оказался прав — хотя и совершенно интуитивно — предсказав, что инверсия Лайонсом Закона Лэнсинга ни к чему не приведет. Я полагаю, что подобные победы в науке не всегда достаются самому представительному человеку, ничуть не больше, чем это происходит и в других областях. Я рад этому. И я всегда рад обнаружить какую-то малую частицу в человеческом стремлении, которая противостоит мошенникам и продавцам, расхваливающим свой товар.

Когда «Пфицнер» обнаружил аскомицин, мы через НСЗ полностью закрыли Пирл Ривер.

Как мне объяснили, отрицательные результаты подобного рода также важны для науки. Но каким образом можно произвести разработку предполагаемого метода проведения исследований в свете этих двух опытов — мне непонятно совершенно. Я могу лишь сказать тебе одно. Я, как мне кажется, уверился в том, что мы должны двигаться гораздо медленнее в будущем, чтобы избежать граничных мнений и поверхностных теоретиков. Одно из достоинств этих сумасшедших — если они действительно таковы — то, что они склонны придерживаться идей, которые можно проверить. Это стоит того, чтобы ухватиться за них, в мире, где научные идеи стали абстракциями, и даже те, кто их предложил не могут найти путей для их проверки.

Кто бы он ни был, этот Локке, я предполагаю, что он и на тысячную долю не придал того значения гравитации, которое вложил Блэкетт. И все же Блэкетт не смог предложить путь проверки своего уравнения, в то время как Производная Локке подлежала проверке (на Юпитере) и оказалась правильной.

Что же касается Лайонса — его утверждение оказалось ошибочным. Но и оно оказалось таковым, только потому, что не смогло пройти испытание опытом. То самое испытание, которое предполагалось в его подтверждение. Но пока мы не провели его, у нас не имелось реальной оценки Закона Лэнсинга. Который все эти годы существовал лишь на одном престиже, из-за «невозможности» проверки иной, противоречащей ему, гипотезы. Лайонс заставил нас это сделать, и тем самым, расширил наши познания.

Итак, пойми все, что я сказал. Я попытался отдать тебе столько, сколько смог получить сам. Я не собираюсь обсуждать с тобой всю эту конспиративную возню. Да и не хочу, чтобы это тебя волновало. Политика — суть смерть. И превыше всего, я молю тебя — если тебе и понравится этот мой доклад — не слишком пугайся той ситуации, в которой я, скорее всего, окажусь к тому времени, когда это письмо тебя достигнет. Я безжалостно поступил с твоей репутацией, чтобы достичь своей цели. Еще безжалостнее я поступил с судьбами и карьерами многих людей. Я совершенно безжалостно послал некоторых из этих людей — несколько сот парней — на смерть, которую они могли избежать. Если бы не я. Я подверг многих, включая и некоторое число детей, определенному риску. При всем этом, записанным против моего имени, я считаю, оказалось бы чудовищной несправедливостью избежать наказания. Это все, что я могу сказать. Через несколько минут у меня встреча. Благодарю тебя за дружбу и помощь.

9. НЬЮ-ЙОРК

Иногда утверждают, что религиозная нетерпимость — плод убежденности. Если кто-то уверен, что только его вера — правильна, а все остальные — ошибочны, ему кажется преступным позволить своим соседям пребывать в очевидных заблуждениях и вечных муках. Тем не менее, я склонен думать, что религиозный фанатизм, часто является результатом не столько убежденности, сколько сомнения и чувства неуверенности.

Безжалостность, как сказала Анна, вот чего это требует. Но позже Пейдж подумал — а так ли это?

А не содействует ли сама вера к собственному нарушению? Все в порядке, если у тебя есть нечто, во что ты можешь верить. Но когда вера в человечество — в целом — автоматически приводила к негуманности по отношению к отдельным людям, что-то наверняка пошло неправильно. Неужели храмовый колокол должен звучать столь непрерывно, пока не расколется? И приведет всех, поклоняющихся ему в ужас, до тех пор, пока не умолкнет?

Молчание. Обычный ответ. Но может быть — вина не в самой вере, а в тех, кто ей следует? Верующие — обычно весьма пугающие, как люди. Как истинно Правоверные, так и гуманитарии.

Время спора Пейджа с самим собой уже почти полностью истекло. И с ним — время защитить себя, если он бы смог. Ничего путного из его образчиков грунта не вышло. Совершенно очевидно, что бактериальная флора Юпитерианских лун так никогда и не заимела достаточно времени, чтобы стать богатой. И состояла сейчас всего-лишь из нескольких выносливых спор, вроде Bacillus subtilis,[19] которые можно было найти на любом землеподобном мире и даже в метеоритах. Образчики взросли редко, скудно и не показали ничего, что не было бы известно уже многие годы. Что с самого начала и предсказывалось статисткой для исследований такого рода.

Сейчас на фабрике в Бронксе уже было известно, что надвигалось какое-то расследование проекта «Пфицнера». И оно надвигалось двигалось слишком быстро, чтобы пустить его под откос каким-либо способом, который могли предложить менеджеры кампании. Сообщения из офиса «Пфицнера» в Вашингтоне — а на самом деле Вашингтонского подразделения Межпланетного Агентства — агентства по связям с общественностью, поддерживаемого «Пфицнером» — ежедневно поступали на предприятие. Но совершенно очевидно, что они оказывались не слишком информативными. Пейдж пришел к мысли, что существовала какая-то тайна с расследованием у источника, хотя ни Ганн, ни Энн не хотели об этом говорить.

И, наконец, отпуск Пейджа подошел к концу. Послезавтра — последний день. После этого — станция на Прозерпине. И возможно, последующий приказ, который последует в результате расследования, который оставит его там до скончания жизни на службе.

И это того не стоило.

Понимание происходящего постоянно преследовало его. Быть может, для Энн и Ганна, цена стоила платы, и уловки стоили игры. И ложь, обман и риск жизнями других являлись необходимыми и справедливыми. Но когда предстояло лечь на стол последней карте, Пейдж понял, что не имеет в себе необходимой самоотверженности. Как и иные пути к самоотверженности, испытанные им, этот оказался мощеным чистым свинцом. Он не оставил ему какого-то иного, лучшего образа действий, кроме того жалкого, что поддерживал его все это время: инстинкт самосохранения.

И тогда, с холодным отвращением к себе, он понял одно. Он постарается использовать все, что знает, чтобы очистить себя, как только расследование коснется предприятия. Слухи утверждали, что проводить его будет Сенатор Вэгонер. Достаточно странно, если учесть что Вэгонер и Мак-Хайнери были смертельными политическими врагами. Но, наверное, Мак-Хайнери наконец смог подмять его под себя? И он, сенатор, прибудет завтра. Если Пейдж аккуратно приготовится к этому времени, он сможет изложить факты и навсегда покинуть завод. Сможет вновь очутиться в космосе. Без необходимости когда-либо снова встретиться лицом к лицу с Хэлом Ганном или Энн Эббот. А что к тому времени произойдет с проектом «Пфицнера» — будет уже давними новостями, когда он окажется на станции Прозерпина. Более чем трехмесячной давности.

К этому времени, сказал он себе, его больше ничто уже не будет беспокоить.

Тем не менее, когда наступило утро, он промаршировал в офис Ганна, который занял Вэгонер, словно приговоренный, идущий на расстрел.

А мгновение спустя, ему показалось что его застрелили еще на пороге комнаты. Ибо еще до осознания того, что Энн уже была в комнате, он услышал, как Вэгонер сказал:

— Рад вас видеть, полковник Рассел. Присаживайтесь. У меня есть допуск по секретности на вас и новые приказы. Вы можете забыть о Прозерпине. Вы, мисс Эббот и я — отправляемся на Юпитер. Сегодня вечером.

Все последующее происходило как во сне. Сидя в кэдди,[20] всю дорогу в космопорт Вэгонер молчал. Что же касается Энн, то она, похоже, находилась в состоянии легкого шока. Из того немного, что как казалось Пейджу, он смог в ней понять — очень немного — он заключил, что она ожидала происшедшего столь же мало, как и он сам. Лицо ее, когда он вошел в офис Ганна, несло выражение настороженности, нетерпения, и легкого самодовольства одновременно. Словно она думала, что знает то, что собирается сказать Вэгонер. Но когда Вэгонер упомянул Юпитер, она повернулась и посмотрела на него, словно из сенатора он превратился в боксирующего кенгуру, прямо под взорами Отцов-Основателей «Пфицнера». Что-то явно было не так. После долгого списка столь очевидно ошибочных вещей, сказанное не несло в себе смысла. И что-то определенно пошло не так.